Оловянное сердце

Расуль Ягудин родился в 1963 году. Учился на факультете журналистики в Уральском госуниверситете, на филологическом – в Башкирском госуниверситете, в аспирантуре Московского пединститута им. В. И. Ленина. Работал в газете “Ленинец” (ныне – “Молодёжная газета”), учителем русского языка и литературы в уфимских школах, научным сотрудником  в издательстве “Башкирская энциклопедия”. Составитель карманного пособия “Русский язык: грамматика, орфография, пунктуация. Справочник.”, изданного в 1996 году. Публиковался в газете “Истоки”, в “Молодёжной газете”.
“…Несомненно положительными качествами стихов являются их мелодичность, хорошо выдержанный ритмический строй, аккуратный и строгий подбор рифм…
Хорошее впечатление производит также высокий уровень эстетичности, особенно в лирических стихотворениях Ягудина Р. М., их продуманная изысканность, иногда (достаточно уместно) переходящая в экзотичность…
К недостаткам творчества Ягудина Р. М. следует отнести, в первую очередь, лексическую неоднородность, иногда граничащую с лексической ненормативностью...”
Филлипов А. Л. (Александр Леонидов),
зам. руководителя русской секции
Союза писателей РБ,
старший литконсультант.

“…В его стихах, как в жизни, причудливо переплелась изысканность образов и форм с примитивной обыденностью, порой нарочито грубой лексики, которая диссонансом врывается в общую гармонию, бьёт по утонченному восприятию, возвращая из лирики в действительность и – унося обратно…”
“Молодёжная газета”.

“…Публикация автора, надеемся, будет встречена любителями поэзии благосклонно.”
газета “Истоки”.

“…Хаос. Поток больного сознания. Каждая строка – сама по себе. Нет ни эмоционального, ни смыслового, ни эстетического единства. Несуразица ради рифмы. Какое-то хаотическое, болезненное воображение, где есть всё и нет ничего. И так – везде…
…О чём? Авторский замысел? Что для читателя?.. …Мистика. Набор слов. Компьютер. Ради рифмы ведь. Лишь бы “складно” было…”
журнал “Бельские просторы”.

*  *  *

С утра заорала по радио певица.
Ты тянешь из груды на стуле чулки.
Настала пора покурить и подмыться.
Настала пора умереть от тоски.

Бросается ветер на серые стены.
В дыму над балконом проплыли орлы.
Уже подступают опять перемены.
Уже наши лица сухи и белы.

Всё вымыто в блеск.
Всё уставлено в стопки.
В помаде стал ярким и жадным твой рот.
Уже в сапогах
(отказавшись от водки)
небрежным кивком завершаешь полёт.

А ветер всё бродит и бродит по крышам.
Прохладные листья летят через двор.
Орлы уплывают всё выше и выше.
И счастье,
как пот,
 вытекает из пор.



















32
Расуль Ягудин.











Оловянное сердце.
(стихи).
Издано в 2000 году











Уфа.







И повелел господь ангелу своему:
- Принеси мне самое ценное, что ты найдёшь в этом городе
И принёс ему ангел оловянное сердце и мёртвую птицу.
Оскар Уайльд.
“Счастливый Принц”.






















* * *

Вкус древних строк на языке
йодист и золотист.
Седые руны на клинке,
что заменяет лист.

Перезасохшая трава
взлетает пылью в ад.
Голубоглазая сова
у сонноглазых врат.

Я здесь, у входа,
где рыжа
в солёном ветре ось.
Где, словно кровь,
 на латах ржа,
распространённых врозь.

Как будто запахом вина
курится вверх мангал.
“Возьмите пику у окна” –
чуть шепчет астрагал.

“Возьмите меч за рукоять –
шептал какой-то тот. –
Не вспоминайте эту рать
семи забытых нот.

Не вспоминайте.
Латы там – средь запылённых крыс.
Возьмите шлем вон там, у рам,
за бесплюмажный мыс.”

Незакреплённые пески
ползут по стороне.
Возьмите свет за лепестки
на золотом окне.

Пусть ветер падает вперёд
под саксофонный звук.
Возьмите меч за тонкий лёд,
образовавший круг.

31
*  *  *

Прозрачный воздух.
Ветер южный.
Я, как всегда, навеселе.
И ведьма в рубище жемчужном
меня уносит на метле.

Она пьяна и козлонога,
вполне прилично молода.
Она так смотрит строго-строго,
когда я лезу ей туда.

Но путь далёк, а утро близко,
её тревожит звук трубы.
Она спешит,
нагнулась низко,
и ей сейчас не до борьбы.

И ей сейчас не до сомнений,
я вновь тянусь из-за спины
и раздвигаю ей колени,
совсем не чувствуя вины.

Она молчит и льнёт к ладони,
и нет уже во взгляде льда,
она уж дышит, словно стонет,
и ей уже не до стыда.

Не до стыда.
Летим в безбрежность,
раздвинув ноги над метлой,
и я ласкаю ей промежность
свободной правою рукой.






30
*  *  *

Замёрз проспект.
Он жёлто-чёрн.
Забила пыль крылами в лица.
И листья пальм накрыли дёрн,
напоминая черепицы.

Вот потеплели руки
там,
где тенью вниз уходит ворот.
Здесь так темно у чёрных рам,
кубами исчертивших город.

Ваш поцелуй пахнул слезой,
как чёрным снегом у перрона.
Запахло дымом
и грозой
полузазубренного звона.

Гремит асфальт у жёлтых фар.
Пройдёмте вдоль, взрыхляя листья.
Снимите ветер и нагар
с тех фонарей,
застывших в твисте.

У старых пальм на пальцах снег.
Пришёл фейрверк из тёмных окон.
Ложитесь вниз
лицом в проспект,
под бред-берет заправив локон.

А кукла смотрит из окна.
Запела трель взрыхлённой стали.
Пройдёмте вниз,
касаясь дна,
вдоль заострившейся спирали.







3
*  *  *

      В Питманго идёт дождь.
Г. Г. Маркес.

Елозит дождь.
Куда-то делся свет.
По школьным классам разбежались шлюхи.

Слова любви,
похожие на бред.
Касанья губ,
почти как оплеухи.

Почти финал.
Мы знали об игре.
Мы не клялись друг другу в чём-то вечном.

Скамейка под каштаном во дворе.
Елозит дождь.
Рассвет похож на вечер.

Почти финал.
Почти объявлен рейс.
Елозит дождь, и ты всё смотришь мимо.
Елозит дождь.
Поют про эдельвейс.
Почти что – всё!
Почти забыто имя.

А дождь, как черви, ползает в крови.
Бетон похож на пол в ночном клозете.

Я так и не поклялся ей в любви.

Всё дождь и дождь
на всём
огромном свете.







4
*  *  *

Затухшие стоны, как ритмы фламенко,
они дуют ночь в кастаньеты колонн.
На диске – миньоны
(как мёрзлая пенка),
летящие прочь через ритм-Балатон.

Мы рядом!
Летите!
Хватайтесь за крылья.
Здесь холод и свет истекают грозой.
Здесь жёлтые нити танцуют над пылью,
подломленный след одевая слезой.

О, господи!
Где же
все те,
 что из мрака
роняли осколки изломанных тел?
Оркестр на манеже, под клочьями лака,
цепляясь за колки,
ложится в прицел.

Так пойте ж фламенко у труб, трубадуры!
Прижмитесь губами к губам, трубачи!
Давайте ж, на стенку,
на высверк тонзуры,
где ветер под нами уплыл в бас-ключи.

А люди стоят, поднимая хрустально
остатки огня догоревших глазниц.
Здесь воздух,
 как яд,
 застывает кристально
как шпаги, звеня на решётках больниц.

Давайте ж!
Там ждут, упираясь в прохладу,
где ломкие лица кричат на ладах,
и чёрный салют,
 вырастающий к аду,
как чёрная спица, играет на льдах.

29
*  *  *

Он смотрит внутрь.
Как в склепе, тихо в парке.
Он смотрит внутрь, упрятав в перья глаз.
Беззвучен март.
Скульптуры пьют из чарки.
У летней сцены мокнет контрабас.

Он смотрит внутрь, моргая белой плёнкой.
Как чёрный мозг, течёт из клюва кровь.
И ниткой снега,
тающей  и тонкой,
беззвучный март ему рисует бровь.

“Э-э, отдыхай. –
ему сказал я пьяно. –
дрочи и пой,
и воду пей из луж…”
Как в склепе, в парке холодно и пряно.
Сквозь тонкий свет просвечивает глушь.

Он явно слышит – поднимает локти.
Качнулась ветвь, роняя снег и лёд.
Сжимая зад и напрягая когти,
он явно собирается в полёт.

Беззвучен март.
И в парке пахнет гнилью.
Глаза скульптур испиты и седы.
Он смотрит вверх и расправляет крылья
Над телом загнивающей воды.

“Эй, отдыхай!” –
мой крик потух в тумане.
Под низким небом тает чёрный снег.
Ряды ворон сидят на мёртвом кране.
В беседке тихо плачет человек.

А он летит, теряя кровь и перья.
Беззвучен март, как лужи у корней.
Холодные тяжёлые деревья
Роняют слёзы с согнутых ветвей.

28
*  *  *

Нас провожают неясные сны.
Нам что-то спели синицы.
Шорох иголок.
Порыв тишины.
К небу закинуты лица.

Небо,
качаясь,
нам шепчет:
“Бай-бай!”
Крутит маяк жёлтым глазом.
Медленный мах улетающих стай
там,
за туманным алмазом.

В чём-то клянёмся
с пожатием рук,
пьяно качаясь и веря.
Тихо.
По роще разносится звук
мимо бредущего зверя.

А в темноте полыхают жуки,
искрами рвущие лето.
Я с тёмных плит собираю куски
битого камнем портрета.
















5
*  *  *
“Ваши пальцы пахнут ладаном.”
А. Вертинский.
Сегодня много синевы
и, как в кино, красиво.
Вы для леченья головы
мне предложили пиво.

У вас под юбкой чудный вид,
и солнцем пахнут пальцы.
Прислуга тихо материт
несносных постояльцев.

А море провожает нас,
оно шипит и стонет.
Сегодня мы в последний раз
слипались на балконе.

Я говорю вам, что люблю,
и сам  же в это верю.
Уж ночь.
Мы тянемся к огню.
Внизу умолкли двери.

А море провожает нас.
Кричат и плачут птицы.
Я вам свой адрес напоказ
пишу на ягодицах.

Мы пьём и машем кораблю
и долго ждём ответа.
Я говорю вам, что люблю,
и сам же верю в это.












6
*  *  *

Мы забудем этот тёмный балкон,
этот ветер, полоскавший бельё.
Всё, что было,
так похоже на сон.
Всё, что было –
ни твоё, ни моё.

Это просто – слишком холоден пляж,
отчего-то захотелось любить.
Мы решили, что ты сразу же дашь.
Мы решили всё назавтра забыть.

Что ж ты смотришь,
напрягая лицо?
Прячешь губы в никотиновый свет?
Что ж ты крутишь на мизинце кольцо?
Пьёшь коньяк уже полтысячи лет?

Вот и гаснут на лимане огни.
Всё, что было –
так похоже на сон.
Мы забудем эти ночи и дни
через час,
как опустеет перрон.


















27
*  *  *

Вот-вот войдёт к нам в сердце вечер.
Уже пора.
 Девятый час.
Как быстро остывают плечи.
Как быстро день ушёл от нас.

Уже пора.
Темно в прихожей.
И разговор привычно строг.
Вот-вот,
меня коснувшись кожей,
перешагнёшь через порог.

Уже пора.
Дымит дорога.
И плачут снегом фонари.
И ты о чём-то просишь бога
и смотришь вверх…
секунды три.























26
*  *  *

Ручка на двери покрыта льдом.
Ноги скользят с крыльца.
Вёрткий,
усмешливый,
скользкий
дом
прячет черты лица.

Запах всё той же ночной зимы.
Вкрадчив и нежен луч.
Холод.
Всё та же
(как помним мы)
гладкость морозных куч.

Яблони тонут в сугробах.
Звон
рядом лежащих рельс.
Мёртвый,
огромный,
пустой
 вагон
снова, как прежде, здесь.

Тёмен, уклончив и звонок пол.
Паром клубится дверь.
Ты улыбнулась, садясь за стол,
Глядя, как смотрит зверь.

“Вот и пришёл.
Где ты был два дня?”
Хлопья кружат во сне.
Лунный,
холодный напор огня
давит на череп мне.







7
*  *  *

Вот и уходит нега.
Чахнет и глохнет свет.
Было так много снега
только вчера в обед.

Было всё так прекрасно,
словно тогда,
 весной.
Было совсем не ясно,
будешь ли ты со мной.

Вот и погасли взгляды,
снег превратился в муть,
стало совсем не надо
гладить под блузкой грудь.

Вот и слова поблёкли
(было так много слов).
Вот и навеки смолкли
звуки твоих шагов.






















8
*  *  *

Я боюсь смотреть на коленкор –
там таятся когти телефона.
Там циан,  как слёзы, в дырах пор
всё хранит аром от “Пуазона”.

Ты смеялась, падая вперёд,
и дышала в трубку сладким членом.
В микрофон проламывался лёд,
словно иглы, отлетая к стенам.

“Эй, хорош!” –
кричал я сквозь дыру,
леденяще дышащую в губы.
Твои щёки капали в Перу,
оползая,
обнажая зубы.

Вот твой смех взрывается в руке –
к потолку взлетает острый пластик.
(Там уже давно на потолке
чей-то мозг,
как разноцветный ластик).

“Э-ге-гей!!!” –
маячит сквозь эфир,
слепо льнущий к напряжённым скулам.
Твои груди падают на мир,
как шары детей, ласкаясь к мулам.

Мир молчит.
Он сбился в кучки рыб
в глубине поплывшего асфальта.
Слышен скрип неутолённых дыб
через туш джаз-бандовского альта.

А огонь всё ближе,
как фокстрот
в исполненьи шайки Розенблюма.
Слышен альт.
Дымится переплёт
кислотой французского парфюма.

25
*  *  *

Словно омут, бока.
Чёрный бархат тяжёл.
Комья крови на спицах колёс.
Лик в прозрачном окне то ли пьян, то ли зол,
щёки мокры от рвоты и слёз.

В этой тусклой карете темно от огня.
Пахнут серой загривки коней.
Кто-то белой рукой тянет к дверце меня,
ухмыляясь всё злей и пьяней.

Тяжек путь.
Под копытами чахнет трава.
Чей-то долгий доносится крик.
Словно пьяные сны, непонятны слова.
Как в бреду, изменяется лик.

“Мы куда?”
Лик молчит,
ухмыляясь и злясь.
Всё чернее, мокрее земля.
На кусты разлетается жидкая грязь.
На болота похожи поля.

На болота похожи просторы равнин.
От огня защипало в носу.
Набухает дождём голубой балдахин.
И туманы, как дымы, в лесу.

А карета взлетает с горбатой горы.
Мы летим сквозь прохладную мглу.
На глухие колодцы похожи дворы.
Кто-то,
скорчившись,
тих на углу.

И с земли долетают к нам воздух и плач.
Синеват и прозрачен простор.
И в окне, словно клякса, чернеющий грач
пялит вдаль немигающий взор.


24
*  *  *

Возле белых бортов шелестела вода.
Рыбы-птицы взлетали к луне.
Возле белых бортов шелестели года.
Чья-то тень шевелилась в волне.

Ты смотрела сквозь воду
туда, где темно.
Чья-то тень шевелилась внизу.
Стаи рыб уходили всё дальше на дно.
Стаи туч предвещали грозу.

Ты мне пела о страсти под шёпот сирен
и касалась рукой моих плеч.
Плыло небо.
По ветру летел мимо тлен.
У кормы была слабая течь.

“Это здесь. –
 я шептал. –
 Здесь мы были тогда.
Видишь, чайка сидит на волне?”

Возле белых бортов шелестела вода.
Чья-то тень шевелилась на дне.

И обмякшие вёсла стучали в борта.
Рыбы-птицы летели на свет.
И две капли,
как слёзы,
стекали со рта,
оставляя мерцающий след.











9
*  *  *

Уже на исходе четвёртый день
с тех пор, как я знаю вас.
И стало как будто немного лень
влюбляться за разом раз.

И вроде бы стал беспокойным свет
полночных огромных звёзд.
И вроде как будто чего-то нет,
наверное, слов и слёз.

Уже истончился в бокалах лёд,
и пепел покрыл стекло.
И мы уже знаем, что всё пройдёт,
как всё, что уже прошло.

И мы уже помним, который час,
в любой из моментов дня.
Уже на исходе ваш крик и пляс.
И время забыть меня.























10
*  *  *

Недогоревшие огни
блестят зрачками сквозь пластмассу.
Как мёрзнут руки в эти дни,
когда готовы бесы к плясу.

Как трудно дышится в дыму
 неосязаемого утра.
У вас там пыль во всём дому,
как сладко пахнущая пудра.

Ложится снег на воротник,
туда,
где ярок след помады.
Недогоревший острый крик
блестит зрачком у колоннады.

И слой тумана на окне
похож на блёстки макияжа.
Как трудно дышится на дне
полуживого антуража.

Мне смотрит в спину бледный двор,
вздыхая лёгкими каштанов.
У вас шампанским пахнет вздор
и слышен плач кафе-шантанов.

Струна “Шанели” у ключиц
перекрывает мне дыханье.
Как вспышки, взгляды из бойниц,
немых свидетелей стенанья.

Уж след помады у плеча
почти совсем покрылся светом.
Недогоревшая свеча
глядит из ниши за портретом.







23
*  *  *

 “…кровью смоют
со стен
плакаты духов и пудр”.
В. В. Маяковский.

Танго ветром мечется по залу.
В зеркалах, как вечно, дымный смог.
Мы плывём сквозь пьяный призрак бала.
Мы молчим, летя под потолок.

Ты руками лезешь мне под смокинг
и шуршишь ногами, где чулки.
Кто-то в крошках делает свой шопинг.
Кто-то в пенке мелет пустяки.

На твоих губах остатки снега
тихо тают,
превращаясь в дрянь.
Мы плывём сквозь пьяный призрак бега.
Возле кадки пляшут падеспань.

Оркестранты падают со стульев.
Нашу страсть оплакивает альт.
Сквозь толпу летит, вращаясь, пуля.
На стекле – плакаты ницц и мальт.

Вот и миг большого мордобоя.
Плачет альт. Счастливый бабий визг.
Плачет альт.
Мы трахаемся стоя
за углом, где чёрный обелиск.

Наконец-то время туалета.
Здесь так чисто! Здесь звучат стихи.
Сквозь окно приходит запах лета.
У берёз целуются лохи.

Мы плывём сквозь пьяный призрак танго.
В зеркалах – всё тот же пьяный гон.
Плачет альт.
Шалавы прутся с фланга.
В луже слёз мерцает саксофон.

22
*  *  *

Белый купол под чёрным сводом.
Море моет нечистый пляж.
Мы идём паровозным ходом.
Мы по ходу впадаем в раж.

Плечи скользки под тонкой майкой.
Грудь под пальцами, словно мяч.

Кто-то бродит по кромке стайкой.
Кто-то стайкой несётся вскачь.

Мы друг другу мурлычем ноты.
Мы трепещем, как два листа.
Мы идём через запах пота,
через арку чужого рта.

Как темно!
Как в одежде тесно!
Словно танец, движенья губ.
И мне очень ужасно лестно
целовать этот детский чуб.

Наконец-то свободно тело.
Я вдыхаю прохладный мрак.
Чёрный свод.
Под ногами бело.
На капоте сверкает лак.

И куда-то всё смотрят вязы.
И от моря на гальке слизь.
Кто-то шёл, оскользаясь, к лазу.
Чей-то голос просил: “Вернись!”










11
*  *  *

Холодный ветер от стеклянных волн.
Фаты медуз и злые крики чаек.
Какой-то шизик делает поклон
под трень-да-тринь поддельных балалаек.

Мы молча мёрзнем, сидя на скале.
Я временами вас целую в губы.
Букетик роз на теннисном столе,
где об края менты точили зубы.

И, поджимая ноги под себя,
мы пьём вино и тянемся в объятья.
И ветер нежно трогает тебя,
ведя ладонь за отвороты платья.

Плюётся небо струями воды.
Скрипят стволы бесценной местной рощи.
Твои соски от холода тверды.
И от воды ресницы стали жёстче.

А март всё так же сумрачен и зол.
Губам всё так же солоно и сыро.
Я в темноте кладу тебя на стол
в серёдке неприветливого мира.

И нас трясёт от пыла и тоски.
И ты кричишь беззвучно в рёве бури.
Вершины сосен делают круги
в сухом фонтане крошек хачапури

Ты шепчешь: “Это осень или март?!!!”
Ровней дыханье.
Тише бьётся сердце.
И медленно уносится азарт
сквозь ветки то-ли-тмина-то-ли-перца.







12
“Ах, значительно раньше,
чем ты можешь представить в бреду.
Был июнь. Я услышала баньши*.
Как-то резко стемнело в саду…”

Я молчу, задыхаясь от муки,
всё смотрю и смотрю в капюшон.
Ты бесплотно вплываешь мне в руки,
словно нежный мучительный сон.

“Не грусти”.
Губы пахнут морозом.
Бархатисты и сини глаза.
Чья-то тень наклоняется к розам.
Взмахом крыльев промчалась гроза.

И коснувшись меня поцелуем
(стало словно прохладно щеке),
закружилась, как кружатся струи
в замерзающей зимней реке…

Бьют часы окончание встречи.
Сквозь витраж полыхает луна.
Ты свой плащ надеваешь на плечи.
Осыпается снегом стена.

Я сказал: “Буду ждать”. Мы молчали,
чуть касаясь рукою руки.
Грудь болела от горькой печали.
От мороза ломило виски…

И затем я сидел в лунном свете,
Белым лбом прижимаясь к стеклу.
Под сосульками трахались дети.
Две свечи оплывали в углу

Было сыро. Бокал был расколот.
Плыл туман между чёрных свечей.
Замороженный сумрачный город
Был похож на куски кирпичей.

*Баньши – существо, предвещающее криком чью-либо смерть.


21
*  *  *

Скоро час твоего появленья.
Скоро полночь.
Так пусто вокруг.
Я гляжу на своё отраженье
Сквозь решётку стареющих рук.

Бьют часы,
 словно падают камни.
Тянет холодом.
Пахнет землёй.
Ты заходишь сквозь серые ставни
спермовидной неясной струёй.

Белый саван.
Прозрачные руки.
Неотчётливый абрис лица.
В тишине – еле слышные звуки.
Кто-то плачет навзрыд у крыльца.

“Извини. –
 голос тих, как обычно. –
 Мы ведь тоже блюдём ритуал,
мы должны появляться прилично:
как на дьявольский шабаш и бал…

…Я скучала.”
“Я ждал тебя вечность –
 всё считал эти фазы луны…”

В твоём взоре всё та же беспечность.
Чья-то тень, как всегда, у стены.

