Я притушил горящие глаза
внезапною вторичностью столичной
и сквозь туман безличности ресничной
я стал смотреть на затемненный зал.
О, этот зал, который заказал
вершину театрального ранжира,
надменностью подобный пассажирам,
входящим по билетам на вокзал!
Он погружен в спасительную тьму.
И по партеру - тени. тени, тени...
И с креслами сливаются колени,
не доставаясь взору моему.
И вдруг - слеза шальная, а за ней
весь мир вступил в таинственные кущи,
и тени все расплывчатей, все гуще,
все дальше, нереальней и черней.
И я подумал с грустью: если вдруг
с балкона хлынет теневыводитель,
останемся лишь я, да осветитель -
мой старый друг, а зрители вокруг
исчезнут. И столичные танцоры
исчезнут. И столичный режиссер
исчезнет, потому что с давних пор -
он худший враг изящной Терпсихоры
и кончит жизнь тапером кабака...
Я незаметно выскользнул из зала,
пока меня вконец не доконала
дрянная фонограмма "Спартака".
И вышел в ночь. К созвездию ларьков.
К чужому равнодушью и везенью.
К планете, где я был всего лишь тенью
в бессмысленных глазницах земляков.