Он был поэтом – после всех классиков,
Был иудеем – после Христа.
Он жил в Америке – после России,
Он любил женщин – после себя.
(Их было много – он был единствен,
Единственность стала ему претить…)
Порой он страстно влюблялся в Сократа
За то, что тот ничего не писал.
Порой заводил он жену или кошку –
Они заводили знакомых и блох.
Он утешался мыслью, что в нем
Тоже живут миллиарды микробов…
Но чаще он все-таки жизнь любил,
Чтоб быть в наше время оригинальным.
А впрочем, кто скажет, что постмодерн –
Это такое уж наше время?
Ведь основателем постмодернизма
Был и не Пригов, и не Прутков,
А, может быть, Пушкин – если в России,
А в древней Греции, может, Гомер,
Автор «Войны мышей и лягушек»…
А если по Библии – может, Бог,
Создавший нечто после Эдема?
Лишь Ты, Создатель «после-Эдема»,
Поймешь до глубин всю печаль постмодерна,
Его лейтмотив, что навязчив, как бред:
«Рок-н-ролл мертв, а мы еще нет!»
Или – что, впрочем, одно и то же:
«Лучшее создано – дальше-то что же?»
Ибо что создано – как бы мертво
Для всякого, кто создавал его,
Растил в себе, пронизал собою
И вот, родив, отдает без бою!
(По аналогии – сколько же боли
Вместил в себя Автор свободы воли?..)
В английском озаренья момент
Описан словами «I understand».
(Читай: тебе удалось вдруг ВСТАТЬ
ПОД тем, что Вечности лишь под стать!)
А то, что момент этот очень мал,
Отражает русское «понял» («поймал»).
Но Ты, Создатель «после-Эдема»,
Намного сильней, чем тоска постмодерна,
Ты полон любви, несмотря на нее –
Вот так и он, отраженье Твое!..