“Ты когда умерла?”

На одежде
появились кристаллики льда.
Ты висишь так же близко, как прежде.
Сквозь витраж полыхает звезда.

“Так когда?”


20
*  *  *

День сквозь ветви смотрит косо.
Пахнет тайной и тоской.
Ты похож на знак вопроса,
утомлённый ангел мой.
Ты устал.
Ты пьёшь, как лошадь,
что-то мелешь о судьбе.
Белый нимб свинцовой ношей
возлегает на тебе.
Ты о чём-то долго споришь,
что-то там талдычишь мне.
Ты икаешь, плачешь, соришь,
сидя задницей на пне.
“Ну, прикинь. –
 ведёшь беседу. –
 Ни просвета,
ни конца…
я за вас таскаю беды!!!
Во нашли, бля, огольца.
И ни счастья, ни финала,
только вечность, как петля…”

День сквозь ветви смотрит шало.
Тихо крутится Земля.
Тихо брешут волки с кручи.
Тянет дымом из краёв.
Ангел возится,
как куча
очень белых муравьёв.
Он рыдает.
Хлещет пиво.
Ищет мятые рубли.
День сквозь ветви смотрит криво.
Тянет дымом из дали.








13
*  *  *

Уже стало меньше жары и счастья.
Слабей и прозрачней небесный свод.
И злые коты не кричат от страсти.
И злым соловьям не хватает нот.

Мы мёрзнем ночами и льнём друг к другу.
Похож на рыданья собачий лай.
Ты снова проснулась, крича с испугу.
И мир не похож, не похож на май.

Из завтра струится холодный шорох.
Я грею дыханьем твой мёртвый взгляд.
Ночные созданья клубятся в норах.
Прозрачные лица танцуют в лад.

А с неба несутся, сверкая, искры
и чертят, как бритвой, пути сквозь мглу.
Мы шарим пол-блюза в чужом регистре.
И кто-то так тихо живёт в углу.

И тающий крик долетел из чащи.
Сверкает алмазом в графине кир.
Мы шарим пол-блюза, ломая хрящи
И, кажется,
меньше и меньше мир.

А темень всё глуше, и нет ответа.
И травы похожи на тёмный снег.
Уже стало меньше на свете лета.
Уже начинается зимний век.












14
*  *  *

Мы бежим по краю завтрашнего дня.
Мы бежим по краю ледяного ската.
Нам туда –
на голос белого коня.
Нам туда –
на звуки снежного стаккато.
Мы бежим по краю возле самых звёзд.
И от дальних сосен к нам несутся звуки.
Мы бежим по краю в окруженьи грёз.
Серебрятся мачты.
Очень быстры руки.

Это вечер долог.
Эта ночь – как миг.
Я не мог напиться скользким поцелуем.
По соседним крышам разносился крик.
Мы бежим по краю,
плача и танцуя.

А под нами город.
А над нами ночь.
И от дальних сосен к нам несётся эхо.
Мы бежим по краю
сквозь антенны
прочь
по замёрзшим скатам,
в обрамленьи смеха.

Мы бежим,
и руки смёрзлись на бегу.
Мы бежим,
роняя
вниз
кусочки света.
И на очень тихом дальнем берегу
кто-то смотрит в небо,
ожидая лета.





19
*  *  *

Блестят,
словно бритвы,
края паутины.
Плывёт над деревьями дым.
Тугие озёра под плёнками тины
назначены нам,
молодым.

Мы входим,
дрожа,
в непрозрачную воду,
стараясь не делать волну.
Нам шепчут,
пылясь,
полумёртвые своды,
ведя нас по вязкому дну.

Беззвучно кричат, надрываются души.
Из зарослей смотрят грибы.
Огромное солнце нам гладит и сушит
тяжёлые потные лбы.

А шёпот ведёт нас куда-то к проёму.
Чуть слышно стучит барабан.
И тёплую, сладкую, злую истому
с болот навевает туман.

А плоские листья доходят до шеи.
Всё мягче становится дно.
И ломкая песня невидимой феи
чуть греет,
как греет вино.










18
*  *  *

Сквозь серый мрак на дне оврага…
Сквозь близкий лес и дух смолы…
Шаги во тьме звучат, как сага.
Молчат и высятся стволы.

Ты мне дыханьем греешь тело.
Молчат и высятся цветы.
И тонким голосом запела
чужая боль из темноты.

Мы здесь одни, как в старом доме.
Блестит асфальт.
Как тонок крик!
Внизу,
на медленном пароме,
поют,
плывя на материк.

А ты во тьме пылаешь жаром
и смотришь в небо сквозь меня.
Изгибы ног сочатся паром
от неутешного огня.

Среди стволов остыли звуки.
В высоком небе тает свет.
Дрожит от сладости и муки
твой сине-белый силуэт.

И поднимая дыбом перья,
косятся с веток соловьи.
И тонкий крик ночного зверя
похож на песню о любви.










15
*  *  *

Дракон мне дышит в спину льдом и зноем.
От чёрных искр со стен сползает мох.
Плывёт асфальт, сочась тяжёлым гноем.
Плывёт земля, творя переполох.

Мне нет пути назад, в пространство света.
Буграми туч клубится горизонт.
Летит дракон.
Земля во тьме нагрета.
Сквозь мёртвый пляж уносит ветром зонт.

Он здесь.
С клыков, горя, слетает влага.
Огромна тень подъятых в небо крыл.
Сползает плоть с земли под гнётом шага.
Сползает свет с летящих мимо рыл.

Он дышит рядом, разевая пасти.
Он косит глаз туда, откуда звук.
Я вижу зев неясной скользкой масти.
Я слышу скрип обутых в когти рук.

И нет пути туда, назад,
в пространство,
где были дни похожими на снег.
Мне нет пути сквозь белое убранство
январских
стройных
бархатистых рек.

Он здесь.
Он ждёт, когда я дрогну взглядом.
Дымится лёд у голубых ноздрей.
Он из гниющих пор сочится ядом.
Он собирает воинство зверей.

Один лишь миг стоит меж ним и мною.
Плывёт огонь.
Кричат из темноты.
Клубится мир дождём и сединою.
Глаза зеркал огромны и пусты.

16
*  *  *

У ветра вкус недамского вина,
того,
что спит в прохладном мраке глины.
У ветра гладкость зимнего окна
под нежной плотью штор из крепдешина.

Холодный пляж блестит под сапогом.
У маяка прибой бушует пеной.
Мы снова здесь,
где оголтелый гром
воды
не обещает перемены.

Здесь ветер в каплях,
словно в жемчугах,
и нас опять, крича, узнали чайки.
Холодный пляж блестит на сапогах.
И сосны в тёмном шепчут те же байки.

И ночь, как вата, падает из гор
тугим, непроницаемым объятьем.
Холодный пляж,
как бархатный ковёр,
горит огнём под воспалённым платьем.


















17
Пейзаж.

Они ему суют полтинник в руку.
Бежит толпа по замкнутому кругу.
И рыжую свалявшуюся суку
зачем-то все пинают по соскам.
Полна ментов дорога к Ближней Даче. 
В руках – кульки тюремной передачи.
И похоронный звук чужого плача
весьма по вкусу проходящим нам.

В удавке стен великие равнины.
 И женщины потеют  в  магазинах.
И умирают окуни в корзинах.
Торгуют душами на улице Арбат.
Чужой навоз клюют, толкаясь, птицы.
Чего-то ждут и увядают лица…

Ах, как безлюдно здесь,
где пигалица
всё ищет путь
ни прямо, ни назад.






















64
*  *  *

Ну, вот и шанс коснуться этих рук.
Пропеть дерьмо под видом серенады.
Сегодня я
 как самый лучший друг
был удостоен пристального взгляда.

Подать манто.
Лакею дать на чай.
Я, как артист, умело корчу лица.
И между делом,
как бы невзначай,
беру её почти за ягодицы…

Мы завершаем праздник на полу
мужского общежитского сортира.
С укором мышь слоняется в углу,
как чья-то заблудившаяся лира.

И мне так жаль, что я тут насорил.
Смешным и глупым кажется всё дело.
Но этот взор по-прежнему так мил.
И, так сказать,
безо всего
всё тело…

Всё хорошо, мадам!
Не надо слёз!
Мы поимели просто чудный вечер.
Здесь нет дерьма (я слышу запах роз).
Ах-ах, мадам,
у вас такие плечи.

И я опять касаюсь тёплых губ,
лапшой с песнями ей лаская сердце.
И я не буду на прощанье груб.
Где экипаж?
Я сам открою дверцу.





33
*  *  *
“И вот увидели под собой пустоту,
бескрайнюю, как опрокинутые небеса”.
Уильям Блейк
Стоял апрель и пели люди.
Плескались флаги над страной.
Дымилась дрянь на белом блюде
Тогда,
приснившейся весной.

Ты помнишь?
Это было раньше
той драки,
где мне дали в глаз:
мы уходили в лес всё дальше,
и вой машин вдали не гас.

Была земля в дерьме и пыли,
скрипели ветки без листвы,
автомобили выли, выли…,
и ты мне говорила “вы”.

Потом пила дрянное пиво,
стонала в голос невпопад…

Не говори, что ты счастливой
была тогда,
сто лет назад,

что было всё тогда иначе:
смешнее – драки,
чище – блуд…,
всё, как тогда – и пьём, и плачем,
и те же ветры к сердцу льнут,

всё так же мчат по стенам пятна,
и ты  танцуешь в неглиже…,
и нас никто не ждёт обратно,
и ночь сверкает на ноже.
1986 – 1996 гг.





34
*  *  *

У нежных слов всё тот же нежный пульс.
По зеркалам всё так же льются слёзы.
Мы входим в ночь,
 где нерасцветший блюз
среди стекла нам заменяет розы.

Всё тот же звон молчит на пятаке,
храня огонь неутомлённой неги.
Мы ждали дня на пахнущем песке,
как на чужом перемещённом снеге.

Вот-вот сосуд взойдёт из темноты,
и к нам пойдут тугие волны страсти.
Всё тот же зной у золотой черты
при окончаньи получёрной масти.

Пойдёмте в дом,
  где ночь и купорос
роняют вверх седые капли всхлипа.
Всё тот же стон полузабытых роз
под топором полуживого скрипа.

Уже огонь у белого в углу.
Уже горят,
 почти как шпаги,
 грани.
Всё та же кровь на глиняном полу
под топором тысячелетней дряни.

Не отходите в свет из тёплых рук.
Возьмите всплеск заполыхавших вскриков
По куполам вот-вот достигнет звук
с далёких слёз не долетевших бликов.

Как прежде чист эфир у белых врат.
Всё те же Те нам преподносят чарки.
Всё тот же плач,
 не приглашённый в ад
летит под свод стеклянно-чёрной арки.



63
*  *  *

Издалека приходит ливень,
кружа, как толстая юла.
Он бесконечен и противен.
Такие, блин, у нас дела.
У нас дожди. И всюду лужи.
В бриллиантах слёз блестит рояль.
И ливень мечется и кружит,
как серебристая вуаль.
У нас дожди. И всюду серо.
И кто-то шарит в ля-минор…

Она читает мне Бодлера
у мокрых утомлённых штор.
Она всё время пишет строки
на неожиданных местах…

У нас дожди.
И волооки
цветы в мерцающих кустах.

У нас не кончилось всё это.
У нас дожди и тишина.
Она читает мне поэта
у затемнённого окна.
А капля падает на плечи,
как ком коричневой земли…

У нас дожди. И всюду вечер.
И что-то ищут корабли.

Прости – уже пора прощаться.
Я зря нарушил твой покой.
У нас дожди.
И ночи длятся,
как стон рояля над рекой.
Пока-пока.
Мне смотрят в очи
сквозь ночь тяжёлые цветы.
У нас дожди.
 И всюду ночи
от темноты до темноты.

62
*  *  *

Кричали и плакали трубы.
Был мокр и тяжёл волнорез.
Был ветер.
Ты мазала губы
и молча смотрела сквозь лес.

“Клико!” –
говорили мне люди.
“Ням-ням!” –
предлагали, смеясь.
На мёртвом сверкающем блюде
лежала как будто бы грязь.

Гремели,
как цепи,
цепочки,
и голуби грелись в золе.
Прибой,
словно белые строчки,
слегка отражался в стекле.

И, вяло кусая за ухо,
я мёрз,
примостившись в углу.
Был ветер.
И не было сухо.
И голуби грели золу.

А трубы звенели,
как слёзы
 звенят,
ударяясь о жесть.
Ты зябко сжимала мимозы.
Был ветер.
И пикало шесть.







35
*  *  *

Мы вновь встаём в ледяную рань.
И полный месяц по цвету беж.
Ты вновь на окнах рисуешь лань.
Ты снова феном мне сушишь плешь.

Толкаясь, бесы мне шепчут: “Ну!”.
Ты пьёшь из рюмок следы слюны.
Мы просыпаемся.
По окну
как чёрный лёд, проползают сны.

Косым зигзагом ползёт к нам день.
Уже заметна на стёклах вязь.
Ты примеряешь на горло тень.
Ты примеряешь на душу грязь.

Всё ярче, ярче плюющий свет.
Всё меньше, меньше во рту тепла.
Холодный ветер.
Сто тысяч лет.
Всё глубже, глубже проём угла.

Ласкаясь, руки нас тянут вдаль.
И взгляд, как пламя, по цвету рыж.
На чьём-то лике,
как сеть, вуаль.
Немытой феей танцует мышь.

А время каплет, стекаясь в дрянь.
А день всё ближе, слипаясь в смерть.
А демон пляшет,
как пляшет лань.
На чьём-то лике вуаль, как сеть.









36
*  *  *

Уже давно оплыла сигарета
в твоей руке.
В тени не видно глаз.
Роняют плоть цветы чужого лета.
Здесь жрут и пьют,
и здесь не знают нас.

Прекрасный день.
Твои истёрты локти.
Клубится рой крутых буржуйских шлюх.
Ты жрёшь банан,
свои кусая ногти.
Я жру банан,
теряя злость и нюх.

Мы жрём бананы.
Пьём из банок пиво.
Вершим любовь без судорог в душе.
Ты так юна,
пристойна
и блудлива.
Теплей мочи в бокалах “Ив Роше”.

А у ментов сияют нимбом пряжки.
Я жру банан,
твою сжимая грудь.
Я пью вино,
твои сжимая ляжки.
Прекрасный день:
вода,
тоска и муть.











61
*  *  *

Плывёт под ноги гладь,
как тонкий лёд над топью.
Синеют зеркала огромных чёрных стен.
Вершины дальних гор – как в древней крови копья.
Скользит,
вихрясь у ног,
бесплотный снежный тлен.

Далёк и скользок путь.
Во мраке мёрзнут ноги.
И эхо от шагов похоже на набат.
И чей-то тонкий крик несётся по дороге,
ломаясь и звеня, как льдистый водопад.

А путь, как шпага, прям,
и крик скользит над гладким.
И от шагов
внизу всё чаще слышен звон.
И ветер с дальних гор не делается сладким.
И жёлтые глаза глядят со всех сторон.

Здесь нет нигде конца.
Никто не ждёт у двери.
И скрип скользящих ног, как бритвой, ранит слух.
Из-за прозрачных стен глазеют жёлтым звери.
Скользит по зеркалам бесплотный снежный пух.
















60
*  *  *

Горит закат. Зелёным пахнет буря.
Летит туман из солнечных садов.
Походкой крыс, глаза от ветра щуря,
под звуки труб переползаем ров.

Твои глаза во тьме сверкают снегом.
Ты шепчешь чушь, протискиваясь в ночь.
И наклонясь к упавшим вниз телегам,
кому-то там пытаешься помочь.

“Какая ночь!” - я начинаю речи. –
“Она, наверно, создана для нас…”
Движеньем крысы, гибко горбя плечи,
идёшь ко мне, сверкая снегом глаз.

“Сто тысяч лет мечтали мы о чуде.
Сегодня ночь, когда нас примут Там…”
Я, не расслышав, лапаю ей груди,
таща к осенним высохшим кустам.

Мы трёмся в мраке, лёжа в чём-то мягком.
Всё туже плоть летящей с неба тьмы.
Бормочет кот, склоняясь к толстым ряхам.
Из пустоты доносятся псалмы.

Она, спеша, меня целует в горло,
всё шепчет текст, похожий на родник.
Ряды смерчей , как голубые свёрла,
грызут огонь, нам заглушая крик.

“Ну всё, вперёд! – она кричит сквозь ветер. –
Нас ждут в мирах, где свет не так тяжёл.
Где город тих.
Где вечно пляшут дети.
Где манна с неба падает на стол…”

Я ржу, как конь, и ей ласкаю ноги,
целую ком нетвёрдых нежных губ…
И стая сов
в безумстве и тревоге
летит молчком сквозь облетелый дуб.

37
*  *  *

Пароходный крик у раскрытых створ.
К нам в лучах идут через стены люди.
Нам квартет сирен  исполняет вздор,
среди юных волн омывая груди.

Мельтешенье слов среди чёрных барж.
Эй, слабайте нам и псалмы, и оды.
Нам трубят из рук пароходный марш
оркестранты рыб голубой породы.

Все узлы у мачт солоны на вкус.
Алюминиев опьянённый леер.
 Нам сикстет сирен исполняет блюз.
Эскадрилья солнц раскрывает веер.

Такелаж и сеть из акульих жил.
Эй, слабайте туш в стетотени меди.
Вот взорвался луч возле острых крыл.
Вот джаз-банд сирен с воспитаньем леди.

Эй, слабайте же негритянский соул.
Отогрейте плоть саксофонной клеммы…

Мы уходим вверх,
 не взглянув на мол,
под прощальный вихрь шестиструнной темы.
















38
*  *  *

Мы вечно бредём возле кромки прибоя.
И наши ступни чуть уходят в песок.
Мы вечно бредём
 и желаем покоя.
И бледные волны шуршат возле ног.

И волны шуршат,
 словно мёртвые кисти.
И с плеч осыпается белая соль.
Мы вечно бредём, наступая на листья,
и ветер несёт их по линии вдоль.

Мы вечно лежим
и я глажу вам ноги
и мазь для загара втираю вам в зад.
И в вечной,
пропахшей любовью берлоге,
глаза репродукций таращатся в ад.

А солнце всё там же.
И пьяны все гости.
И бродят вдоль кромки такие,
как мы.
А волны шуршат,
 словно мёртвые кости.
А волны шуршат,
 словно ветер зимы.

А пальмы с усилием машут крылами
И рвутся зачем-то за чайками вдаль.
Пылает закат.
Небо тает над нами.
Летит над асфальтом цыганская шаль.









59

*  *  *

 – Смотри, толстый, смотри внимательно:
это – люди!
из фильма “Про Красную Шапочку”.

Мы сходим по трапу на остров,
хватаясь за трубки перил.
Деревья длиннющи и остры.
И воздух прозрачен и мил.

Вокруг завоняло шампанским.
 К воде полетела фольга.
И говор казался испанским.
И что-то гнала пустельга.

Мы вязли в тени кипариса,
хватая друг друга за грудь.
На пляже объедками риса
кидались сквозь пьяную муть.

Ты мне говорила о главном
и гладила сохнущий шёлк.
И было движение плавным,
как вдаль уходящий песок.

И запахи плыли над морем
и таяли в мутной дали.
И словно объятые горем,
стояли в воде корабли.














58
*  *  *

Больно от тишины.
Небо, как чёрный бархат.
Вы, как всегда, пьяны.
Вам, как обычно, жарко.

Ваш поцелуй – как луч.
Снегом мерцают брови.
Гладкость морозных куч.
Слышно биенье крови.

Здесь никого.
И снег
нам обжигает ноги.
Жарок и долог бег.
Сосны сильны и строги.

Здесь, посреди снегов,
нас ожидает ложе.
Сосны нам дарят кров.
Паром дымится кожа.

Страстью звенит мороз.
Снег обжигает тело.
Твёрдые льдинки слёз.
В мире светло и бело.

Мы здесь поём любовь
возле чужой чертоги.
Слышно, как бьётся кровь.
Сосны сильны и строги.

Это – пора луны.
Свет согревает спину.
Вы – как всегда, пьяны.
Тени от веток длинны.







39
*  *  *

Волны здесь тяжки, как груди.
Здесь возле скал – глубина.
Странные чёрные люди
с камнем ныряют до дна.
С неба бросаются чайки.
Столбиком кружится пыль…

Странные чёрные байки.
Странная чёрная быль.

Кровью дымятся ступени.
Ликами вымощен путь…

Дай мне прилечь на колени.
Лаской согрей мою грудь.
Дай мне укрыться от зноя
в дебрях прохладных волос…

Небо дрожит от прибоя,
запахов пота и роз.
Рёв завершающей схватки.
Орды склоняются ниц.
Волны,
огромны и гладки,
лижут шипы колесниц.
Бронзой блестят силуэты.
Звоны мечей ловит слух.
Плавятся стены от света.
Колокол тёмен и глух.
И чей-то странный ребёнок
В огненном мчится кольце…

День был прозрачен и ломок,
сладок пушок на крестце.








40
*  *  *

Пел джаз-банд.
Сухими были листья.
Как хрусталь, звенел,
блестя,
бетон.
Ты,
в руке держа, как веер, кисти,
рисовала уходящий сон.

Я был пьян и говорил о страсти.
Два шара, крутясь, летели вбок.
Пел джаз-банд,
свои разинув пасти.
Как вода, кружилась пыль у ног.

Как вода, трава воняла пресным.
Я был пьян,
шептал ей в уши: “Эх!”
Пел джаз-банд.
Был пляж пустым и тесным.
Из-под сосен плыл,
как запах,
смех.

Из-под сосен к нам тянулись тени.
Пел джаз-банд.
Летела с неба ночь.
Как хрусталь, блестя у ног,
ступени
нас вели
 через пространство прочь.

А вокруг сверкало бабьим летом.
Я был пьян
и говорил:
“Люблю!”
Плыл перрон под уходящим светом.
Падал мрак.
И негры пели:
“Блю”.


57
*  *  *

Мы так давно не пели вместе,
аккомпанируя на всём.
Я так давно не слышал лести.
Мы так давно не спали днём.

Я так давно не развлекался,
махая членом вам в окне.
Я так давно не прикасался
губами к заспанной спине.

Сто лет я не кусал вам уши
и не взлетал к вам из двора.
Я так давно не слышал чуши
на тему бога и добра.

Сто лет, как отзвучало эхо
и в лифт, как в гроб, скользнула ты.
 Я так давно не слышал смеха,
летя на город с высоты.

Сто лет, как мы не пели с вами
под ваш бескрайний  контрабас…

Сто лет, как бог уже не с нами.
Сто лет, как я не видел вас.

















56
*  *  *

Воздух нежен, как эти губы.
Песня длинна, как путь сквозь ночь.
Еле слышно из моря трубы
нас зовут через волны прочь.

Воздух пахнет чужим и сладким.
Все дороги ведут к воде.
Нас хватает песок за пятки.
Листья шепчут, что быть беде.

Листья шепчут, что дальше – море.
Там темно.
Там чужая явь.
И, шагнув через пенку в соре,
мы сквозь волны уходим вплавь.

Звуки труб далеки и тонки.
И не видно нигде земли.
На воде – нефтяные плёнки.
В море светятся корабли.

Мы плывём, раздвигая воду.
Волны шепчут, что нет пути.
Миг за мигом проходят годы.
Небо шепчет “прощай-прости”.

И не видно ни лиц, ни света.
Ночь огромна.
Не слышно слов.
Мы плывём, покидая лето,
на далёкий неясный зов.

А волна всё сильней и круче.
В море светятся корабли.
И летят, словно птицы, тучи
из далёкой чужой земли.






41
*  *  *

Чей-то глас посылает нас в путь.
Чьи-то ноги колотятся в тишь.
Ты в пиджак заперла свою грудь.
Ты, как лунные тени, скользишь.

За сосною остался прибой.
Ветер душит нас, злобно гудя.
Путь-дорога похожа на бой.
Путь-дорога уводит тебя.

Ты, как будто, не та, что была.
Не похожи ни речь, ни глаза.
В ридикюле наган и игла,
в рукавах сто четыре туза.

Будто не было в прошлом того,
ты, как льдину, роняешь: “Пока!”
Ну, счастливо… бай-бай.
Ничего!
К нам не может пробраться тоска.

Нас не может измучить “тогда”.
То, что было – не то, что сейчас.
Пики гор пламенеют от льда.
Два крыла расправляет Пегас.

От вершин поднимается день.
Из-под звёзд тонко падает крик.

Чей-то голос толкнул тебя в тень.
Чьи-то ноги затёрли твой лик.











42
*  *  *

Тогда был дождь.
На свет летели мухи.
Лицом вперёд со скал бросался крик.
И, плача,
как
под утро плачут духи,
сползал к Востоку синий материк.

От тёплых брызг,
горя,
болели веки.
Кричала ночь.
На свет летели те.
И, пряча взгляд,
сквозь ветер плыли реки
в больной и душной
пьяной темноте.

И тих был жар.
И в горле гасли стоны.
От стройных рук,
змеясь,
курился свет.
Был тёплый дождь.
К луне тянулись клёны.
Под ля-минор лабали менуэт.
















55
*  *  *

Горек свет.
Твои небрежны руки.
Вдоль стены полночи бродит чёрт.
Наконец-то
(без тоски и муки)
я имею ту, что всё поймёт.

Ночь и ночь.
(Когда же будет лето?!!!)
Мы зачем-то спорим о стихах.
Смотрит ночь из чёрного просвета.
Слёзы неба стынут на руках.

Мы пьяны.
 И нам не одиноко.
Наши тени пляшут на стене.
Ночь и ночь.
И ты читаешь Блока
о Фиалке, ветре и вине.

Словно спички, тихо гаснут строфы.
Наша страсть похожа на обряд.
Горек свет, как загустевший кофе.
Словно утро, затуманен взгляд.


















54
*  *  *

Холод плывёт с пустыря.
Пьяно качается мент.
Ночью мне снились моря.
Ночью звучал инструмент.

Ночью светила луна
круглым огромным зрачком.
Ночью в пыли у окна
мухи вертелись волчком.

Ночью ты словно спала
или смотрела за край.
Пыль поднялась от стола.
Пахло похоже на май.

Ты словно падала вниз.
Кожа горела в луче.
Плакал, как скрипка, карниз.
Локон лежал на плече.

Сладко в кольце этих рук,
словно в объятьях морей!
Ноги озябли без брюк.
Холод плывёт с пустырей.

Ветер летит сквозь овраг.
Ты мне читаешь сонет,
глядя куда-то сквозь мрак,
глядя куда-то сквозь свет.

И, словно скрипка, заря
пела, горя на окне.
Ночью мне снились моря
в тонком холодном огне.








43
*  *  *

Так тонки и радостны стебли
весенней прозрачной травы.
Так весело падают кегли
под грохот чужой головы.

И кто-то смеётся.
И звонко
о стёкла колотится град.
И кто-то с намокшей котомкой
Зачем-то уходит назад.

“Эй, ты! –
я кричу ему в спину, –
 Оставь то, что поднял с земли!”
Две кегли
так толсты и длинны
лежат в повлажневшей пыли.

“Эй, ты!” –
я кричу.
Гаснет эхо.
След крови, как детская вязь.
Остатки безумного смеха
осколками падают в грязь.

“Эй, ты!!!”
Он уходит задами.
Примята, прибита трава.
И белыми смотрит глазами
сквозь мокрую тьму голова.












44
*  *  *

Ознобно.
Стелется туман
неясным призрачным узором.
Далёкий ломкий караван
бросает тень по косогорам.

Я пялюсь в небо сквозь стекло,
и мёрзнут руки в липком мраке.
С утра смерзалось и мело.
Ознобно.
Стол в прозрачном лаке.

И кто-то тянется сквозь даль.
И кто-то мерзость шепчет в душу.
Туман похож на снег и сталь.
В тягучем мраке мёрзнут уши.

И кто-то ходит в темноте,
ступая мягкими ногами.
Ознобно.
Слёзы на листе,
как на чужой оконной раме.




















53
*  *  *

В ветер леса шумят великим океанским гулом,
и вершины сосен гнутся вслед пролетающим облакам.
Константин Паустовский.

Мы шли домой через сады.
Мы шли туда, где ветер.
Летели кошки на погост, вздымая пыль и звук.
Мы шли домой через следы, неся в карманах плети,
роняя крошки белых звёзд на белый снег из рук.

Гудели годы в проводах, и пролетали тучи.
И пики сосен возле грёз им наклонялись вслед.
И где-то дальше в чёрных льдах сверкали снегом кручи.
Гудели дни.
И капли слёз хранили телом свет.

“Здесь будем мы” – шептала,
 пар творя, как сон, клубами.
Гудели дни.
Гудели дни.
Летели клочья стай.
Мы шли домой сквозь ночь и жар.
И были эти с нами.
Летели кошки на огни туда, где слышен лай.

А ты шептала что-то: “…мы…”
И были эти рядом.
Гудели дни.
Звучало: “…рад!”
И было много рук.
И были сосны так прямы.
Мы шли на ветер садом.
Мы шли туда
 через назад
 в уже не первый круг.








52
*  *  *

Полиловело небо и таяли звёзды.
Под порывами дня закачались цветы.
Твои блёстки у глаз так похожи на слёзы
полиловевшей, шаткой, больной темноты.

Мы давно уж не спим, мы давно уж не бродим.
Нас бросает в огонь уходящий фокстрот.
Как в осколках зеркал, пустота в небосводе.
Как в осколках стекла, умирающий лёд.

Мы слонялись в бреду, уставая от трёпа.
Бесконечно скользили, мешаясь, они.
Мы слонялись в бреду в тёмных вихрях нон-стопа.
Мы слонялись в бреду там, где гасли огни.

Путь к далёким дверям, как поход через море.
Мы вдвоём – нам не страшен порядковый вал.
Мы уходим сквозь дыры в соседском заборе.
Мы совсем покидаем чужой карнавал…

Нас вдоль тёплых дорог провожали гадюки.
Возле кромки цветов мы ласкались в траве.
Было утро.
И таяли звёзды и звуки.
И блестела роса на твоей голове.

















45
*  *  *

За нами вернулась зачем-то ночь.
Неслышны, как слёзы, хлопья.
Нас тени зачем-то уводят прочь
Туда, где бамбуки-копья.

За нами в следах собралась вода.
Нам кашляют в спину птицы.
Прозрачно.
И холод ведёт туда,
где тают, как хлопья, лица.

А гомон некрепок,
похож на блажь.
Прозрачно,
и мёрзнут ноги.
Какие-то люди впадают в раж.
Какие-то смотрят боги.

И красный песок засыпает след
неслышной, как хлопья, капли.
А город не нужен,
похож на бред,
как тень улетевшей цапли.

А город не нужен, как свет на дне.
И ветер приносит визги.
И кто-то зачем-то идёт ко мне,
из луж выбивая брызги.

И мы покидаем мирок реприз
и шлёпаем мимо рыла…

За нами всё падали хлопья вниз
и небо, как слёзы, стыло








46
*  *  *

Уже октябрь.
И по утрам
на травы выпадает иней.
Немного льда на стыках рам;
на проводах электролиний.
Стал очень низким солнца ход.
В столовых гулко и безлюдно.
Далёкий белый пароход
гудит торжественно и нудно.
Мы молча смотрим на закат,
сидим спиной к остывшим барам.
Мы в темноте идём назад
по опустевшим тротуарам.
На фонарях засохла грязь.
Немного сора на дороге.

Я вам у сосен, наклонясь,
руками согреваю ноги.

Огромный пёс бормочет в мрак.
Прозрачен мир.
И длинны сосны.
И возле пляжа белый флаг
 похож на дым от папиросы.

А вечер мчит за тенью тень.
А в море звёзды тёмно-сини.
Я говорю: “Стал меньше день,
и утром выпадает иней”.
И мы как будто бы одни
на странно пахнущей планете.

Горели мёртвые огни.
Был листопад на белом свете.








51
*  *  *

Тугой небосвод приутишен и бел.
За крыши цепляются клочья.
И медленный свист пролетающих стрел
уходит на запад за ночью.

И сыплется мерзость, как манна, с небес
и нам забивается в брови.
И мы через город, как будто сквозь лес,
уходим за запахом крови.

“Направо”.
Мы шатко скользнули сквозь пар,
у входа столкнувшись губами.
Тугой небосвод,
приутишен и стар.
в просветах маячит над нами.

“Налево”.
У ног зашмыгали зрачки.
Из ниш закивали нам бесы.
“Направо”.
За крыши цеплялись клочки
большого и скользкого веса.

“Вот здесь”.
И мы скрылись от утра во тьме
и долго шуршали, как мыши.
И тяжкие клочья вверху в тишине
цеплялись боками за крыши.

И я прижимался к упругим рукам
и прятался взглядом вам в очи.
Далёкие рельсы стучали “там-там”
в больном ожидании ночи.








50
*  *  *

Кто-то поёт во дворе, словно плачет.
Месяц – как рана в стекле.
Морды отелей тупы и незрячи.
Им так уютно в тепле.

Люди текут, как текут нечистоты.
Мы говорим ни о чём.
Вечер.
И лица похожи на доты
с каменным серым плечом.

Здесь, как на кладбище, много строений,
много закопанных грёз.
Ночь.
Мы идём, наступая на тени,
слабые тени от звёзд.

Ты меня мягкими гладишь губами,
шепчешь и шепчешь слова.
Месяц и звёзды кружатся над нами.
Сладко плывёт голова.

Высятся стены.
Слышны барабаны.
Мы, словно в склепе, вдвоём.
Месяц похож на рапирную рану.
Пахнет водой водоём.

Пахнет тоской.
Мы в ночном переулке.
Тело блестит в темноте.
Высятся стены.
Движения гулки.
Иней на Южном Кресте.








47
*  *  *

Я напрасно ловлю твой уклончивый взгляд
через пару спокойных мгновений.
Я, наверное, буду опять виноват
в приходящей не вовремя лени.

Мне, наверное, будет неловко за то,
что так куцы июньские ночи.
Вот и водки осталось всего лишь по сто,
а секунды всё злей и короче.

Заплывает за гору, бледнея, луна.
На реке загудели фрегаты.
Ты молчишь.
Ты, как кошка, глядишь из окна.
Твои плечи в проёме покаты.

А рассвет уж касается щупальцем глаз.
И гудки на реке стали глуше.
И теперь уж не вспомнить, что было у нас,
когда спелись на миг наши души.






















48
*  *  *

“Они горят”.
Н. А. Некрасов.

Горящее письмо роняет хлопья сажи.
Слова вчерашней лжи сплываются в комок.
Так тихо.
И луна стоит в окне на страже.
Духами пахнет дым, летя под потолок.

Горящее письмо.
По стёклам пляшут блики.
По полу из углов ползёт всё ближе мрак.

Я помню на губах следы от земляники
и возле гулких звёзд полузабытый знак.

Ты всё зачем-то лёд бросала нам в стаканы.
Мы обсуждали ряд всемировых проблем.
Я, словно поплавок, достал тебя из ванны.
Я помню – был туман,
был город стар и нем.

Горящее письмо.
Молчат ночные тучи.
Похоже на духи, взлетая, пахнет дым.
Летят во тьму листы, горящи и трескучи.

На свете был туман. И город был седым.















49
*  *  *

Здесь
когда-то
мы вместе стояли у плит,
поглощающих матово свет.
Здесь
когда-то,
ложась на горячий гранит,
мы молчали три тысячи лет.

Здесь к утру хорошели пеоны в саду,
мостовые дышали водой.
Белый столик встречал нас шампанским во льду
с чуть помятой блестящей фольгой.

Это сон.
Он похож на движение сквозь
налипающий красный туман.
Блещет море.
Скрипит заржавевшая ось.
Еле слышен,
как вздох,
барабан.

И какая-то в платье
всё мелет мне вздор,
плотным телом прижавшись к ремню.
Жжётся солнце.
Вода выступает из пор.
Кто-то чёрные манят к огню.

Это сон.
Я целую ей шею и рот
возле стынущих матовых плит.
Под каштанами бродят назад и вперёд.
Жмётся в ночь,
остывая,
гранит.





96
*  *  *

Синий сумрак за узким окном.
Потускнели смолистые крыши.
Ты всё смотришь
и кажешься сном,
тень ресниц поднимая всё выше.

Ты всё смотришь куда-то туда,
где всё уже полоска заката.
Блещут серьги кусочками льда.
В небе тучи похожи на вату.

Меркнет свет.
Ты похожа на сон.
Ты всё смотришь блуждающим взглядом.
От реки растекается стон.
Вороньё собирается рядом.

И, склонившись,
чужа и близка,
в темноте полыхающим телом,
что-то шепчешь,
скользя у виска,
прижимаясь горячим и белым.

На качелях качается ночь.
А в глазах – столько страсти и муки.
Вороньё поднимается прочь.
На плечах сотрясаются руки.

Ржаво крутится мир на колу.
Чуть остыли уставшие губы.
Ты притихла и смотришь во мглу,
словно слушаешь дальние трубы.

Я стою,
прижимаясь к спине,
и шепчу что-то странное в уши.
И в телах,
будто ночью на дне,
умирают и мечутся души.


65
*  *  *

Стояли птицы в проводах,
роняя снег на глыбы снега.
Стояли лица в дальних льдах,
где у вершин сияла Вега.

И тонкий след замёрзших губ
пылал во тьме неровной раной.
И чёрный, злой, замшелый дуб
нам сыпал прах на барабаны.

Я рисовал вас на снегу,
вплавляя линии в кристаллы.
Я рисовал на берегу
места, где пыль и астрагалы.

И снег с усталых проводов
нам птицы сыпали на руки.
Стояли лица среди льдов,
почти не издавая звуки.

И остывавший  силуэт
нам отпевал вторую эру.
И я смотрел на белый свет,
на пыль и зной за Жуазейру.


















66
*  *  *

Мы проходим вдвоём ряды
бесполезных ненужных лиц.
Горький запах большой воды.
Влажный пляшущий шёлк ресниц.

Рядом слепо смеются в снег.
Словно дрёмы, бесцветен мир.
По воде бесконечных рек
проплывает кровавый жир.

Ты всё жмёшься плечом ко мне.
Лезет дождь сквозь огни в лицо.
Морды смотрят сквозь нас во сне.
Льётся в грязь мимо губ винцо.

И, как ветер,
дрожит рука.
Рот прохладней и чище льда.
Слепо смотрит сквозь дождь тоска.
Лезет в лик сквозь огни вода.

Ты, уткнувшись лицом мне в грудь,
досыпаешь двадцатый век.
Сыро.
Ветрено.
Грязен путь.
Лезет в очи сквозь пламя снег.















95
*  *  *

Сквозь прохладную тьму коридора
ты уходишь, роняя цветы.
Слышен вальс, словно запах кагора
из обнявшей тебя темноты.

Я беззвучно кричу что-то в спину,
сжав в надглазиях ломкую боль.
Ты уходишь сквозь тень балдахина,
образующий призрачный ноль.

“Это просто, наверное, дрёма” –
я сказал сам себе в пустоту.
Эхо гулко метнулось к проёму,
к опалённому светом листу.

“Это просто…  всего лишь…”
я крался,
нервно комкая в пальцах бутон.
Возле лампы молчал и метался,
мягко хлопая крыльями,
стон.

“Ты уходишь.” – я слышу, как шорох.
В сгибе шеи блеснула луна.
Шевелящийся, шепчущий ворох
что-то ищет во тьме у окна.

И цветы на обломках паркета
влажным всхлипом кричат под ногой.
Слышен вальс, словно сладкое лето,
за пожухлой портьерной дугой.











94
*  *  *

Длилась эра.
Хотелось уснуть.
Подсыхали в петлицах гвоздики.
Напряжённый отбеленный путь
уводил через горные пики.

Чуть звенели замки сандалет.
Протекали задумчиво змеи.
Был всё злей,
ослепительней
свет.
Обжигали лицо суховеи.

И я шаркал ногами в пыли,
гневный взгляд упирая под ноги.
Пустота загустела вдали.
Ухмылялись и пялились боги.

Длилась эра.
Толпясь и спеша,
пилигримы плевали мне в руки.
И в груди умирала душа,
задыхаясь от зноя и муки.



















67
*  *  *

Там была свобода и жили другие люди.
Ф. М. Достоевский.
“Преступление и наказание”.

Встаёт земля,
как кони,
на дыбы.
Летит огонь,
горя беззвучно
белым.
И тонкий нож,
как тёмный взор судьбы,
уж вознесён
 над распростёртым телом.

От горьких слёз горят мои глаза.
Ты смотришь вбок
и мне целуешь руки.
Черней и туже близкая гроза.
Как шорох змей, вдали смеются суки.

“Давай уйдём, –
 шепчу я её сквозь прядь, –
 Там свет и хлеб
и будет пахнуть хвоей.
Там дым костров.
И все,
вставая в пять,
встречают день,
молясь, как предки, стоя.”

Она молчит.
В глазах блестит клинок,
уже почти касаясь краем шеи.
Пылает жар меж разведённых ног.
Летит огонь.
Гроза черней и злее.

Творя любовь, мы трёмся на земле.
Летит огонь.
Встают задасто боги.
И тихий стон

68
*  *  *

Нас по лицам погода
хлещет нитями струй.
В неспокойную воду
погружается буй.

Ты на скользкие камни
 уронила цветы.
Громко хлопают ставни.
Рвутся в небо кусты.

Мы уходим от моря,
увязая в песке.
Мы как будто бы в ссоре
или просто в тоске.

В тёплых ртах аэропорта
исчезает народ.
С самолётного борта
ухмыляется скот.

И остались минуты
нам для взглядов и слов.
Были ветки погнуты.
Рядом жарили плов.


















93
*  *  *

Мы пели, и мы молчали.
И долго смотрели вверх.
Нас сосны собой качали,
роняя зелёный мех.

Нас жадно ловили волны
и гладил неслышный бриз.
И я уплывал в твой тёмный,
нагретый, солёный низ.

Здесь всё, как бывает в сказках.
Здесь море и вечный гул.
Мы в тесных стеклянных масках
ловили за хвост акул.

Мы пели, и мы ныряли
туда. где совсем темно.
И нас там совсем не знали,
и было не рядом дно.

А с лодки был вид безбрежный.
Был страстью задымлен взгляд.
И я уплывал в твой нежный,
нагретый, солёный зад.

Нас волны собой качали.
Нас гладил неслышный бриз.
Мы пели, и мы кричали,
и долго смотрели вниз.

А где-то звучали струны,
и в бездне болтался лот
и я уплывал в твой юный,
нагретый, солёный рот.








92
в крутящейся золе
погас,
как гаснет небо на пороге.

“Давай уйдём! –
 кричу я ей сквозь вой. –
 Там у воды живут другие люди…”
Всё громче визг.
Всё тише голос мой.
Ты смотришь вбок,
молясь о глупом чуде.

А те визжат,
 беснуясь и кружа.
А те трясут грудями,
корча рожи.
И тонкий серп подъятого ножа
блестит в глазах,
касаясь краем кожи.

























69
*  *  *

Это время похоже на ветер,
приходящий из чёрных пустынь.
Этот час.
Он маячит в просвете
древних скал,
где цветы и полынь.

Этот миг.
Он уходит из сердца,
вытекая в прозрачную муть.
Этот век.
Он почти интермеццо,
в пустоте согревавшее грудь.

Стены падают, словно обломки.
У плеча всё прозрачней ладонь.
Эти капли,
неясны и звонки,
пролетают сквозь чёрный огонь.

И всё вертится воздух у горла.
И всё дальше густеющий крик.
Капли падают в чёрные жёрла,
в догорающий шаткий цветник.


















70
*  *  *

Над балаганом серебрятся ветки.
Далёкий смех похож на плач и стон.
Её лица не видно из-под сетки.
Её рука дрожит под “дили-дон”.

Она глядит уставшими глазами.
Блестят на коже грим и конфетти.
Из зала
крик любви к Прекрасной Даме
плывёт
 и замерзает на пути.

Горят огни.
Шуршат,
как змеи,
струны.
Её рука дрожит в моей руке.
На сцене тени,
бархатны и юны,
кружат,
как кружит мусор на песке.

Я бледных плеч касаюсь близким вздохом.
Я грею взгляд теплом опухших губ
и, выпивая блёстки слёз по крохам,
смотрю в огонь ревущих медных труб.

А ветер рвёт брезентовые стены.
А свет дрожит вуалью на полу.
И чьи-то маски тихи и надменны
в пустом не занавешенном углу.











91
*  *  *

Пасмурно.
Ветер стих.
Стало тепло и гадко.
“Мусор” поддат и лих.
Сердцу от боли сладко.

Там.
не в моём окне
медленны, душны танцы.
Свет и печаль во сне,
словно в чужом романсе.

Нежно дыханье зла
бархатным гладит веки.
Смутны шаги Козла.
Пеной сочатся реки.

Тонко болит душа.
Тяжко вздыхают вены.
Бродит по трупу вша.
Берег в ошмётках пены.

Тихо.
Стареет день.
Потом омыто ложе.
Стало тепло и лень.
Локон щекочет кожу.















90
*  *  *

Лимпопо – страна из детских грёз:
много дам, и им совсем не жалко.
Крокодилы со следами слёз.
Полисменши, у которых палка.

Возле кромки сладко пахнет гниль.
Я зачем-то вдруг купил гвоздики.
Я иду уже сто тысяч миль.
Я листаю морды, словно лики.
Я ищу её сто тысяч лет.
Я ищу кого-то в чём-то странном.
Лимпопо – забытый детский бред:
много дам всё время лезут к пьяным.
Я ищу какую-то не ту:
чтоб – стихи и чтоб лабала Баха.
Много дам гуляют по мосту.
У столбов и стен остатки праха.
Много дам и много мужиков.
У церквей насрали птицы мира.
Лимпопо – остатки детских снов:
много дам и вонь большого пира.
Я ищу её по всем панно,
по чужим холодным странным тропам.
Чтоб она лабала на фэ-но
то,  что пели возле Перекопа.

Душу рвёт мне в кровь вороний грай.
Пантеон грозит гранитным взглядом.
Лимпопо – забытый детский рай.
Много дам бредут куда-то рядом.
На Земле уже почти закат.
Вот уже на стриты вышли ****и.
Лимпопо – забытый детский ад:
много дам всё время лезут сзади.

А в порту такая прорва крыс.
С кораблей стекают струйки пота.
Лимпопо – в потёмках виден мыс.
Белый ангел ждёт у мола взлёта.



71
*  *  *

Вблизи домов по тополиным веткам
приходят те, кого мы звали “мы”.
По цоколям,
по тёмно-красным меткам,
где нежен вкус миллионолетней тьмы.

У нас молчат под скользкой кожей плачи.
И возле век у нас в морщинах пыль.
Вблизи домов,
где горы щебня зрячи,
следы фонем
всех тех, кто были “быль”.

По журавлям выскоковольтных линий
приходят в свет,
приходят в лонный сок
вблизи домов,
где перелётно сини
холмы песка,
где к нам искрится ток.

И воздух туг под проводами бриза.
И мы молчим, сгребая лица в горсть.
По тополям,
по чёрным веткам низа
вползают в свет,
врастая мясом в кость.

На провода незастеклённых молний
взлетает дробь незаземлённых плит.
Мы смотрим вверх,
где шевельнулись корни
тех тополей, не заслонявших вид.

И мы у глаз всё так же гладим сферы
вблизи домов,
где остроглазы лбы.
Мы смотрим вверх
 на плоскости фанеры,
где тают те,
кого мы звали “вы”.

72
*  *  *

Как-то очень темно.
И какие-то странные звуки.
Тонко ноет, как в старом романсе, душа.
Я, как в долгий полёт, ухожу в твои гладкие руки.
Как-то очень темно – и не видно, как ты хороша.

Ты мне шепчешь: “Ну что ж,
это будет минутным капризом…”
Изгибается тело.
Ресницы щекочут мне грудь
Тонко ноет душа.
И нездешний идёт по карнизам.
Как-то очень темно.
И как будто бы вечен наш путь.

Всё похоже на сон –
с плюмажами и лаской принцессы.
Чёрный шёлк простыней.
Мы как будто уходим в полёт.
Как-то очень темно.
И зачем-то присутствуют бесы.
Тонко ноет душа,
ударяясь крылами о свод.

Было всё словно сон.
Мы взасос целовались в финале.
Мимо пыльных портьер я шагал, продираясь сквозь боль.
Тонко ныла душа.
Было зябко от шороха стали.
В бесконечном проходе порхала огромная моль.

Тонко ноет душа,
и мне снятся всё те же мгновенья:
ты мне шепчешь: “Ну, что ж…”,
чем-то белым взрывается тлен,
как-то очень темно,
и зачем-то присутствуют тени,
примостившись рядами, как пьяные дети, у стен.




89
*  *  *

Он приходит, как обычно, к ночи.
Он мне шепчет что-то там о нас.

Звёздный дождь.

Становятся короче
крики сов на юг от Понтуаз.

Он прозрачен, словно чистый воздух.
Абрис губ пылает, как в огне.
Он приходит,
говоря о звёздах,
опустевших где-то в глубине.

“Это сон”. – я отвечаю в холод
и тянусь руками в пустоту.

Звёздный дождь.

На опустевший город
искры слёз стекают по листу.

Город спит,
черней, мрачней и глуше.
Мимо мчатся клочья пелены.

Две полоски, как подтёки туши
на лице стареющей луны.














88
*  *  *

В меня глазеет мент, как сумасшедший дог.
Гудят, пыля, авто,
по гальке бродят люди.
Мы сжаты пустотой,
и твой любовный сок,
я слышу,
как,
звеня, тебя томит и будит.

Ты что-то о любви мне шепчешь в глубину.
Как злые зеркала, сверкают стёкла тачек.
Мы сквозь неясный гул, как будто бы по дну
бредём куда-то,
где
всё может быть иначе.

Бредём туда, где мир не щурится со зла.
Туда, где на любовь не тратят много речи.
Там выползает мрак из тёмного угла,
и тридцать три лоха его замочат в сече.

И будет там светло
всегда, когда не спишь.
И будет главный шпиль в какой-то длинной ленте.
И чей-то силуэт, пройдя по краю крыш,
сыграет “баю-бай” на странном инструменте…

Мы прожимаем муть сегодняшнего дня.
И от пожатья рук сочатся кровью ногти.
Как сумасшедший дог, мент пялится в меня.
Мы, словно бегуны, прижали к телу локти.

Ещё всего лишь шаг – и спала пелена.
И тридцать три меча нам салютуют светом.
И чей-то силуэт таится у окна.
И трёхголовый зверь представился поэтом

И я кладу тебя на спину среди трав.
Молчит и спит дворец, лучи горят на крыше.
Седой Единорог из зелени дубрав
глядит сквозь белый свет туда, где травы выше

73
*  *  *

Мы думали о хлебе,
из кранов пили гниль.
В чужом горячем небе,
скрипя, висела пыль.
Мы думали о лучшем,
ласкаясь между дел.
Бока далёкой кручи
пестрели массой тел.
Внизу орала школа.
Был жёлт, как солнце, мяч.
Толпа детей без пола,
вопя, летела вскачь.
Мы думали о дальнем.
Мы думали о нас.
И ты в наряде бальном,
сопя, писала глаз.
Ты думала об этом.
Я думал о другом.
Всё это было летом.
Был опустевшим дом.
И грудь давило болью.
Был слышен чей-то плач.
Земля блестела солью.
Был жёлт, как солнце, мяч.
Мы думали о важном
и ждали, ждали слов.
Летя, был ветер влажным.
Собаки лезли в ров.
А ты была так спела.
Была так сонна даль.
И кто-то где-то пела
под флейту и рояль.
Мы думали и спали
на сохнущей реке.
Мы ждали, ждали, ждали
на золотом песке.
И мне давила в темя,
как опухоль,
любовь.
И утекало время,
как утекает кровь.

74
*  *  *

Ваши пальцы пахнут ладаном.
А. Вертинский.

Было темно.
 Что-то пели у арки.
Кошки смотрели сквозь плотную тьму.
Дёргался ветер оттуда, где парки.
Дальние горы стояли в дыму.

Ты чуть дрожала на ворохе шёлка.
Были ступни ледянистее льда.
Плача,
целуя прохладно и колко,
долго смотрела туда, где вода.

Мы в темноте чуть касались друг друга.
Шёпот метался меж мраморных стен.
Было темно.
Сбоку дёргалась вьюга.
Пахло чуть сладким,
как ладан и тлен.

Куталось в мрак еле тлевшее тело.
Чёрная ткань шелестела на льду.
Кто-то у арки,
не двигаясь,
пела.
Дёргался ветер в прозрачном саду.

Было темно в замороженном зале.
Дальние горы стояли в дыму.
Было темно.
Возле арки молчали.
Кошки смотрели сквозь плотную тьму.









87
*  *  *

Сочилась бежевым стена.
Болела грудь от крика волка.
Плыл ветер.
Дети из окна
бросали вниз кусочки шёлка.

Я ей на плечи лил вино.
Озябнув, твёрже стали груди.
Плыл ветер,
 падая на дно.
Как тонкий лёд, звенели люди.

И с истончившихся небес
гниющий глаз смотрел мне в рыло.
Плыл ветер,
падая на лес.
У мёртвых сосен что-то было.

“Вон там!” – она кричала в мрак,
меня хватая чем-то белым.
Сквозь душный тающий овраг
вползала ночь прозрачным телом.

Плыл ветер.
Дети из окна
Бросали вниз кусочки хлеба…

Было огромная луна.
И белый свет струился с неба.













86
*  *  *

Как далеки все те, кто нас любили.
Их бритвы слов нам режут в струпья сон.
Они во тьме,
где кошки на периле
танцуют рок под колокольный звон.

Их голоса влетают в окна молью.
Их файлы тел нам греют монитор.
Как далеко под острой белой болью
они за нас рисуют в окнах флёр.

Звенят лучи на наших рёбрах сталью.
Слоняясь тут, глядят нам в сердце сны.
Они все там,
за облетелой далью,
где в форме слёз летят из пелены.

Кричите ж нам под колокольно-струнный
прозрачный рок у опалённых лоз.
Они все там,
Где холодны и лунны
бриллианты рос на лепестках у роз.

Мы под рыданья стекло-струйной связи
ласкаем грань замёрзших в небе крыш.
Мы где-то здесь
вблизи морозной вязи
на снеговом переплетеньи лыж.

Подайте ж нам из ветра горстки пепла
всех этих вас,
что тонко дуют в лёд.
Они все там,
где три столетья крепла
ненаша боль неумолимых нот.







75
*  *  *

В каждом городе есть своя улица Вязов.
из фильма.

Я ждал тебя почти что век,
а ты совсем не шла.
Успел растаять зимний снег
у твоего стекла.
Ты мне всё снилась по ночам,
имея странный вид,
ласкались демоны к плечам,
стакан был не допит,
плясала тень,
цвела герань,
нам пели вновь и вновь.
Ты там, во сне, – большая дрянь,
и лак похож на кровь.
Ты там давала мне без слов,
и был твой взгляд, – как дым,
текла река без берегов,
был мир чужим и злым,
и было всё, как я хотел,
ещё когда не жил,
была луна, и кто-то пел,
и нас никто не бил,
и я пил яд твоей слюны,
летела с воем ночь…

Ты вдруг пришла, как эти сны:
туман, луна,
точь-в-точь,
река без края и конца,
пылает алым лак,
струится холод от лица,
летит и воет мрак…
Ты мне давала и пила
От счастья ныла грудь

Как хорошо, что ты была.
Что ты была…
чуть-чуть



76
*  *  *

На шорох туч из нор выходят люди.
На крик “пора” с ветвей летят цветы.
При счёте “три”
на белом скриплом блюде
мне бог подал тебя из пустоты.

Стоят дома
и я касаюсь тела.
Изгиб спины скрипит на белизне.
И пики гор,
в снегу, как в крошке мела,
роняя искры, ходят на окне.

Я бормочу.
Я погружаюсь в очи.
Летят огни.
Движенье на стекле.
Всё холодней при умиранье ночи.
Всё мельче дрожь на вскинутом челе.

А гладь скрипит при перемене позы.
А шорох туч нам заглушает стон…
Огромные внимательные звёзды
глядят в окно сквозь ветер и балкон.


















85
*  *  *

Что-то пели, провожая
нас,
усталые дожди.
Поднималась в небо стая
отрываясь от груди.

Был вкус юной земляники
у непухлых строгих губ.
Над водой носились крики,
затихая там, где дуб.

День был чёрен,
очень тесен.
В горле душно билась кровь.
Над водой носились песни
про ушедшую любовь.

И как будто плыли стены.
И как будто падал мир.
Возле гланд стучали вены.
отбивая ритм-энд-кир.

Листья падали, прощаясь.
Были руки тяжелы.
Мы молчали,
отражаясь
в дымных плоскостях пилы















84
*  *  *

Постучу в окошко,
запалю огонь.
Не кричи так, крошка,
не кусай ладонь.
Унесут нас черти
сквозь пургу и вой.
Никого на свете,
только мы с тобой.
Мы умчимся в поле
на лихих конях,
я тебя до боли
обниму в санях,
я тебя до стона
излюблю в снегу.
Ни огня, ни звона,
только путь в пургу.
Эх, свернём с дороги,
нам сугроб – кровать,
я смогу ей ноги
без ножа разжать,
я смогу ей тело
отогреть во льду.
Лишь для нас запела
ночь в глухом бреду.
Лишь для нас задула
по степи метель.
Что же ты уснула,
не согрев постель?
Иней на ресницах,
стынет грудь в руке,
кони мчат, как птицы,
по чужой реке.
Я ей глажу руки,
С них сметая снег.
Сколько в сердце муки!
Как безумен бег!
Почему же ветер
Не согрел ей грудь.
Ой вы, степи, степи,
где ж теперь мой путь?
1978 год.

77
*  *  *

У Карнавала пахнут губы
ненашей мякотью плодов.
На Карнавале дуют в трубы,
почти взлетая из рядов.

На Карнавал!
Он смотрит в спины,
сжимая дуги диафрагм.
Неясным духом Каролины
курятся русла древних магм.

Луна и соль блестят на коже
вот этих,
в бусах и ножах.
А ну текилочку, прохожий,
не глядя вниз на виражах.

А ну, давай помянем эру
под ритмы румб,
под ча-ча-ча.
А ну-ка, влупим капоэйру
сквозь всю пехоту палача.

Стальной стилет у изголовья
так щекотлив у позвонков.
Здесь даже дети пахнут кровью
неотмываемых клинков.

Уже в фейрверк взметнулись перья
ацтеко-римлянских фаланг.
Как много слов за этой дверью,
где косо дует Лестер Янг.

На пальцах искры,
как на клеммах,
и на ногтях искрится грим.
У них огни святого Эльма
на шоколадных буквах “Рим”.

Эй, Карнавал!
Где наши дивы?

78
*  *  *

Горит во тьме фонарь.
В трамваях едут люди.
Ты дышишь на окно,
слегка прильнув ко мне.
Горит во тьме фонарь.
Лежат куски на блюде.
И чей-то лёгкий шаг не слышен в тишине.

Уже почти прошло
всё то,
что снилось ночью.
Уже неясен вкус уставших детских губ.
Уже,
почти прикрыв слепящей тенью очи,
ты крутишь на пере упавший на нос чуб.

Горит во тьме.
Горит.
Гремя, идут трамваи.
Мы мёрзнем в темноте,
сося из трубок ад.
И звук чужих шагов похож на шорох стаи.
И кто-то смотрит в нас сквозь мелкий снегопад.

И от далёких крыш они ползут всё ближе.
В трамваях едет мрак.
Горит во тьме дыра.
Ты дышишь на стекло
и тянешь с блюдца жижу,
и крутишь жёлтый чуб
на кончике пера.











83
*  *  *

Он что-то мне крикнул, взлетая,
крылами вздымая покров.
Неясная чёрная стая
ржала и глазела с боков.

“Туда! –
 доносилось из неба, –
к другой,
неизвестной земле.
Там вдоволь простора и хлеба.
Там можно парить на крыле.”

“Ну-ну! –
 я кричал ему в спину. –
Сквозь космос, где звёзды и мрак,
где холод сгрызёт мочевину.
Лети, полудурок-дурак!”

И ржали в лицо ему тучи.
И в небе стихал его крик.
С хрустальной сверкающей тучи
с ухмылкой таращился лик.

Был день.
Было душно и вяло.
В садах выходили полоть.
Ты глупо моргала и мяла
мою восстающую плоть.

“Лети!” –
 вновь я крикнул,
влезая
червиво в подземный проход.
Диск солнца маячил, пылая,
вполне обещая заход.

И морды бродили кругами.
И мы копошились в пыли.
И он где-то плыл над лугами
другой,
неизвестной земли.

82
Те,
что одеты в лунный луч?
Огнём и серой пахнут гривы
литых мустангов возле круч.

И мы касаемся их холок
у сыромятного седла.
Эй, Карнавал!
За наш некролог
прими пол-пинты из горла.

Здесь юным лоном пахнет лето
и хватки губы баловниц.
Эй-эй,
отдайте кастаньеты,
вон те,
из красных черепиц.

Нам за фольгой,
туда,
где с ветром
совокупляется восход.
Клеёнчатым портновским метром
мне измеряют детород.

И мы сношаемся,
где стенка
в разводах спермы
или слёз.
И растворяется фламенко,
как запах девочек и роз.













79
*  *  *

Сегодня день,
 когда опять приходят эти.
Сегодня ночь,
 когда плывёт по граням дым.
И матов блеск на тускло-сером пистолете.
И горсть патронов пахнет злым и голубым.

В окно стучат, как веер пуль, крупинки града.
Идут не те по тёмной глине у домов.
Сегодня день, когда с решётчатой ограды
взлетают стаи чёрных бархатных котов.

Они глядят,
и их глаза пылают красным.
Они кричат и машут лапами в дожде.
“Стреляй чуть ниже и стреляй не понапрасну”. –
сказал чужой, что отражается в воде.

И всё ясней и чище мир, омытый ливнем.
Стеклянно ломки очертания горы.
И чёрный слон, скрипя по стенам влажным бивнем,
вскрывает плоть забриолиненной норы.

И эти здесь.
И дым, как трубы, пахнет серой.
И ждут и смотрят, отдуваясь, из пустот.
И град летит и пролетает над фанерой,
изрисовав в полоски света небосвод.














80
*  *  *

Хотелось счастья и любви.
И косо дождь хлестал нам в лица.
Мы вдоль стены, как звери, шли.
Нас отпевали в чёрном птицы.

Я вам заглядывал в глаза
И целовал под ветром веки.
И злая долгая слеза
была на вкус, как снег и реки.

Мы шли вдоль стен, сутуля взгляд.
Бил косо дождь,
и стыли губы.
Ночами снился звездопад
и чистым звуком пели трубы.

Мы шли,
как звери, пряча звук
шагов.
Огнём шумели вены.
Сулила окончанье мук
та даль,
где вдруг кончались стены.

Мы шли,
и путь сочился ржой,
и косо в нас летели камни.
И кто-то злобный и чужой
был в небесах,
смотря сквозь ставни.












81
*  *  *

Как хорошо молчать,
глядя, как гаснет море.
Нам не хотелось знать,
что там случится вскоре.

Плыли, как дым, слова.
Были нетрудны речи.
В белом песке трава.
Чуть шелушатся плечи.

Мы проводили день,
глядя друг другу в очи.
Пахла водой сирень.
Были так долги ночи.

Сладко от вздохов волн.
Душно от нежной ласки.
Белый далёкий чёлн.
Где-то чуть слышны пляски.

И так чего-то жаль!
Где-то чуть слышны трубы.
Мы уплываем вдаль.
Солоны, влажны губы.


















128
*  *  *

Никто не ждёт нас
 у прохода
сквозь потеплевшую пыльцу.
Никто не встал у небосвода
улыботянущим к крыльцу.

Никто нам в ночь не тянет руки,
крича и искривляя рты.
Здесь, как брезент, твердеют брюки
у леденящей высоты.

Пар от дыханья,
словно строки,
недохороненных стихов.
Каплистый лёд на поволоке,
как кровь на белом у висков.

И только те,
подставив губы,
дрожат морщинами у век.
Здесь ледяны и мёртвогубы
лобзанья гор у чёрных рек.

Нас алым жгущее дыханье
взметает пар на Эверест.
Культями тянутся из зданья
все те,
оставившие крест.

Они на нас гранёным градом
как будто рушатся из лоз.
Как сладко пахнет виноградом
идущий вдаль наперекос!









97
*  *  *

Из двух шагов слагается фокстрот,
как после двух рождается рожденье.
Из вихря слов я выжимаю пот,
ловя слова,
летящие из тленья.

По проводам стекается рассвет.
Он нам дожди, как сперму, брызжет в лица.
Раскрытый рот похож на рваный след
издалека летящей власяницы.

Напойте блюз ушедшего коня,
того, что в ночь из глаз сочится кровью.
Напойте блюз при умиранье дня,
кладя клинок в цветы под изголовья.

Ну где же вы?
Пролейтесь на часы,
как тёплый дождь с упругим вкусом плоти.
Там кровь и свет в созвездии Весы,
где камни слёз дрожат на переплёте.





















98
*  *  *

Вдоль дороги летели клочья
мимолётных июльских гроз.
Становилось прохладно ночью
в лепестках сине-белых роз.

Было ветрено.
Пахло небом.
Был чуть слышен и мягок шаг.
Над свернувшимся тёмным хлебом
Сладким дымом струился флаг.

Кто-то странный смотрел из плена
этих скользких неясных глаз.
На песке остывала пена.
У стены затевали пляс.

“Надо просто не ведать страха”. –
шелестела у горла речь.
Пахла жаром,
как пахнет плаха,
кожа гладких тяжёлых плеч.

Было ветрено.
Пахло морем.
Тихо пел, умирая, гром.
Кто-то странный маячил в хоре.
Затаившись, был бледен дом.

“Это просто”. –
 звучало рядом.
Полыхала в проёме гладь.
Было ветрено.
Пахла ядом,
затаившись в углу,
кровать.







127
*  *  *

На волнорез, пыхтя, вползали крабы.
Скрипел прибой на гладких валунах.
И чьи-то песни,
жалобны и слабы,
как паруса, качались на волнах.

Мы говорили,
что сегодня жарко,
что долог путь,
что недосолен плов.
Сверкало море выспренно и ярко
среди намокших тающих голов.

Ты ела фрукт, прикрывшись яркой тканью.
В очках, как в лужах, отражался свет.
Мы говорили,
что воняет дрянью.
Скрипел прибой, ползя на парапет.

Мы говорили.
В нас смотрели чайки.
Скрипел прибой.
Над морем плавал дым.
И где-то тонко пели о Ямайке,
Идя на вёслах через море в Крым.

А день был сед.
А тени были длинны.
А люди ели,
топая к крыльцу.
И нить летящей мёртвой паутины,
как чья-то тень, скользила по лицу.










126
*  *  *

Канатоходец в лайкровом трико.
Он вдоль окна идёт по нитке света.
Его уста чуть влажны от “Клико”,
как у детей при истеченье лета.

Я что-то крикнул, свесившись с окна.
И он взглянул
 из белого простора.
Безумная багровая луна
мне грела губы с чёрного забора.

“А я к тебе, –
 и он коснулся рук
летучим жаром юного дыханья, –
 я шёл сюда,
на серебристый звук,
какой всегда при разрушенье камня.

Давай пойдём.
Уже вполне темно.
Не видно тех,
 что вечно смотрят в спину.”
Он встал со мной на скользкое окно,
распространяя запах апельсина.

Я трепетал
 и объяснял, что там,
в пути всегда
бывают снегопады,
что там никто не бросит нам к ногам
нанизанные бусами награды.

Он улыбнулся
 и взглянул в меня,
как из окна в транзитную планету,
танцующим движением коня
шагнув опять назад
на нитку света.

Он ждал,
 пылая жаром на ветру,

99
роняя искры с раскалённой кожи.
Ждала Земля, качаясь на пару,
от дальних звёзд натягивая вожжи.

Канатоходец в лайкровом трико.
Он ждёт у звёзд,
где тише и безлюдней.
Его уста чуть влажны от “Клико”,
как у детей при истеченье будней…

Стояла тьма.
И дом под ветром гнулся.
Пылало небо где-то далёко.
Он шёл туда.
И он не оглянулся,
Канатоходец в лайкровом трико.




























100
Озеро Рица.

Тускло.
 Пологие склоны горы.
В озере плавают ветки.
Мерзкая морда глядит из дыры.
Бродят жующие детки.

Мерзкий бармен нам нацедил вина.
Сыро.
Ты смотришь на воду.
Тухлые птицы всплывают со дна.
Склоны ведут к небосводу.

“Странное место”, – как сплюнула вниз.
“Просто всё портят вот эти”.
Сыро.
Ты смотришь на белый карниз.
Бродят жующие дети.

Кто-то визжит вдалеке от перил.
Вспышки – как всполохи молний.
Мы по кустам,
растравляя свой пыл,
ищем нору поукромней.

Пыльные листья. Сереющий свет.
Запах чужих испражнений.
Я засадил,
как сказал бы поэт,
ей
без унынья и лени.

И кто-то нудно шуршит возле ног.
Кто-то гуляет по плёнке.
Капает, капает, капает сок.
Серьги огромны и звонки.

“Странное место”, – шепчу я сквозь сон.
Куст осыпается пылью.
Грустно.
Пологий загаженный склон.
Хлопают чёрные крылья.

125
*  *  *

Крик гагар с утра ясней и чище.
Серым камнем пучится земля.
Капли слёз дрожат на голенище.
Капли крови падают в поля.

До чего же холодно в кольчуге!
До чего ж тяжёл двуручный меч!
Проползает свет вдали на юге.
Капли слёз дрожат на коже плеч.

Я смотрю туда, где дождь и смутно,
где черны, тяжёлы облака,
где опять,
так юрко и беспутно,
через ёлки прыгают века.

Лёгкий смех доносится из леса.
Чуть колышет стон верхушки трав.
И косящий взгляд дурного беса
смотрит вдаль из зелени дубрав.

А земля тепла, нагрета телом.
А простор,
как мы,
угрюм и стар.
И в лесу,
нахмуренном и прелом,
пахнет гнилью скользкий, мягкий пар.














124
*  *  *

Он был серый, как серы мыши.
Он смотрел сквозь парящий снег.
Мёрзли грифы на плоской крыше.
Крик и звон доносились с рек.

Он смотрел тусклым взглядом зверя,
говоря,
что он тоже я.
Хлопал плащ, рассыпая перья
на седые, как день, края.

“Ты не здесь!” – я кричал сквозь ветер,
сквозь летящий холодный звон.
Хлопал плащ с мокрым звуком плети.
Где-то тонко кричал перрон.

“Много шума, – сказал я тише. –
 Ты пришёл в неудачный миг:
много шума,
ты сер, как мыши,
у тебя невесёлый лик.”

“Это осень!” – сказал он строго,
надевая на очи ночь.

Чёрный гром, как отрыжка бога,
удалялся вдоль улиц прочь.















101
*  *  *

Вода устала от дождя
и хмурит тело рябью,
она хрипит
и из под ног
взлетает к иглам роз.
И стаи чёртиков,
галдя,
в снежки играют грязью
и нас,
хватая за платок,
ведут наперекос.

Мы оскользаемся в земле
и хрипло дышим паром.
И
от воды блестящий рот
мне тянется к губам.
И дождь.
И мы навеселе,
и брызжем спермой даром.
И капли бело на восход
текут по проводам.

“Айда-давай!” я слышу крик
и припадаю к телу.
И влага плещется струёй
на вспухший венчик губ.
И опалённый жаром лик
во тьме белее мела.
И черти с криком “ой-ой-ой”
хватают нас за круп.

Грохочет шёпот: “Ну, давай!”
И с рёвом бьются вены.
Скользя на кожистом крыле,
сплывает с неба Он.
И черти с криком “бай-бай-бай!”
гуськом ползут под стены.
И мы,
измазавшись в земле,


102
*  *  *

Сегодня хмурая вода
четвёртый час штурмует дамбу.
В седом тумане города,
как тени чаек,
пляшут самбу.

Сегодня тёмные леса
нас обнимают гладкой влагой.
Сегодня чьи-то голоса
нас овевают, словно флаги.

Я провожаю вас домой,
туда,
где стены пахнут серой.
Вы обнимаетесь со мной
с такой необъяснимой верой.

А сумасшедшая вода
на струнах льдин играет ямбы.
И мы  под эту песню льда
в последний раз танцуем самбу.





















123
*  *  *

Возле девочек мутны стаканы.
Словно кровь,
струи ржавчины лиц.
Отрыдавшие бледные краны
рассыпают рубины зарниц.

Чёрный воздух.
Он давит в баллоны.
Пузырями кипят склоны гор.
И чуть слышно,
как плачут вагоны,
опадая тенями у створ.

Мы вдыхаем топазы, как росы.
Свет и свет.
Он саднит возле губ.
Возле девочек кружатся осы,
с белых искр тонко пьющие струп.

И вращаются,
падают пухом
крылья прежних,
не знающих нас.
Ржавый воздух.
Он кружит за ухом,
где бриллиант полыхает, как страз.

А вдоль кранов всё вертятся крылья
белым светом,
ластящимся к нам.
Окровавленной ржавчиной-пылью
осыпаются волосы дам.










122
глядим на балахон.

“А это Он!” – был шёпот рта
и дуновенье смеха.
“А это я!” –
 и я опять
в воде коснулся ног.

Стучали вены “Тра-та-та!”
под завитками меха.
И капли падали на гладь,
стекая на восток.
































103
*  *  *

Звон воды.
Так много комаров.
Лязг трамвая слышен среди улиц.
Скрип кровати скучен и не нов.
Тополя притихли и согнулись.

Я уныло езжу на тебе.
Голова полна еды и водки.
След помады липок на губе.
Ожерелье выглядит, как чётки.

Танец крыс безудержен в сенях.
Ты куда-то смотришь через стену.
Мы молчим, возясь на простынях.
Между ног стекает струйка пены.

А в пространстве всё свинцовей мрак.
Тишина набухла влажным соком.
Во дворе звенит от страсти бак
под дощатым, древним водостоком.

Вот и всё!
Давно пора туда.
Там простор
и ночь плюётся светом.
С тихим стоном капает вода.
Комары проходят менуэтом.















104
*  *  *

Ты одета в дождь и солнце.
Над тобой сияет лето.
Из младенческого лонца
прорастают нити света.
Капли брызг на детской шее.
От груди не оторваться.
Ты становишься длиннее,
когда хочется смеяться.
Эта кожа слишком тонка.
Эти бёдра слишком хрупки.
Ты в руках моих так ломка.
И твои опухли губки.
Ты одета в запах винный.
Ты так любишь, чтоб на пляже:
я кладу тебя на спину,
я тебя имею в раже,
Тени плавятся от зноя.
Мы допили.
Я добавлю.
Ты хотела, чтобы стоя:
я тебя, конечно, ставлю.
Листья пальм сверкают лаком.
Возле них гуляют дяди.
Ты мечтала, чтобы раком:
я тебя имею сзади.
День плывёт.
Сочатся поры.
Шелестят листочки лавра.
Вдалеке большие горы,
словно злые динозавры.
Пацанва играет в поло.
Мы, как все, гуляем праздно.
У тебя под платьем голо.
Я тебя имею разно.
Мы бредём от дверцы к дверце.
Ты меня ласкаешь вольно…

До чего же больно сердцу!

До чего же… больно… больно.


121
*  *  *

Под крыльями земля похожа на пространство.
И мечутся огни у самых наших рук.
Под крыльями молчат и продолжают пьянство,
сгибаясь и смотря
туда,
на дальний юг.

Крадущийся туман нам липнет к голым бёдрам.
И стаи скользких птиц на нас роняют пух.
И кто-то возле туч,
стуча по бледным вёдрам,
смеются и манят
 вперёд  за птицей Рух.

А мы кричим и ввысь свой устремляем голос.
А холод всё сильней у близких чёрных звёзд.
Уже покрылся льдом в пространстве первый волос.
Уже горит огнём одна из первых слёз.

И мы летим.
И мы
роняем с крыльев льдинки.
И мы уже почти касаемся тех лиц.

Под крыльями цветы,
 как старые пластинки,
хрипя,
поют фокстрот
для улетевших птиц.













120
*  *  *

Длинный хвост и под шёрсточкой – сине.
Это бес,
он приходит под ночь.
Он всё время приносит мартини
и приводит невзрослую дочь.

Мы лакаем мартини, как воду.
Бес мне гонит о чём-то не том.
Тучи мчатся, меняя погоду.
Дальний тополь мне машет листом.

Дочь молчит и играет когтями.
Словно чёрным омыты соски.
Тучи мчатся, сменяясь, над нами.
Каплет кровь из когтистой руки.

Тучи мчат.
Мы лежим на балконе.
Я целую пушистую грудь.
Бес, как будто, уже в отрубоне.
И нам очень опасно уснуть.

А она мне всё шепчет про то же.
Она хрупка, юна и нежна.
Она гладит клыками мне кожу.
Над землёй проплывает луна.

“Ну, давай,” – она шепчет мне в ухо, –
 нам пора, уже скоро восход”.
В мире смутно, неясно и глухо.
Тучи мчат
на восток,
на фокстрот.

И, взмывая в воздушном потоке,
я прижался к упругой спине.
Тучи мчат.
Сзади свет на востоке.
Чьё-то рыло белеет в окне.



105
*  *  *

Гуще тень и тише у подножий.
И какой-то выглянул из тьмы.
Не волнуйтесь.
Это лишь прохожий.
Он уже забыл, что были мы.

Нас зовут куда-то через камни,
напевая сладкие слова.
И снега изысканны и дальни
там,
где вдруг кончается трава.

Потерпите.
На исходе мука
в глубине груди пленённых грёз.
Нам туда,
где эти свет и скука
навсегда избавят нас от слёз.

Подтянитесь.
Не сутульте плечи.
Отряхните злую пыль с ресниц.
Там уже в пространстве пляшут свечи,
освещая вереницы лиц.

Там уже для нас открылись горы
и,
как снег,
кружится серебро.
Мы идём.
Звенят на камнях шпоры,
словно лёд в бокале у Пьерро.










106
*  *  *

Был октябрь.
Уныло было.
Были чушь и жалкий свет.
Ты вздыхала и ходила.
Кто-то пел с надрывом бред.

Кто-то ржал (наверно, кони).
Быдло тыкалось в дома.
Было грязно на перроне.
Было грязно, где тюрьма.

Ты вздыхала, что-то ела,
каждый час хотела в рот.
Был октябрь, и было бело.
В стены тыкался народ.

Мы ходили и вздыхали,
пили мёд под грузом дум.
Синевой сверкали дали.
Ерундой сочился ум.

Я, скучая, лапал тело.
Я, скучая, тискал зад.
Было вяло.
Было бело.
Был в цветах какой-то сад.

А на хилых перекрёстках
что-то плавало, как сон.
Твои веки были в блёстках.
Мы брели, обнявшись, вон.











119
*  *  *

Здесь всё не так.
Здесь очень бледны лица.
Сквозь сизый свет глядят бездумно вдаль.
Летучей мышью мечутся ресницы.
Чертополохом прорастает сталь.

Проход заполнен вспышками и пылью.
И гаснет, словно луч, вдали тропа
И кто-то в чёрном поднимает крылья
из темноты, где исполняют па.

И кто-то спит.
И кто-то лезет в нору.
И пахнет мёдом узкая ладонь.
Мы пили свет,
прислушиваясь к вздору
у чёрных врат,
где сера и огонь.

И льдистый космос тихо плачет в окна.
Сползают слёзы сверху по стеклу.
И мне с чего-то очень неудобно
любить вас в незаблёванном углу.

По кирпичам гуськом проходят крысы,
и мудро смотрят бусинками глаз.
И поднимает крылья кто-то лысый
из темноты,
где отпевают нас.













118
*  *  *

К нам на плечи
летят с неба листья,
красно-жёлтым кружась в пустоте.
Нам на лицах
прозрачные кисти
пишут слёзы,  как снег на листе.

Нас ресницами гладят по телу.
Нам губами касаются рук.
С тёмных ломаных крыш прилетела
чья-то тень, словно вздох или звук.

Это осень.
К нам тянутся лики
опустевших, заброшенных дней.
Это в прошлом забытые крики
тихо мечутся там,
у огней.

Это осень.
И тёплых объятий
всё грузней и удушливей круг.
Лепестком
чешуистое платье
выскользает в пространство из рук.

Мы молчим,
отдыхая у края
омертвелой, как листья, черты.
К нам летит молчаливая стая
из неясной чужой
пустоты.

К нам ласкаются,
 тянутся руки
позабытых,
оставленных там.

Это осень.
Кончаются звуки,
поцелуями падая с рам.

107
*  *  *

Последний свет у голубого
 взлетает искрами у глаз.
Мы зарождаемся из рёва
не забывавших парафраз.

Мы смотрим в небо из прихожих,
где золотятся пики гор.
Здесь вьются плачи непохожих
под си-бемольный перебор.

Ложатся искрами на тело
осколки сгинувших в стекле.
И так юна и скороспела
вон та,
встающая во мгле.

Она нам рвёт из пепла астры
под истекающее “блю”.
Нам исполняют под пилястры
навек стремяшихся к огню.

Как далеки
все те, что пели
для нас дряхлеющий “гоп-стоп”.
Парфюмным запахом панели
ложится снег на перископ.

И снегом рушатся на скрипки
обломки мраморных мечей.
У перехода томно-гибки
тугие выи бас-ключей.











108
*  *  *

Мы тихо бродили.
Вот вечер стал.
Смерзаются пальцы ног.
Мы тихо бродили.
Был город мал.
И ветер, как лава, тёк.

Я пил и касался губами рта,
и сердце руками грел.
Был вечер.
Была её грудь крута,
и шея, бела, как мел.

И ей очень мало хотелось слов
и много хотелось рук.
Был город нахмурен, уныл, не нов.
Был странный какой-то стук.

Гул сотен шагов отлетал от лиц.
Камнями бугрился путь.
Я слизывал иней и лёд с ресниц
и грел ей руками грудь.

Мы делали блуд, прислонясь к стене,
звенящей на каждый вздох.
Тёк ветер.
Чего-то росло на пне.
На камнях имелся мох.

И тёмному солнцу клыки горы
отъели мясистый край.
В костёлах дымились тоской хоры.
Был жалким и старым рай.









117
*  *  *

Мы переходим дорогу на красный.
Быдло в трамваях кусает за зад.
Гитлер на башне какой-то несчастный.
С дальних равнин словно слышен набат.

Это нам бог разрешает встряхнуться.
Мы заползаем таинственно в дверь.
Тихо.
И ясно, что поздно вернуться.
В венах змеёй извивается зверь.

Тихо.
Любовь, как ненаша порнуха.
В грязном стекле отражается луч.
Между волос пробивается ухо.
Между домов много мусорных куч.

Снова асфальт.
Кто-то шаркает мордой.
Мат.
Поцелуй, благодарности полн.
Волны песка переливчато-твёрды
возле речных перекошенных волн.

Мы прижимаемся.
Лопаем что-то.
Мчатся “ракеты” навроде торпед.
Мат.
На мартышек похожа пехота.
И от воды отражается свет.

Выпили.
Смотрим на водные дали.
Движется масса воняющих тел.

Близился вечер.
Нигде нас не ждали.
Пьяный у урны сморкался и пел.




116
*  *  *

Очень долго идти через площадь
мимо серых туманных басов.
Нам с тобой не становится проще
даже здесь у последних часов.

Лишь сильнее нас тянет друг к другу
и трудней улыбаться в толпе.
В эту площадь,
как в белую вьюгу,
мы уходим по узкой тропе.

“Это быстро, –
 ты шепчешь мне в ухо, –
 это будет мгновенная боль,
поезд двинется мягко и глухо,
с занавесок посыплется моль,

по купе понесут ломти хлеба,
стает сахар, в стаканах звеня,
и на станции там, возле неба,
ты беззвучно забудешь меня”.

А от города пахло каштаном.
Люди хмуро смотрели на нас.
Силуэты бродили по кранам,
как в туман, уходя в плексиглас.

Я во тьме допивал ваше шерри,
под столом прикасаясь к ноге.
Привокзальные бледные двери
Шевелились в неонной дуге.











109
*  *  *

Как спокойно тело это!
Как тяжёл излом брови!
Словно кровь,
остатки света
вытекают из любви.

Словно кровь, иссякли речи.
День – всё тот же,
мы – не те.
Как уныл и долог вечер,
проходящий в темноте!

И под тонким одеялом
мы молчим,
возясь во тьме.
Гребни волн сверкают алым.
Блики пляшут на корме.

Всё слабей на шее руки.
Всё скучней и суше взгляд.
Тёмен парус.
Тихи звуки.
Кот на мачте полосат.



















110
*  *  *

С востока ломились стальные тучи.
Толкалась в стекло оса.
Мы ели и были совсем дремучи,
дремучи, как те леса.

Всё глуше.
На чёрном пылают солнца
холодным, как лёд, огнём.
Мы тянемся кверху в своё оконце.
Мы зябко друг к другу льнём.

Всё глуше.
Сверкнуло!
Как много мрака!
Как бледны твои соски.
Всё глуше.
Мы ждём, как мартышки знака,
касаясь рукой руки.

Мы ждём, когда что-то зачем-то будет,
и что-то придёт сюда.
И высверки молний на скользком блюде.
И скрытна во тьме гряда.

А тучи всё ближе,
их морды гладки.
И входит в твой голос дрожь.
Мы пальцами жрём из кастрюль остатки,
и темён и сладок нож.

И ищем, трепеща, в потёмках губы,
и странно, и жарко нам.
А тучи всё ближе,
их морды грубы.
И ветром вздымает хлам.







115
*  *  *

Здесь странно.
Туманы.
И белые реки
текут напрямик сквозь сады.
Здесь утром,
как бархат,
ложатся на веки
прозрачные лёгкие льды.

Здесь ночью горят, заостряются зубы,
когда проплывает луна.
И
жёлтые,
тяжкие,
хриплые
трубы
песок поднимают со дна.

Здесь странно.
Здесь гладко блестят пистолеты.
Здесь смотрят сквозь стёкла в поля.
Здесь в тёмных потоках пространства и света
похожа на тело земля.

А ивы склоняются
нежно и пьяно
над плоскостью белой воды.
Здесь белые реки.
Здесь тихо и странно.
И пахнут фиалками льды.












114
*  *  *

От оркестрика тянутся блики.
На подносах – остатки еды.
Мне всё снятся твой хохот и крики
у большой бесконечной воды.

Вздохи труб холодят мои руки.
Меж каштанов стоят фонари.
Очень долгие низкие звуки
пахнут красным в потоках зари.

“Чудный день”, – тихо шепчет мне кто-то.
Над оркестриком пляшут смычки.
Словно низкая долгая нота,
на закат полыхают зрачки.

Я всё сплю:
я дарю тебе розы,
в белый прах иссыхает волна,
корабли,
словно серые возы,
проплывают в экране окна.

А закат полыхает во взоре.
А твой смех чуть искрит вдалеке.
Равнодушное
душное
море
остывает на чёрном песке.














111
*  *  *

Как мы долго уходим отсюда.
Как нам трудно взглянуть мимо глаз.
Мимолётное сладкое чудо,
словно лето, уходит от нас.

Город весел, как черти у гроба.
Отражается в стёклах неон.
Постовые таращатся в оба
напрямик,
наискось
сквозь перрон.

Мы бредём через чёрные лужи.
Люди кончились.
Стихли гудки.
Стало небо темнее и уже.
Возле шпал завершились лотки.

“Скоро осень, –
 ты шепчешь мне мудро, –
 скоро море остынет у ног…”

Дальний поезд, похожий на утро,
Выползает на серый порог.

Я молчу и целую ей шею.
Гладка кожа у юных ключиц.
Скоро осень.
И станет острее
нежный блюз улетающих птиц.

Вот уж звёзды ложатся на плечи.
Вот уж пахнут росой провода.

Дальний поезд, похожий на вечер,
уползает
отсюда
туда.




112
*  *  *

У ограды растут цветы.
В небе – россыпь чужих огней.
На виденье похожа ты
в синеве уходящих дней.

Словно саван, у тела пар.
Словно льдинки, горят глаза.
Колдовской серебрится вар.
Каплей света блестит слеза.

Очи дымны,
хоть краток миг
слов и страсти в ночной траве.
Губы мягки,
хоть страшен крик
чьей-то тени в густой листве.

А по кругу стоят дубы.
А на камнях вихрится пыль.
А из праха торчат кубы.
А чужие нам шепчут быль.

И,
светясь,
ты плывёшь к луне.
И безмолвны камней гряды.

Полночь тиха,
как свет на дне
чуть солёной лесной воды.












113
*  *  *

По вечерам они уходят снова
все те,
о ком нам пели в прошлый раз.
На тонкий звук,
на тонкий запах зова
они идут, не вспоминая нас.

За ними след похож на струи снега,
и глыбы скал им сберегают путь.
Их путь левей тех мест, где ночь и Вега,
где наша страсть им согревала грудь.

И вот их нет.
И остывают кресла.
И в темноте – движенье черных лиц.
Касанья губ нам напрягают чресла.
Касанья рук нас мягко валят ниц.

Огромный зверь недвижим в водоеме.
Нам шепчут в шеи хайку и сонет.
Дробится мир,
как снег в дверном проеме,
ведущем вниз,
во влажный жаркий цвет.

А их все нет.
И мы все глубже в красном,
в чужой,
горячей, вязкой глубине.
И чья-то тень в невыносимо ясном
минует нас на голубом коне.











160
*  *  *

Мы уходили сквозь нестойкий воздух,
склонясь вперёд,
как волки при ходьбе.
Мы шли туда,
где ночью в черных звездах
на нас смотрели странные в гурьбе.

Уже внизу остался запах дыма,
И с каждым шагом был все тоньше свод.
Мы шли наверх.
Мы проходили мимо
тех мест,
где белым делался восход.

И я смотрел сквозь космос в вашу спину.
И в черно-белом растекался жар.
И был похож на волны крепдешина
от белой кожи исходивший пар.

“Еще парсек!” –
 твой голос гас в просторе.
Я прижимался к призрачной руке.
И,
отражаясь в черно-белом взоре,
как солнца, люди плыли вдалеке.

Стояла тьма.
Чего-то ждали дыры.
Из белых солнц смотрел багровый глаз.
Мы шли вперед.
Был слышен голос лиры
из темноты,
где ожидали нас.

А по пятам крались за нами стены.
И космос был похож на черный мех.
Мы шли вперед.
Был слышен плач сирены
из темноты,
где ожидали всех.


129
*  *  *

Скорый поезд.
От ветра тепло и тревожно.
Стук колес, словно топот коня.
Мне – туда,
за леса и моря,
где, возможно,
кто-то ждёт не дождётся меня.

По вагону бредут неприметные тени.
По стеклу проползает вода.
Я узнал твое имя от павших сиреней
возле рельс,
 где стоят поезда.

Ты, как я,
тоже едешь вперед
от ненастья.
Там тебя
 кто-то, может быть, ждет.
Вдоль путей тополя чёрной карточной масти
словно пост, соблюдают восход.

А колеса стучат и стучат, как копыта.
Лезет утро, как крыса, сквозь щель.
Мы пролили вино.
Моя морда небрита.
Как в клопах, вся в окурках постель…

Вот мелькнул силуэт твой на фоне вокзала.
Вот поплыли опять города.
Слепок губ в форме сердца на стенке бокала.
По стеклу проползает вода.

А пейзаж за окном не похож на Палермо.
И так мало в пространстве огня…

Мне – вперед,
за леса и моря,
где, наверно,
кто-то ждёт не дождётся меня.


130
*  *  *

Мы сидели возле лестниц.
Было холодно и тьма.
Очень острый, узкий месяц
косо падал за дома.

Твоя речь блестела снегом.
Твоя грудь была тверда.
На бассейне,
скользком,
пегом
догорали искры льда.

Ты мне что-то говорила.
Проползали пятна морд.
Было холодно и мило.
Был твой зад, как репка, тверд.

Ты кончала с третьей палки.
Било два.
Был месяц нов.
В темноту летели галки
сквозь проемы меж домов.

Ты ногтями с темным лаком
сокребала снег с окна.
Из-за стен тянуло мраком
ледяным дыханьем сна.















159
*  *  *

Из бесконечного вчера в лицо летели розы.
И среди павших за любовь кружились пыль и бег.
И замерзали возле губ на лицах свет и слёзы,
горя лучами в пустоте и превращаясь в снег.

Я этот запах белых плеч почти забыл в полётах.
Я этот вкус тяжёлых губ не вспоминал во снах.
Тогда был крик в изломах скал
и кто-то в чёрных ботах
бежал по сморщенной воде,
с ресниц роняя прах…

Меня касается рука, возникнув из простора.
И шёпот поднимает вверх пылинки из фольги.
Стучат в окно из пустоты.
Кричат из коридора.
И приближаются к дверям, печатая шаги.

Я здесь.
Я долго ждал и тех,
и этих,
из чего-то.
Я всё дышу на белый луч усталого меча.
Уже сейчас.
Уже пришла к моим дверям пехота
и рукоять в моей руке,
 юна и горяча.

А день так сер.
А возле ям опять толпятся люди.
Стоят на фоне из стекла
 ряды прозрачных лиц.
И в небо падают цветы из чёрных ртов орудий.
И смотрят те из ничего,
из чёрных глаз бойниц.







158
*  *  *

Часы отбивают два.
На площади день и серо.
Уносятся прочь слова.
Стоит монумент примера.

Давай побредём туда,
Где тянется пляж вдоль мрака.
Часы отбивают два,
и бог не даёт нам знака.

Твой голос всё так же тих.
И в мире всё так же глухо.
И бог не даёт нам стих.
И бог нам не шепчет в ухо.

Давай говорить о том,
что может согреть нам кожу.
Проулок грозит крестом.
Плывут, отражаясь, рожи.

Мы лезем сквозь сотни нор.
И в мире темно и грубо.
Всё так же не мягок взор.
Всё так же спокойны губы.

И лишь, прислонясь к плечу
щекой,
а к ладони – грудью,
как ветер, шепнула: “Чу!
давай не даваться нудью.
Давай побредём вдоль рож
и будем мечтать о белом.
Ты будешь меня, как ёж,
где пол весь измазан мелом,
и будешь беречь слова.
И будет тепло и долго…”

Часы отбивали два.
Река называлась Волга.



131
*  *  *

Не приходившая полночи
она стояла у окна.
Почти сиреневые очи
посеребрила ей луна.

И падал снег
и гас, как искры,
касаясь иглами сосков.
И были сумрачны и быстры
чужие в бездне облаков.

А ты молчишь и смотришь в горы
по щиколотку в снежном льне.
Во тьме курятся паром норы,
как илом,
 мёртвые  на дне.

И ты плывёшь, как снег, в просторе
одна,
по-прежнему одна.
И отражается во взоре
 неумолимая луна.




















132
*  *  *

Красное сонце раздулось к ночи.
Небо мне целит звездою в лоб.
Медленный лайнер уходит в Сочи.
Капля сползает, как белый клоп.

Сбоку толпятся, хватая что-то.
Возле сортиров ментова рать.
Слёзы похожи на струйки пота.
Кресло похоже на цифру пять.

“Выпьешь?”
Кругами летят пылинки.
Душно.
В потёмках не видно глаз.
“Ждёшь?”
Только серьги звенят, как льдинки.
Холодно.
Люди не знают нас.

Спинки скамеек покрыты охрой.

Губы похожи на тёплый лёд.

Стены в проходе
 сочатся мокрым.
Медленный лайнер идёт на взлёт.

Нас догоняют, как крысы, миги.
Тоньше и тоньше последний век.
Юные груди торчат, как фиги.
Юные плечи блестят, как снег.

Холодно.
В кассе всё те же рыла.
Мент возле стенки всё так же пьян.

Капали капли.
Планета стыла.
Был полумёртвый густой туман.



157
*  *  *
Ветер, ветер, ты могуч.
А. С. Пушкин.

Ветер, ветер,
ты спишь возле прелого.
Пыль, как пепел, спекается в муть.
Я смотрю из пустого и белого
в необъятную гладкую грудь.

В ней молчит, отражаясь, всё внешнее,
как молчат, оставаясь одни.
Я смотрю, как чужие и прежние
возвращаются в новые дни.

А вокруг всё молчит и сжимается.
А вокруг пламенеют глаза.
Я смотрю, как вздыхают и маются.
как уходят туда, где гроза.

Это было,
как было и помнилось.
Было утро похоже на сон.
Чья-то грудь вырастала и полнилась,
заслоняя летящий вагон.

Было утро.
Кричали и падали
стаи лиц с замерзавших домов.
Сладким, медленным запахом падали
чуть курился вползающий ров.

Я кричал из пустого и белого,
как из долгого детского сна.
И, качаясь, стонала и пела мне
умиравшая в лицах весна.









156
*  *  *

Тёмное небо.
Уснувший дом.
Чуть поутихла боль.
Плачут.
И дом подмигнул окном.
Месяц похож на ноль.
Пыль оседает у серых век.

Как же ты там одна?!

Это всё сон. Он похож на бег
в дебрях морского дна.
Плачут.
О чём-то кричат коты.
Падает с неба пух.
В банке погасли твои цветы.
Стрелки часов – на двух.

Как же ты там?!

Опустевший мир
корчит всё больше рож.
Плачут.
Шеренга оконных дыр.
Месяц, как ноль, пригож.

Как ты?!

Слоняются тени слов.
Месяц пригож и туп.
Воздух со вкусов твоих сосков.
Водка – со вкусом губ.
Плачут.
В проходах видна вода
Старых заросших луж.
Прячутся боги.
Поют года
Свой бесконечный туш.




133
*  *  *

Мы бродим ночью по воде,
как по прохладному туману.
Ты телом тянешься к звезде,
куда уходят караваны.

Вот здесь,
у скал,
где пенный след
оставил ветер прошлой ранью,
я гну её на парапет,
сжимая зад под белой тканью.

Взлетает чёрная вода
на мышцы отвердевшей глыбы.
Ты телом тянешься сюда.
Из темноты приплыли рыбы.

Мы говорим друг другу ложь.
И трудно дышится в объятьях.
Я завожу ей снизу нож,
где у колен так хрупко платье.

Ты говоришь:
“Какая чушь”,
и трёшься низом по металлу.
И кто-то пялится из луж.
И дождь стекает по бокалу.

А звёзды блёклы и тихи,
и еле-еле дышат светом.
И ты читаешь мне стихи
под влажным скользким парапетом.










134
*  *  *
Не кончается синее море.
из песни.
Это жёлтое небо не знает про нас.
Этот чёрный песок поглощает весь свет.
Под далёким огнём проплывает баркас,
уходя в неширокий, неясный просвет.

Чёрным телом песок холодит мою грудь.
Я смотрю мимо пальм сквозь скрещение рук.
Среди мрака и волн открывается путь
на далёкий,
неясный,
неслыханный звук.

Я ползу через тень раскалённой травы.
Не кончается море у дальней черты.
Тихо падает пот,
словно кровь,
с головы.
Как зелёные сабли, маячат листы.

“Эй, давай!” –
чей-то голос зовёт через щель.
Стены уже и уже,
и сыплется дрянь.
Я ползу сквозь чужую, дурную постель,
сквозь тугую,
тяжёлую,
душную длань.

А секунды летят,
мне царапая грудь.
Чьи-то руки хватают за ноги и член.
Скоро утро, и скоро закроется путь.
Стены уже и уже,
и сыплется тлен.

Вот сейчас!
Я упал головой в лепестки.
От улыбок и ласк чуть заныла спина.
Было сладко и жутко в изгибе руки.
Стаи птиц или рыб вылетали со дна.


155
*  *  *

Кончался день и зацветали липы.
Сквозь свет проплыл огромный грузный шмель.
В пустом дому,
раскапывая кипы,
мы сотворили адскую постель.

Ты пела гимн, смотря,
как кобра,
прямо.
С забытых люстр, звеня, слетала пыль.
И злая страсть, как бархатная яма,
Нас увлекала в небыль-или-быль…

Потом,
молча,
мы доедали пищу,
роняя дрянь на старый альманах.
Ложился мрак
и становилось чище.
Слетала пыль, похожая на прах.

Ложился мрак на гаснущие груди.
Слетала пыль, как битое стекло.
Вдоль белых стен, галдя, шагали люди.
Кружилась пыль,
Как будто бы мело…

Была рука смугла для поцелуя.
Был силуэт так тонок в темноте.
Народ,
галдя,
плясал под “аллилуя”.
Остатки слёз блестели на листе.









154
*  *  *

Очень грязно.
От шарфа туго.
Надышали (а может, дым).
Нас прижала зима друг к другу.
Стал твой шёпот, как снег, больным.

В камне люди и в камне кони.
Нас несёт мимо чёрных рек.
Очень грязно и много вони.
То ли копоть, а то ли снег.

Дай мне губы!
Уже к подошвам
прилипает ползучий мрак.
Дай мне губы.
Мы вязнем в прошлом.
Очень туго на горле флаг.

Давит царский сапог на стремя.
Злобно кос лошадиный глаз.
Много вони.
Чужое время.
В фонарях зацветает газ.

Всё безмолвней, темней и глуше.
Мост расходится, словно пасть.
Чем-то красным сочатся души.
В чём-то буром бетон и страсть.

А под низом от крови скользко.
А в проходах от кала вонь.
Кто-то что-то вопит по-польски.
Кде-то там, словно плач, гармонь.

А в подъездах перила в прелом.
Мы,
обнявшись,
одни, одни.
Дай мне губы, прижавшись телом.

Пахнет калом… огни… огни…

135
*  *  *

Как долог взгляд мне в спину из вагона.
Я вновь махнул вполоборота ей.
Плывёт асфальт
и капает с перрона.
Стон тепловоза тоньше и длинней.

За нами мрак горячей, пьяной страсти.
А нами крик с закинутым лицом.
Ты смотришь вслед из двери, как из пасти.
Ты смотришь в даль, налитую свинцом.

Плывёт асфальт.
Блестит на ляжках лето.
Какой­то бред толкует транспарант.
Ты смотришь вслед прямым потоком света.
Плывёт асфальт
Затёрт на тумбе кант.

Как долог взгляд!
Мы всё зачем-то помним,
храним губами влажный вязкий вкус…
Проклятый зной!
Плывут над крышей кони.
На горле след тяжёлых крупных бус.

За нами всё, что можно делать вместе.
За нами грязь,
за нами тёмный мир.
Там пыльный кондор на гнилом насесте
смотрел в окно на наш ползучий пир.

Как долог взгляд!
Мне надо не вернуться.
В висках и в горле душно бьётся кровь…

Плывёт асфальт.
И все куда-то прутся.

И кони в небе делают любовь.



136
*  *  *

Мы плыли по тоннелю
Туда, где только свет.
И было мало элю.
И было много бед.
Нам искрами мерцало.
Нас шёпотом вело.
И было пива мало.
И было всё назло.
Вдали сияло что-то.
Был всё сильнее вой.
Была с крылами рота
похожа на конвой.
Их ротный пел,
соплями
нам оформляя путь.
Мерцало там углями.
Шептало в уши муть.
И был всё ближе главный,
Похожий на сироп.
И кто-то очень славный
за нами запер гроб…

Я пробудился,
ядом
сочась из синих вен.
Ты возлежала рядом,
держа меня за член.
И всё вокруг потело
от звёзд, как от огня.
Ты тёрлась и хотела
и трогала меня.
Я плыл, от счастья млея,
что нет тех белых рях.
Я выл, тебя имея
на мокрых простынях.

А осень пахла дымом,
совсем как пахнет смерть.
И полз туман к руинам,
как подползает плеть.


153
*  *  *

Это танец.
Он тянется пятую эру.
Холодит нам ступни непросохший песок.
Мы молчим,
каждый вздох принимая на веру.
Умирающий ветер кружится у ног.

Словно шёпот, стучатся в виски кастаньеты.
“Раз, два, три, ча-ча-ча,” – ты мне шепчешь в плечо.
Это танец.
Он длится от света до света.
И на мокром песке, как в аду, горячо.

А на мокром песке умирают медузы.
А у края воды тихо шепчется мгла.
“Ча-ча-ча” – ты мне шепчешь под вальсы и блюзы.
Этот танец огнём обнимает тела.

Я касаюсь спины и смотрю через дали.
“Ча-ча-ча” – еле слышно срывается с уст.
Это танец.
Мы скользко касаемся талий.
И невысохший пляж бесконечен и пуст.

А у края гремят,
тянут в небо галеру.
А над нами,
как меч,
поднимается свет.
Это танец.
Он тянется пятую эру.
И летит над водой шаткий звук кастаньет










152
*  *  *

Всё так же никак не кончается снег.
Всё так же кричат теплоходы.
И ноет под сердцем от запаха рек.
И скользки тропинки у брода.

Мы шлёпаем мимо по мягкому льду
туда, где сугробы всё круче.
И тонкий,
как в чёрном тяжёлом бреду,
к нам крик долетает сковзь тучи.

А снег не кончается.
Льётся вода.
Летят над вершинами клочья.
Мы шлёпаем мимо куда-то туда,
где что-то мерещится ночью.

“Как тихо”, - ты шепчешь, прижавшись к руке,
без ласки, без стона, без вздора.
И там не кончается снег вдалеке
и гладко чернеют озёра.

А ветер бормочет и шепчет нам вслед.
Летят над вершинами карты.
Мы шлёпаем мимо куда-то на свет
под звон уходящего марта.
















137
*  *  *

Мы уходили на чуть слышный свет,
дыша туманом из столетних трубок.
Мы уходили,
ставя ноги в след
Того,
Дошедшего До Пограничных Будок.

Тёк дождь по нам,как херес по стеклу.
И наших ног касались губы лилий.
И возле гор, в задымленном углу
из тёмных чаш
за нас и наших пили.

Мы уходили.
Доносился стук
 из пустоты, как из чужого лета.
Мы уходили, чуть касаясь рук
друг друга
возле кромки тьмы и света.

А свет был бел
и был похож на шар,
и он звенел навстречу из простора.
И губы лилий,
источая жар,
нам целовали ноги возле сора.

Пьянил туман, лежащий на звезде.
И дождь сверкал, как слёзы, на одежде.
Мы уходили дальше по воде
Ступая в след Того, Кто Был Здесь Прежде.











138
*  *  *

Ветрено.
Близок, как старость, август.
Заматеревший лес.
Плещет фонтан.
Я объелся лангуст.
Мухи набрали вес.

Ты, как всегда, где-то бродишь долго.
Меньше и меньше дня.
Наша любовь, словно цепи долга,
в осень влечёт меня.

Встали часы.
Огрубели листья
старых, как мир, берёз.
Ты, как обычно, достойна кисти
с этой охапкой роз.

Ты, как обычно, намного строже
строгих церковных стен.

Плещет фонтан.
Я ей глажу кожу
чутких и злых колен.

Ветрено.
Мы добредаем к часу
первых постельных ласк.
Крутится джаз.
Я объелся мяса.
Шум воробьиных дрязг.

Крутится джаз.
Вечереет.
В спальню
Долг мой влечёт меня.
Ветрено.
Песня о чём-то дальнем.
Тихая старость дня.



151
*  *  *

Город, город. Мрак и свет.
Вечный шорох пены.
Нас для всех сегодня нет.
Нас не сдержат стены.

Мы ушли туда, где ночь
напоит нас страстью.
Мы идём всё дальше прочь,
за своей напастью.

Грязно-чистая волна
холодит нам ноги.
Мы бредём, не зная сна,
по ночной дороге.

Город, город. Явь и сны.
В лепестках всё ложе.
Небо. Вкус морской волны
на горячей коже.

Город, город. Свет и звук.
Быстро мчатся фары.
Шёпот губ. Движенья рук.
Тени, как пожары…

Нас для всех сегодня нет.
Нас уносит дальше.
Город, город. Мрак и свет.
Мир тоски и фальши.













150
*  *  *

Через город стекла,
преломлявшего воздух.
Сквозь шеренги прозрачных,
заброшенных лиц,
Через город
на острых мерцающих звёздах
над седыми дворами усталых больниц.

Мы летели, дыша пеленою и снегом.
Были губы у губ холодней пустоты.
Над стареющим днём,
водянистым и пегом,
расцветали закатов больные цветы.

Мы летели, цепляясь боками за тучи.
“Чуть левей.” – ты шептала,
склоняясь сквозь пар.
Сквозь лучами во льдах расцветавшие кручи.
Сквозь беззвучный, как сон, леденистый пожар.

“Чуть левее! Чуть выше!”
Мы правили к аду.
Он светился огнями, как сотнями глаз.
Ты шептала: “Скорей!
Мы успеем к параду,
где полки трубачей дожидаются нас.

Там полки барабанщиков встали фалангой.
Над оркестрами руки вознёс дирижёр.
Ну давай! Чуть скорей!
Мы успеем на танго.
 На последний в году пионерский костёр.”

“Не сорвись!” –
я кричал через холод и пламя.
Наших звёзд,
как коней,
колотились сердца.
И над нами,
где чёрное гладкое знамя,
трепетали алмазами грани венца.

139

*  *  *

Из снега с ветром,
из прохлады
к нам входят розы на карниз.
Нам улыбаются наяды
из чёрных клоунских реприз.

Они нам снизу шепчут строфы
неувядаемых поэм.
Ещё одна пришла с Голгофы,
где окислялись пальцы клемм.

Ещё одна роняет с кожи
рубиновидную капель.
Мы изумительно похожи
вон с той,
сосущей карамель.

Она нам смотрит прямо в корень
из полыхнувшего вчера.
И свет.
И слёзы с колоколен
несут все те на номера.

А блёстки рушатся из сердца,
ломая гранями углы.
И искромётный порох перца
летит из крови на столы.

И поднимается пол-плача
из лезвий льда,
из мёртвых рук.
И нас губами гладит кляча,
почти ушедшая за круг.









140
*  *  *

В проходах искрятся от капель цветы
и мокрым сверкают бордюры.
Проходы огромны,
чудны
и пусты.
И стены нагреты и буры.

Похож на полёт
 и падение
 шаг.
И кожа устала от солнца.
И странный,
похожий на фигу,
дензнак
глядит из пустого оконца.

Я плавно плыву мимо мёртвых машин.
Троллейбусы целятся в крыши.
Я плавно плыву вдоль расплавленных шин,
свой взгляд поднимая всё выше.

А окна всё глубже,
черней и мертвей.
А мир всё безлюдней и глуше.
И падает солнце меж синих ветвей
в дыму доцветающей груши.

И тише, и тише звучанье шагов.
И мимо глядят монументы.
И с длинных,
молчащих,
тугих
проводов
свисают забытые ленты.

Уже подсыхает и жухнет трава.
Всё туже
обнявший
 ком зноя.
И вогнутой чашей стоит синева
над медленным светом покоя.

149
*  *  *

Мы дошли до края света.
Мы дошли туда, где глушь.
Мы дошли,
неся букеты,
бормоча в букеты чушь.

На краю горели травы.
В пустоте летала пыль.
Снились странные забавы
там,
где ветер и ковыль.

Мы сидели,
свесив ноги,
в никуда тараща взгляд.
Было тихо на дороге.
В пустоте маячил ад.

Сквозь чужой и сладкий воздух
было видно темноту.
Словно век, тянулся отдых.
Стыли яблони в цвету.

Стыли ябони и груши.
В пустоте летали сны.

Мы дошли до края чуши,
словно ангелы, пьяны.




 









148
*  *  *

Мы идём куда-то сквозь подвалы.
Слышен смех из хоровода крыс.
Слышен плач.
Глаза в проёмах алы.
Чёрный череп по ногами лыс.

Я твоей во тьме касаюсь плоти.
Я шепчу:
“Уже почти пришли”.
Мелкий зверь в прерывистом полёте,
словно искра,
мечется вдали.

“Здесь ступени, -
 корчит лик ведущий, -
здесь – прореха в теле пустоты…
Шире шаг!..”

Уже намного гуще
голубые мёртвые цветы.

“Шире шаг!”
Ведущих стало больше.
Чьи-то руки, словно кандалы.
Слышен смех пронзительней и дольше.
Сотней глаз таращатся углы.

Слышен хохот.
Еле слышны стоны.
Чьи-то руки, словно сотни ртов.
Слышен плач.
И крысы бьют поклоны
среди мёртвых вянущих цветов.

Слышен плач.
У стен маячат твари.
“Шире шаг” – шепчу я сквозь туман.
Слышен смех.
Чуть слышен запах гари.
Еле слышен чёрный барабан.


141
*  *  *

Как тихо.
Пространство огромно.
Как будто бы призрачней мир.
Ты смотришь так нежно и томно,
меня увлекая на пир.

Земля проплывает так близко.
Так жутко от прорвы огней.
Ты ищешь своё Сан-Франциско.
Становится всё холодней.

Ты шепчешь: “Удобно для секса:
просторно,
большой выбор поз”.
Всё ближе созвездие Рекса
в больном оформлении грёз.

А солнце огромно и рвано.
Простор бесконечен и тих.
Ты смотришь так нежно и пьяно
и вслух мне читаешь свой стих.

А солнце колышется бурей.
Руками к нам тянется жар.
Ты шепчешь: “Давай на Меркурий –
там очень хороший загар”.

Мы мчимся, прижавшись друг к другу.
Всё ярче и ярче огонь.
Вселенная прётся по кругу,
как чёрный затравленный конь.

Так жутко от белого света.
Простор так огромен и стар.
Мы мчимся.
Мы ищем планету,
где очень хороший загар…

…С похмелья конечности слабы.
Бассейн.
Кто-то пьёт на краю.

142
Погребальная.

Время кончилось, словно воздух
в глубине возле чёрных скал.
Время кончилось, словно отдых,
словно сладкий, щемящий бал.

Время кончилось,
 словно песня
старых негров,
несущих груз.
Время кончилось возле лестниц.
Время кончилось, словно блюз.

Время кончилось.
Миг ухода.
(Он совсем не похож на жуть).
Время кончилось возле входа,
Окрывавшего новый путь.

Эй, паромщик,
уже допета
погребальная у воды,
время кончилось,
траур света
окаймляет мои следы!

Пахнет оловом.
Небо чисто.
Всё яснее и громче туш.
Всё отчётливей ритмы твиста.
Всё отчётливей запах груш.

Эй, паромщик,
я здесь,
я рядом!
Словно танго, маняща новь.
Пахнет оловом.
Пахнет садом.
Время кончилось, словно кровь.




147
*  *  *

Кончен август.
Дом молчит и дышит.
Вновь приходят девочки и кошки.
Вьётся пыль на серой плоской крыше.
Словно лапки, тёплые ладошки.

Я опять вернулся из шалманов.
Ты с меня слизала соль и ветер.
Где-то в прошлом пляжи великанов.
Мы туда ходили на корвете.

Дышит дом.
Вползает тьма сквозь щели.
Кошка вновь мешает нашей страсти.
Мы, обнявшись, топаем к постели,
словно кошки, разевая пасти.

Дышит дом.
В окно стучатся ветки.
Ты забылась чутким сном гепарда.
Мы приснятся чёрные нимфетки –
мы под ночь всегда играли в нарды.

Кончен август.
Дом молчит и дышит,
отдуваясь окнами и дверью.
Чёрный гриф, хрипя, летит всё выше,
над песком разбрасывая перья.

Дышит дом.
В пространство смотрят липы.
Там – жара, и к небу рвутся рыбы.
С нами бились сумрачные типы.
В час отлива обнажались глыбы.

Очень тихо. Резко пахнут травы.
Кончен август.
Дом молчит и дышит.
Там – жара. Там – странные забавы…
Дышит дом.
Под полом бродят мыши.

146
Бананы и голые бабы,
как в глупом посмертном раю.

И кто-то всё виснет на шее.
И кисло во рту от вина.
Я пью.
Я слегка хорошею.
Я вспомнил, что тут за страна.

И мы добредаем до лёжки.
Меж делом жуём разговор.
Я глажу по клитору ложкой.
На стуле валяется сор.

Но небо всё чище и чище.
Всё ближе созвездие Пса.
И кто-то с ножом в голенище
Сказал, что ты ждёшь у крыльца…

…Мы вновь поднимаемся в небо.
Всё тоньше становится смог.
Ты ищешь, где эта Аббеба.
Простор так огромен и строг.

А солнце – как тысячи фурий.
Из губ вырывается пар.
“Ну, где, - ты кричишь, - тот Меркурий?!
Там очень хороший загар”.
















143
*  *  *

Он сидит возле гнойного древа,
ковыряя ногтями в паху.
Сгусток мрака таращится слева.
Чёрной пылью разносит труху.

“Эй! – кричит он. –
 Здесь самое место
для избравшего танец и страсть.
Мы тебе сотворили невесту –
мастерицу сношаться и красть.”

Я молчу, глядя в мёртвые дали.
В левой брови иглой стынет боль.
С дальних пляжей таращатся крали.
Белой пылью разносится соль.

“Ну, давай! –он кричит,  скаля дёсны. –
Все они здесь появятся в срок.
Ты ж хотел –  чтобы вечные вёсны?!
Чтобы…это… – загар и песок?
Это здесь – всё, что ищешь по барам.
Здесь всегда, как в аду, карнавал.
Мы тебе приготовили пару
на последний
 ублюдочный бал.
Мы её вылепляли из грязи,
как алмазы, граня ей соски.
Табуны догнивающей мрази
ей дарили свои лепестки…” 

Он остался в тени за спиною,
в душной клетке иссохших ветвей.
Он всё ждёт в луже тёмного гноя,
из лобка выскребающий вшей.

“Это здесь! –  он кричит всё слабее. –
Здесь всё то, что вы ищете все…”

Люди шли по курортной аллее
в каплях пота,
как в мутной росе.

144
*  *  *

Давайте сходим на Париж
под стон и вздох смотрящих в небо.
Давайте скорчимся у крыш,
чертя на снеге слово “Геба”.

Давайте.
Наши лезут к нам,
дыша нам в плечи тенью бреда.
Давайте к зову пилорам
под опьянённый шёпот педа.

У нас на веках стынет мрак,
прозрачно пахнущй перроном.
У нас на пальцах тёмный злак
от прикасания к коронам.

И все идущие вдоль стен
роняют сок и слёзы с талий.
К нам светом тянутся со сцен
стальные руки гениталий.

Бросает воздух в руки нить
капронно-чёрного покрова.
Нам обещают замолить
незамолимый запах зова.

Давайте сходим через вход
для нас раскрывшегося тела.
Давайте сбацаем фокстрот
в объятьях чёрного пострела.

Давайте.
Сходим на парти,
где нам дадут дискредитаций.
Давайте к бреду во плоти
из чёрно-белых иллюстраций.






145
*  *  *

Здесь по карнизам бродят кошки,
скрипя когтями по стеклу.
Здесь поцелуи понарошке
на заколдованном балу.

Здесь закутки меж бесконечных
задрапированных колонн.
Здесь пыль от позабытых вечных.
Здесь крики гарпий и ворон.

Мы что-то шарили на лютне,
стремясь слабать спиричуэлс.
У мёртвых ваз гудели трутни,
ломая творческий процесс.

Ты говорила мне про струны,
что, мол, на них и тлен, и прах.
И твои плечи были юны
при зыбком свете на щитах.

Мы целовались,
словно дети,
таясь от статуй возле стен.
И было сумрачно на свете,
где на струне и прах, и тлен.

Ты мне шептала по латыни,
срываясь вдруг на вздох…, на стон… .
Прохладным запахом полыни
входила ночь через балкон.

И я всё ждал,
целуя кожу
у полудетских позвонков,
что эти каменные рожи
вползут манером пауков.

Но было сумрачно на свете.
Летела пыль с тяжёлых ваз.
И кто-то в чёрном на портрете
уже прицеливался в нас.

192
*  *  *

Липы похожи на чёрные руки.
Падает снег, словно клочья стихов.
Ночь.
Мы уходим в пространство на звуки
в каменной мгле замерзающих слов.

Падает снег, словно слёзы, на латы.
Где-то поют.
Где-то слышен фокстрот.
Ночь.
Возле стен умирают плакаты,
глядя нам вслед сквозь пространство и лёд.

“Эй, не споткнитесь! Левее! Левее!!!”
Слышится вальс.
Мы печатаем шаг.
Ночь.
Мы идём, слыша скрипки.
Яснее
в небе меж лип расцветающий знак.

“Прямо!”
Мы падаем, словно взлетаем.
Ночь.
Поцелуи касаются рук.
И,
глядя вслед улетающим стаям,
мы наконец-то становимся в круг.

Вот отзвучали аккорды обета.
Вот что-то крикнул из мглы человек.
Падает, падает клочьями света
сквозь темноту пролетающий снег.

“Всё! Это здесь.”
Мы стоим полукругом,
греем дыханием гарды мечей.
Падает снег. Он сверкает над лугом,
над ворохами седых кирпичей.



161
*  *  *

Мы – другие.
Мы стали чище
оттого, что теперь не те.
Бьются волны телами в днище.
Рыбы чёрны в большой воде.

Вот допили уже, что было.
Вот трезвеем – всё жёстче ум.
Гром мечей еле слышен с тыла.
Над конями колдует грум.

Ты мне шепчешь: “Пора! Уж осень.”
Сотни глаз обжигают мозг.
Бьют часы через силу восемь
оголтелых, прозрачных гроз.

Да, пора. Подступает темень.
Кони ждут, выдыхая пар.
Бьют часы через силу время,
как мехи, нагнетая жар.

Вот вздымая клинки меж крыльев,
мчатся ангелы сквозь туман.
Оплывают гробницы пылью.
Сквозь пожары глядит курган.

Ну, давай! Кони рвутся прямо.
Лунный свет холодит щеку.
С тыла слышится звук тамтама,
нагнетая, как мех, тоску.

Вот и эти.
Как много крови!
Лёд и пот на чужом коне.
Шлем опять натирает брови.
Взвизгнул меч на моей броне.

Мы прошли. Мы уже у цели.
Всё отчётливей запах грёз.
Сушит латы на потном теле
тёплый ветер ненаших звёзд.

162
*  *  *

Кричали из окон летящих вагонов
нам,
пьющим за ветхим пнём.
И воздух,
ломаясь от грома и стона,
был розов, как песни днём.

Из окон бросали нам в руки обломки
оставшихся сзади дней.
И травы у рельс,
возле самой у кромки,
казались в дыму длинней.

“Эй, эй, берегись!”
Были ветер и брызги
вагонных сортирных дыр.
И чёрная сталь,
издававшая визги,
по каплям роняла жир.

Мы пили в молчаньи остатки из кружек,
в руках растирая мох.
В ветру
 хороводы разбросанных стружек
летели туда, где бог.

И воздух был розов,
похож был на мякоть,
и воздух был тих и мал.
Мы пили из кружек, глазея на слякоть,
на чёрное масло шпал.











191
*  *  *

Мы долго падаем вперёд,
дыша
 в лицо летящим снегом.
Мы долго смотрим на восход,
летя над визгом и набегом.

И нам кричат, что это всё
и что уже они приходят.
Они кричат.
И нас несёт
 туда,
 где горбятся и ходят.

А ветер туже и острей,
а снег уже похож на пули.
Уже становится страшней.
Уж мрак.
 Миры вокруг уснули.

И небо тонет в черноте.
И Он пошёл куда-то мимо.
И словно кровь на бересте,
следы поэта-пилигрима.



















190
*  *  *

Какая ночь уставилась в окно.
Она для нас сегодня пахнет ливнем.
И острый месяц,
падая в вино,
взрезает мрак своим прохладным бивнем.

Приходит ветер в капельках дождя.
Приходит крик с волны взлетевшей чайки.
И крупный зверь,
почувствовав тебя,
скользит в кусты  неслышным ритмом хайки.

Ты здесь опять
в кольчуге из колец.
Они звенят, когда разводишь ноги.
И тусклый нимб,
тяжёлый, как свинец,
мешает лечь вдвоём на полдороге.

Ты напрягаешь брови при любви.
Твердеет грудь при ускореньи фрикций.
И стройный меч в невысохшей крови
опять, как прежде, давит в ягодицы.

Опять у нас нет лишних двух минут.
Ты в спешке с лат травой стираешь сперму.
И крупный зверь,
невидим, хмур и лют,
глядит на нас, с клыков роняя скверну.

И пахнет ночь духами и дождём.
И влажны губы  от дождя и неги.
Какая ночь!
И мы идём… идём…
в роеньи звёзд, как в очень тёплом снеге.







163
*  *  *

Такой бесконечный воздух
вот здесь,
где пора уснуть.
И кажется – это отдых,
когда нам стреляют в грудь.

И кажется – ветер слаще,
когда он летит с могил.
Здесь тихо у мёртвой чащи,
у мёртвых упавших крыл.

Здесь тихо.
Здесь солнце красно.
Здесь стелется дым у ног,
и ночью впервые ясно,
что здесь истекает срок.

И кто-то смеётся сзади,
в огне поднимая ствол.
Здесь тихо в дыму и чаде,
  сползающих в мёртвый дол.

Прощайте.
Чужое племя
идёт через кости к вам.
Уже умирает время,
роняя цветы к ногам.

И сыпятся в руки пеплом
все те,
что любили нас.
Здесь кажется гладко-светлым
вон тот, начинавший пляс.

Он вырос.
Он стал огромным.
Он нежно нам шепчет бред.
Здесь тихо.
и тонет в чёрном
наш мир,
потерявший свет.

164
*  *  *

Уже время сказок. Допито. Допето.
Дымится окурками стол.
Космическим ветром приходит сквозь лето
последний для нас рок-н-ролл.

Мы пляшем в пространстве,
 мы движем задами,
касаемся призрачных тел.
И веер,
подаренный чёрной гранд-даме,
похож в темноте на прицел.

Ты что-то кричишь, прижимаешься тазом,
звенишь серебром на руках
и смотришь не скрытым под чёлкою глазом,
рукой пробираясь мне в пах.

Я вечно не против.
Я весел, как черти,
летящие в чёрный туман.
Мы трёмся, маяча в окне, как в мольберте,
под злобный чужой барабан.

А ночь не кончается.
Мечутся люди.
А месяц кинжален и юн.
Мы кончили в ритме.
Окурки на блюде
с поблёкшиим знаками рун.

А ночь не уходит.
Дрожащие плечи
слегка остывают во мгле.
Я глажу ей спину.
Мы падаем в вечер,
как в детском горячечном сне.

А ветер из неба приходит сквозь ветки.
А ветер касается нас.
И красные капли, как чёрные метки
на лицах изломанных ваз.

189
*  *  *

Мы здесь нежны, как вкус усталых роз.
Мы смотрим вверх, из рук роняя ветер.
И в тёмный час
скользящей сменой поз
идём туда, куда ведут нас эти.

Они, шепча, касаются спины,
ласкают шею мягкими губами.
И мы послушны, тихи и нежны,
когда они склоняются над нами.

Сегодня ночь тумана и тоски.
Мы шепчем блюз,
сквозь стон дыша им в руки.
И тёплый дождь,
летя нам на соски,
стекает вниз, как слёзы сладкой муки.

Они всё льнут, целуя нас у плеч.
И слышен гул чужой кипящей крови.
И слабый вздох других,
забытых встреч
уходит вдаль…
во мрак… от изголовья.

И мы одни в объятьях, как в цепах.
Твердеют мышцы напряжённых бёдер.
И слышна кровь в напористых чреслах,
как пульс тамтама в чёрном хороводе.

Как душен мрак от тяжести их тел.
Удушлив вкус.
Полна страданья нега.
И струи звёздных раскалённых стрел
влетают в нас,
когда садится Вега.






188
*  *  *

Мы идём по прозрачной воде,
как по воздуху,
там,
за горами.
Искры света горят на гряде,
на следах,
что остались за нами.

Нас встречает молчанием склон.
Только ветер летит белой пылью.
И в проходе,
направленном вон,
почему-то поют про Севилью.

Вот мы здесь наконец-то уже.
Очень жарко от неба и вьюги.
Зной и льдинки блестят на ноже.
Ночь и солнца горят на кольчуге.

Мы присядем у ёлок в сугроб.
Зашипят в белом снеге доспехи.
Ветер мчит,
 холодя грудь и лоб,
залетая в рубцы и прорехи.

Я сейчас наклонюсь над тобой.
Я залезу рукой под железо.
Мы пришли.
Мы под знойной звездой,
под летящей с вершин “Марсельезой”.

Мы пришли.
Мы вдвоём возле скал
лёд и снег расплавляем телами.
И проход,
бесконечен и ал,
в белых пиках стоит перед нами.





165
*  *  *

Давайте к нам сюда,  под абажур.
Мы ждали Вас почти четыре эры.
И чёрный кот по имени Бонжур
у Ваших ног кружит не зная меры.

У Вас во лбу Полярная звезда.
На Ваших пальцах стынут изумруды.
Мы ждали Вас сегодня и тогда
миллионы лет в предощущеньи чуда.

И вот Вы здесь прохладны, как вино,
чисты, как снег, и, как фиалки, юны.
Давайте к нам.
 Влетайте же в окно,
оставив там, вдали у моря, дюны.

Мы тосковали в темноте без Вас.
Хотелось петь, но не хватало вздоха.
Вы здесь опять  уже в который раз,
когда опять вселенной стало плохо.

Давайте пить.
 Мы ждали Вас в слезах.
Мы так… с трудом сдержали эту свору.
Мы еле-еле возле чёрных плах
не полегли под каменную гору.

Идите же.
 Споёмте о любви,
О тех, кто лёг и не дождался света.
Мы ждали Вас.
 Мы ждали Вас в крови,
ломая Зверя
 именем Поэта.

И вот он
 час возникновенья дня.
Вы вновь пришли, а мы ещё не пали.
Давайте.
 Выходите из огня
в доспехах Бога из прозрачной стали.

166
*  *  *

Мне хочется обнять
тебя в районе зада
и говорить о нас,
о вечном,
о душе.
Мне хочется шептать
о притяженьи ада
под скрипки и баян из Сен-Шели-д-Апше.

Мы здесь,
в тени у пальм
неслышны, словно тени.
И скользкий шелест губ
похож на шелест волн.
И мы плывём в траву
под сладкий запах тленья
от тех,
смотрящих в нас
 сквозь полумёртвый звон.

А небо велико,
а с неба тянет тёплым.
Я запрокинул лик к сплетенью острых звёзд.
Уже прилипла ночь к неотворённым стёклам.
Уже всё тише вальс полузабытых грёз.

Вращаются огни седых кабриолетов.
И ароматный вихрь бросает в нас песок.
Чуть слышен такелаж невидимых корветов,
идущих сквозь туман
 на тлеющий Восток.

И я касаюсь мышц стремительного тела.
И вкус тяжёлых губ похож на вкус во сне.
Мы вместе.
Мы в траве
в тени у самострела,
где возле дальних пальм чуть слышен шансонье.




187
*  *  *

Почти ушедшая весна
 во тьме горела синим.
Взлетали пчёлы с юных клумб.
И день был сед и тих.
И мы стояли у окна в переплетеньи линий
и при посредстве толстых луп огнём писали стих.

И кто-то плакал вдалеке,
как плачут при уходе.
На венчик губ ложилась пыль от улетавших вдаль.
Стирая кровь на лепестке,
 ты говорил мне: “Вроде!”
И словно мёртвая ковыль,
под солнцем гнулась сталь.

“Давай сейчас!” – мы обнялись у беспокойной грани.
Скрипели доски. 
У колен
в щелях скопился пот.
И день был тих,
как злая рысь
за чёрной кучей дряни.
И душный пульс упругих вен мне колотился в рот.

Багров и сумрачен закат.
Мы отдыхали стоя.
Горели окна.
 Таял свет.
И кто-то тихо шёл.
И кто-то тихо пялил взгляд,
укрывшись в голубое.
Ложилась пыль на пистолет от улетавших пчёл.

“Ну вот и всё!” – сказала ночь.
В фонтане были блики.
И мы опять шагнули в тень,
где больше нет беды.
И в тёплом мраке чья-то дочь,
держа в руках гвоздики,
в чужом берете набекрень
стояла у воды.

186
*  *  *

Против безумия и крови выступает всё живое.
Из фильма “Джордано Бруно”.

Мы оскользаемся в снегу,
теряя стрелы в красном снеге.
Мы воем в небо на бегу,
как выли львы и печенеги.

Мы гоним их,
 как крыс,
 до тех
литых гробов у чёрных сосен.
Мы настигаем их за всех,
кого не выпустила осень.

Им не уйти
 туда,
 за склон,
где, вроде, чуть слабее люди,
за этот дьявольский амвон,
где твари молятся о чуде.

Они бегут,
 роняя пар,
кишащий мелкими червями.
Огромный мир,
 угрюм и стар,
вздымает вихрь над головами.

Они бегут,
 роняя пот.
И нам кричат: “Не упустите!”
Им ветер разрывает рот.
Их,
 как удавы,
 душат нити.

Уже смыкаются щиты
на их пути туда,
 в проходы.
Уж злые зимние цветы
летят,

167
как пули,
 с небосвода.

Их бьют,
 как гири,
 лапы гор.
Их рвут клыками пасти снега.
На них бросаются из нор.
На них бросаются с разбега.

Они карабкаются в рвы,
роняя когти в клочьях гноя.
И детский выкрик тетивы
рождает свет у аналоя.

И мир вздымается вокруг.
И нам кричат: “Стреляйте ниже!”
И,
 как струна,
 вздыхает лук.
И мы всё ближе!
 Ближе!!
 Ближе!!!

Уже нам слышен визг их горл.
Уже их след воняет калом.
Зияют криком зевы жёрл,
плюя в них огненным и алым.

Они бегут,
роняя вшей,
и хрипло кашляют от бега.
И мы касаемся их шей
мечами,
 красными от снега.









168
*  *  *

Чуть тёмные скулы прохладны и длинны,
со вкусом весенних духов.
Здесь тихо и мило в пространстве кабины
у самых больших валунов.

Я что-то шепчу,
гладя бёдра под кожей.
Я пью тёмный ветер из губ.
В туманном просвете проходит прохожий,
чернея на лампах, как струп.

“Давай же, поглубже.”
Качается небо.
Бросаются мыши на свет.
И падает,
падает,
падает верба
все эти пол-тысячи лет.

И тянет дождём,
словно счастьем,
из окон.
И жарко от стиснувших ног.
Пульсирует мир,
переполнен и солон.
Грохочет водой водосток.
















185
*  *  *

Блестели капли возле лона
и к окнам прилипал туман.
Мы наблюдали,
 как с перрона
шёл сквозь барханы караван.

Мы наблюдали пляску света
в искокаиненных зрачках.
И сладкий сон чужого лета
дрожал в огне на миражах.

Они нам пели горловыми
седыми звуками во мгле.
В дремотном опиумном дыме
кружились гурии в золе.

И мы лежали на пропахшей
не охлаждающей  воде.
И красный жар плескался в чаше,
где вязь и пыль на ободе.

Был лай.
 Ты мне дышала в уши,
щекоча мочки плотью слов.
В прозрачном  мраке спали души
 тех,
не вернувшихся с песков.

А караван звенел металлом.
А ты не сдерживала стон.
И, шевеля упругим жалом,
смотрел из зноя скорпион.










184
*  *  *

Вечер уходит под вздохи кларнета.
Падает с неба вода.
Вечер уходит под музыку лета –
танго ушедших туда.

Вечер нам пишет дождями на лицах,
лёгкой узорной водой.
Вдоль кипарисов идут вереницей
те,
кого ждут за грядой.

Вечер и вечер.
Он длинен, как миги.
Он не кончается век.
Кружится танго под шелесты книги,
под шевеление рек.

Кружится танго
и кто-то уходит,
 всё голубей небосвод.
Вечер и вечер.
Белеет у входа
в тесной ливрее урод.



















169
*  *  *

У нас сегодня снежный ветер с юга.
И на губах течёт из трещин кровь.
Сегодня к ночи забушует вьюга,
когда все те забудут про любовь.

Придёт туман.
 Засуетятся люди.
И тонкий крик поднимется из лиц.
Сегодня нам
  на получёрном блюде
доставят тех,
зачем-то павших ниц.

Мы ждём огня у непрозрачной грани.
Мы ждём чужих,
готовых к пустоте.
Сегодня снег заносит горы дряни
на чёрно-белом брошенном листе.

А мрак летит,
дыша огнём и кровью.
А снежный вихрь нам согревает мозг…

Кусочки льда над белой левой бровью
слегка плывут,
как раскалённый воск.
















170
*  *  *
- Пепел Клааса стучит в моё сердце.
“Легенда о Тиле Уленшпигеле.”
В прозрачном небе остро-длинны тучи.
За хрусталём слегка изогнут мир.
Уже поют.
Уже замёрзли сучья
забытых ёлок возле мёртвых лир.

Эгей, пора!
Уже трепещут кони.
Давайте рысью
там,
где тонок лёд.
И лики ив,
склонившихся в поклоне,
роняют кровь и слёзы  на восход.

У нас опять в колчанах дремлют стрелы,
 На алебардах вновь сверкает луч.
Стальные латы облегают тело.
 И снег, как пыль, взлетает с белых круч.

Вперёд,!
В галоп!
Нам в спины дышит космос.
Он ждёт от нас и крови, и стихов.
Нас чьи-то руки увлекают в сосны.
Нам души юных согревают кров.

А в темноте безмолвны чьи-то взоры.
А плач совы нас провожает в путь.
Проходят лоси.
Серебрятся горы.
И пепел мёртвых нам стучится в грудь.










183
*  *  *

Старый адрес уставшей липы.
Здесь всё так же утоптан двор.
Здесь всё так же с тяжёлым скрипом
отворяются глотки нор.

Здесь по-прежнему плачут дети
по ушедшим, забытым нам.
Незаконченный блюз о лете
уплывает к ушедшим дням.

Вот и ствол наклонённой ели
для желающих кануть в свет.
Вот и стол.
Здесь под осень пели
двое странных
под бас-кларнет.

Мы не здесь.
Мы случайно стали
у ведущих в пространство арк.
Острый свет утомлённой стали
так же тонок у входа в парк.

Тени, тени!
Идите ближе.
Мне не видно сквозь слёзы лиц.
Я опять наклоняюсь ниже,
задыхаясь
 от плача птиц.

Я опять,
опершись на стену,
потянулся сквозь бездну к вам.
Я сквозь шорохи,  кровь и пену
возвращаюсь к забытым снам.

А из мрака чуть слышен молот.
А у них вместо глаз цветы.
Это наши кричат сквозь холод,
в пустоте открывая рты.


182
*  *  *
“Если не я, то кто же?”
Жанна д*Арк.
Дили-доны… дили-доны…
Снег узорный на стекле.
Словно латы,
балахоны
запотели здесь, в тепле.

Словно стрелы, остры кисти
в разноцветных каплях слёз.
“Дили-дон…” – вздыхают листья
неопавших серых лоз.

Я вас глажу по лопаткам
и смотрю через плечо:
там огонь на белом, гладком,
там кричат и горячо.

Ты мне шепчешь: “Это Жанна!”
На холсте взлетает дым.
Там огонь, как чья-то рана.

“Слишком жизненно, джаным.
Что-то слишком много крови.
Слишком свят у Жанны лик…”

Грязь на брошенной подкове.
Дым и зной за лесом пик.
Кто-то выкрикнул из дали.
Кто-то бросил в нас копьё.

Там чуть слышен скрежет стали.
Там огонь и вороньё.

“Ты напрасно пишешь это!!!” –
я кричал сквозь стон и вой.
“Дили-дон-н-н-н-н!!!” – звенело где-то,
словно сталь… над головой.

Я тебя волок сквозь сажу
с тёплым запахом людей.
Рота лучников у кряжа
поднималась на коней.

171
“Чуть левей…
 в огонь… где тело…”
Я поднял прохладный меч.
“Дили-дон-н-н-н-н!!!” – в тоске запела
чья-то сталь у наших плеч.

Кто-то слева вскинул пику.
Кто-то пёрся с булавой.
Я бежал навстречу крику,
прорубаясь сквозь конвой.

Брызги крови сквозь забрало.
Дили-дили-дили-дон-н-н-н-н!!!
Нам бы только до причала –
там кончается уклон.

Нас несли, визжали кони.
Жанна гнулась над лукой.
Город мок в крови и вони,
остывая за спиной.

А огонь всё рос в просвете.
И ложился пепел в снег.
Над толпой взлетали плети,
как всегда, за веком век. 

“Это всё!” – и ты вздохнула,
опираясь на топор…

в тёмной комнате блеснула
искра взгляда возле штор.

Снег у стен метался в пляске,
в экстатической любви.
Твои кисти были в краске,
словно в высохшей крови.

Ты сняла движеньем томным
шлем.
Мечом оттёрла бровь.
Твой клинок был в чём-то тёмном:
то ли краска…
 то ли кровь…

172
*  *  *

Перестают лететь из темноты.
Бросают розы в ноги уходящим.
И чёрный слон сквозь крики и цветы
Идёт туда,
в глухие тени чащи.

Плывут огни.
Летят куски слюды.
И в чём-то синем расцветают лики.
Как кожа старых,
 были рыхлы льды
 у перехода в запах земляники.

Гниющий свет.
Гниющая вода.
В них расцветают
 белым
вспышки лилий.
Как клочья шёлка,
падает слюда
на рыхлый лёд
у кромки Пикадилли.

А свет не нов.
А чернь плюёт огнём.
Взлетают искры чёрного заката..
Мы воем в ночь.
Мы умолкаем днём,
ложась лицом в тугую кожу ската.

А из пространства рушится слюда.
А из простора вырастают искры.
И сладкий ветер
 под фламенко льда
танцует румбу
возле кромки Истры.






181
*  *  *
А во лбу звезда горит.
А. С. Пушкин.
У вас горящее во лбу
и под кольчугой хрупки плечи.
Вы прислоняетесь к кубу
в спокойном ожиданьи сечи.

Вы говорите пару фраз
о том, что нас заждались в свете…

Вы здесь!
Вы смотрите на нас,
кружа на чёрном парапете!

А сумрак зол и затаён.
Он чуть заметно дышит паром.
Непроницаемый проём
среди домов сочится жаром.

“Ну вот!” –
и вы коснулись вдруг
меня и всех
прохладной дланью.
(Я пил вино из ваших рук
за этой молчаливой гранью).

И вот уже донёсся скрип.
Уже во тьме пахнуло тенью.
Мы встали строем возле лип,
почти готовые к сраженью.

Вот звякнул меч в четвёртый раз.
Вот вы взялись за древко пики.
Мы здесь!
Мы рядом, возле вас.
У нас секиры и гвоздики.

Давайте же.
Уже пора.
Туман.
 Запотевают латы.
И чёрный ветер из вчера
пустился в пляс под “аты-баты”.

180
*  *  *

Вот пал туман –
и вы ушли к рассвету.
И вот почти растаял след духов.
Уже вас нет.
И ливни бьют карету
жгутами рваных,
гнущихся кнутов.

Последний вздох растаял в коридоре.
Последний блик метнулся в хрустале.

Мы не дошли.
Мы не достигли моря
в стеклянной вулканической золе.

Лишь возле губ остатки капель солнца.
И с тёмных стен глядят глаза бойниц.
Вот пал туман на розы у оконца.
Вот вы ушли
сквозь хороводы лиц.






















173
*  *  *

От пыли кашель.
И глаза
сочатся раскалённой влагой.
Багрово-дымная гроза
вот-вот взорвётся белой сагой.

И ты должна вот-вот мелькнуть
в том смерче пламени и щебня.

От пыли лопается грудь.
Стена огня стоит у гребня.

Я жду  у знойного окна
твои черты в изгибах молний.

Прозрачным запахом вина
пронзает ветер клубы вони.

И ты уже почти пришла
(уже почти взорвалось небо).

У воспалённого стекла
кружатся смерчем крошки хлеба.

Ты здесь –
я чувствую твой жар,
я ощущаю запах кожи.
Ты вновь оттуда,
где пожар,
где боги мечутся на ложе.

И раскаляется стена
от твоего простого жеста.

Сегодня зной вблизи окна
как и вблизи любого места.






174
*  *  *

Рисунок губ похож на выкрик в смехе.
И ветром с дымом тянет из окна.
Мы смотрим вверх.
Мы пялимся в прорехи,
где в скользких тучах
 мечется луна.

У этих рук трепещут искры света.
И возле горла слышен нежный пульс.
Прозрачный город в дымном ветре лета
для нас поёт чужой полночный блюз.

Для нас плывут из голубого блёстки.
Нам шепчет дым полузабытых тех.
Твои глаза от света ночи жёстки.
Рисунок губ похож на плач и смех.

А город спит в удавке ожерелий.
А мы молчим,
касаясь шей и щёк.
И дымный ветер с голосом свирелей
кружит огнём  у побледневших ног.




















179
*  *  *

Недогоревшая листва.
И губ касается прохлада.
Мы лезем дальше,
где трава,
сникая,
мёрзнет возле сада.

Здесь вашим зябнущим рукам
сухой октябрь морщинит кожу.
Мы здесь одни у старых рам,
где чья-то кукла плачет лёжа.

Ах! Спойте мне про экипаж,
про вечный плач ажурной пены.

Мы поднимаемся на кряж,
цепляясь пальцами за стены.
Мы прижимаемся к лучу,
как к ослепительному телу.

Простите мне,
что я молчу,
неся вас к синему пробелу.
Ну, спойте ж мне про юный лик
в глухом пруду под плёнкой тины…

Твой тонкий вздох похож на вскрик
при поцелуе у вершины.
И нас на гребне синева
ласкает тёплыми руками…

Октябрь.
и падает листва,
кружа,
как в клетке,
в старой раме.






178
*  *  *

Карусель нас уносит по кругу.
Слышен клоунский хохот и плач.
Карусель разлохматила вьюгу,
поднимая замёрзшее вскачь.

В нас, как пули, влетают снежинки.
Вой волков за вуалью пурги.
Мы скользим,
уцепившись за спинки
мёрзлых кресел у жёлтой дуги.

Машинист,
придави-ка педали,
разомни злую плоть шестерней.
Мы пьянеем от запаха стали,
как от запаха чёрных коней.

Эй!
быстрей шевелитесь, уроды,
те, что мечутся там, у огня –
у Земли начинаются роды
слепоокого Судного Дня.

С каждым вскриком мучительней схватки.
Как струна, натянулась Земля.
Слышен треск разрываемой матки.
Тёплой влагой набухли поля.

Вот и Он.
Он покрыт женским соком.
Он идёт в диадеме огня.
Кровь уродов клубится потоком
у копыт золотого коня.

Карусель, карусель,
 больше жара!
Вот уж волки пускаются в пляс.
Мы дошли.
Мы достигли пожара,
где теперь обойдутся без нас.



175
*  *  *

Мы пьём вино у позабытых глыб.
И с гребней волн взлетают клочья пены.
Мы смотрим вниз
на ненормальных рыб,
ползущих вверх, на скомканные стены.

Ревущий воздух солон и тяжёл.
Чуть слышен в мраке ржавый визг уключин.
И чайки камнем падают на мол,
хватая в рты остатки белых брючин.

“Давайте же!” –
кричат с далёких скал.
И бледный свет нам согревает очи.
Мы пьём вино.
И долгожданный вал
в девятый раз растёт из белой ночи.

“Давайте же!” –
и мы летим вперёд,
в свинцовость нот встающих к небу клавиш.
И чайки камнем падают в фокстрот,
в песчаный вихрь, летящий через Аваш.

Ревущий воздух солон, раскалён.
Он рвёт на нас в лохмотья белый саван.
И мы летим вперёд, где затаён,
свинцовый джаз у раскалённых ставен.

Давайте же!
Как холодна в руке
твоя рука
у близких гладких валов.
И белый нимб на старом дураке
нам освещает скалы у провалов.

А океан безумен и кровав.
И на твоих сосках сверкают блики.
Мы, словно чайки, у подводных трав,
как сладких рыб,
хватаем в клювы крики.

176
*  *  *

Встала их мрака с перстами пурпурными Эос.
Гомер.

Рассвет, словно пальцы, касается тела.
К нам тянется ломкий узор.
Как зябко на партах.
Как бело от мела
в углу,
у заброшенных нор.

Как холоден пол под босыми ступнями.
Ты жмёшься, как аист, в окне.
Ты шепчешь в бреду.
Ты белеешь на раме,
как призрачный контур на дне.

У кромки окна запотели бокалы.
И в дверь задувает туман.
И в нас,
как уснувшие бальные залы,
бубнами звенит балаган.

А ветки всё суше и тоньше у неба.
А ветер всё ближе у стен.
Слезятся бокалы у пыльного хлеба,
у бледных далёких колен.

















177
*  *  *

Под шорох шин!
Под всплески молний!
Под антраша и песни луж!

С обочин
 в белом колокольни
нам исполняют сон и чушь.

Они нам в руки плещут жижу
навеки канувших в кювет.
Они из ветра для престижу
включают фары эполет.

С промокших кор слетают крошки
навеки замерших дождей.
Нас мехом щёк ласкают кошки
с томящей грацией ****ей.

Под шорох шин!
Под визг резины!
Под хруст четвёртых передач!

Нам смотрят в сердце образины
в прохладный свет идущих кляч.

А возле днища быстротечны
эфир сверлящие валы.
А все пути под звёзда млечны
с тоскливым запахом смолы.

Из бледных рук сочатся соки,
как из туманов у низин.

Под дробь песка!
Под “уоки-токи”!
Под внутривенный шорох шин!






224
*  *  *

Молящийся вверх
 прикасается к стенам.
Он гладит ногтями кору слёзных ив.
Из пены фонтана,
из влажного плена
мы тянем к нему шёлк пегасовых грив.

Мы замшей и льдом полируем ботфорты.
Мы точим лучами пластины у шпор.
Проснувшийся снег тихо падает в форты
у тонких, у скользких,
у плачущих гор.

Из пара и дыма к нам тянутся в окна.
Из смеха и слёз к нам взлетает листва.
И выкрики крика,
как снег и волокна,
поджилками струн брызжут кровью из рва.

Он смотрит нам в очи,
роняя на ноты
куски медиатров из чёрной смолы.
Он молится вверх,
где у лона пехоты
взрываются искры хрустальной пилы.

И пальцы
 мелками
 всё пишут и пишут
про маму и раму,
про “мы не рабы”.
Он молится вверх,
где промозглые крыши
осколки костей рассыпают на лбы.

А мы где-то рядом.
Мы замшей и шёлком
у звёзд полируем ботфортовый хром.
Молящийся вверх,
завывающий волком
ласкает ногтями беститульный том.

193
*  *  *

Из хруста льда она приходит к нам,
когда плывут,
вплывая в пальцы,
свечи.
Она молчит у распрямлённых рам,
как крылья ваз, приподнимая плечи.
Лучится плоть шампанского в ведре.
У белых шей прохладны струи лезвий.
Она идёт из бликов в алтаре,
где души душ неумолимо трезвы.

Проходы в ночь пылают мерзлотой.
И под копыт взлетают искры глины.
Вот с хрустом грив переломился строй,
перед галопом напрягая спины.
Морозный воздух режущ и тяжёл.
Лучами игл сочатся своды неба.
Нас обнимает крыльями орёл,
роняя перья,
как караты хлеба.

А та приходит каждый новый раз
из магмы слов,
из выкриков вороньих,
лекалы плеч,
как будто крылья ваз,
приподнимая в тающих ладонях.















194
*  *  *

Полулампа у двери
рассыпает сгустки крови.
Полулуч полузари
нам сквозь щель ласкает брови.

Нам стекает в руки бра
полусолнца,
полусвета.
Нам лабают из двора
полаккорда,
полкуплета.

У двери проходит тень,
полускрыта,
полуярка.
У двери восходит день,
словно лампа,
словно арка.

И обои,
как кора
древних лип,
роняет слёзы.
У двери восходит бра
полусолнца,
полурозы.
















223
*  *  *

С тёмных веток капает смола.
У сугробов серебринки остры.
Мы роняем струны у ствола,
где валторн лабает “коза ностру”.

Ходят кони кругом по полям,
в петлях пут бросая к небу ноги.
Мы стоим у непреклонных ям,
струйкой крови подпоясав тоги.

Дайте меч алмазами вперёд.
Не порежьтесь возле свода стали.
С тёмных веток в небо каплет пот
под валторн на отдалённом бале.

Мы у скул храним клубничный вкус
в тёмный снег к нам приходящих бывших.
В змейки вен,
как водку,
 гоним блюз
под валторн на отдалённой крыше.

Дайте меч.
Замрите возле плах.
Окуните в недра тел мундштуки.
С тёмных веток,
на четвёртый взмах,
к сводам туч,
как дым, взлетают руки.













222
*  *  *

Туманный абрис отраженья
в глубинах гибкого стекла.
Морозно-влажное цветенье
стальных дверей вблизи угла.

Сквозь линзы слёз взглянули фары
кого-то встречного во мгле.
Ах-ах, как сладко пахнут пары,
соединённые в тепле.

Вот нас тоннель вдыхает в пламя.
Вот искривляется шоссе.
Нам конденсат на гибкой раме
напоминает о росе.

Как быстры взгляды тёплых окон,
летящих мимо
 вдаль
 и вдаль.
Ах-ах, как сладко пахнет локон
со сладким словом “Л*Ореаль”.

Мельканье фар от двери к двери.
Прохладно-вкрадчивый дурман.
Нам капли пота на фанере
напоминают про туман.

Мы отражаемся,
где глобус
плывёт под шины из песка.
Полупустой ночной автобус
роняет капли с потолка.










195
*  *  *

Люди падают, как листья.
Люди кровь кладут на кисти
винограда в декабре
у могил в монастыре
в нью-афоновской дыре.

Иглы гор, как телевышки.
Хмель и газы пучат крышки.
И сверканье чёрных рек
пахнет свежестью, как снег.

Люди, люди, словно строки,
словно дымка поволоки.
Люди падают на свод,
на подземный переход,
на столетний горный лёд.

Трудно дышится от бега.
В сломах скал порода пега.
На оглобле лентой – кнут.
На обводе ветер лют.

Грани гор нам точат перья.
Нас ведут по склонам звери.
И, как нимбы, сферы лиц
отражают мёртвый блиц.

Что ж вы? Выпейте из рога.
Люди смотрят взглядом бога.
Люди падают на нож,
надрезая дымки кож.

Тянет холодом с ущелья.
Стынет пар над тонкой мелью.
И, как эхо на скале,
души мечутся во мгле.

И как горы, и как грозы,
из людей восходят розы…
Эй, вы, грозы, сладких снов!
Эй, вы, розы, нежных слов!

196
*  *  *

Лицо троится в трещинах стекла.
И в глубине
 глаза троятся в слёзы.
Лицо троится в сломках у угла,
где ночь и сон десятирятся в грёзы.

Трилик троится,
надрывая гладь.
Из острых трещин,
множась,
брызжут сколки.
Там тридцать три
в стекле
троятся в рать,
среди мимоз буланым трепля холки.

Лицо мне смотрит в сердце сотней сердц
из кожи стёкл,
ведущих сквозь сиянье.
И меч горит вторым миллиардом герц
над многократно мнократной дланью.

Стекло зрачками,
словно сотней дул,
плюётся в них
седьмым миллиардом жути.
И тень теней,
стекаясь в жидкий стул,
курится в клуб неотражённой мути.

И тот,
как пот,
слипается в одно.
Съезжают в столб,
ссыпаясь шерстью,
лапы.
И умножаясь,
тянутся в окно,
как шлемы в перьях,
в паутинках шляпы.


221
*  *  *

Она покинула меня,
чуть усмехаясь мышцей зада.
Она вскочила на коня,
вдруг появившегося сзада.

Она оставила свой свет
у тёплых стен, где струйка вязи.
Она ушла на тет-а-тет,
не прилипая к лужам грязи.

В камине мечется огонь,
крича:
 “Ну где?! Ну где?!! Ну где же?!!!”
В окно заглядывает конь,
чуть испражняясь на манеже.

Она, ушедшая сквозь дым,
совсем немножко пахла лоном.
Она ушла через Надым
к алмазным северным коронам.

В обводе хватких смуглых рук
был жгуч и тёрпок вкус у тела.
Она ушла. Совсем. За круг,
роняя сперму бело-бело.

И было тесно, где гортань,
при полнолунном виде сзади.
Она ушла в такую рань,
чуть отражая свет на заде.

А конь молчит, вздыхая в ночь,
и мне губами ловит ухо.
Она ушла. Совсем и прочь.
Для нас, мой конь, как в танке, глухо.

И слышен звон замёрзших слёз,
Дробящих лужи на асфальте.
Она ушла.
Ах, конь! Ах, пёс!
Давайте сбацаем на альте.

220
*  *  *
Будущим жертвам ядерной энергии
Посвящяется.

Он неприступен, сир и туп.
Он не видал больших залуп.
Он пятернёй скребётся в пуп
Земли
под “ха” и “бляха”.
И в нём по жилам бродит дочь,
и возле губ мягчеет ночь.
А он всё смотрит,
смотрит прочь
в ночных объятьях взмаха.

Сверканье фар на лаке планк.
Приходят волны из паланг.
В проходе ржав и мрачен танк.
Песком курятся дюны.
Стекло взрывается дождём.
И кто-то мечется огнём.
И мы кричим: “Идём, идём!”,
рисуя в пепле руны.

Нам очень душно у воды,
вот здесь,
где он рисует льды,
где тёплой кистью бороды
на свод наносит звоны.
По жёлтым листьям сентября
вперёд,
вперёд
 под крики “зря”,
не дефлорируя моря,
в рисованные кроны.

По ослепительной воде
проходят дюжины к гряде.
Пылает краска в бороде,
чуть осыпаясь дустом.
А он стоит у чёрных ям,
под “ах-ха-ха” и “ням-ням-ням”
рисуя небо там и сям
с морозно-льдистым хрустом.

197
Уже записано в талмуд
цветенье чёрно-белых руд.
А он ничтожен, сир и крут
в предощущенье жути.
Он смотрит в линзы мёртвых луж.
Он на костях лабает тушь.
И ночь.
И он рисует чушь
на чёрном теле сути.

Ну, где же он,
рождавший смех?
Он был прохожий, вор и чех.
Он шёл и шёл по ряхам вех,
с холста роняя звуки.
В подлунной кружится фальцет.
В проходе дряхл кабриолет.
А он кричал “вперёд” под “нет”,
взметнув под небо руки.

Несвоевременный аккорд,
как взмах когтей, вскрывает борт.
А он ничтожен, сир и горд
вот здесь,
у штиля в устье.
Проходят,
топая,
ряды.
А он всё так же у воды.
Он сир.
Он пишет, пишет льды
на выраженьях грусти.












198
*  *  *

Чёрный дождь,
как листва,
опадает на урну.
Ржавый колокол звонок под вздохом теней.
Музыканты, пора – приступайте к ноктюрну,
скоро ночь поведёт нас на зов Пиреней.

Завихряется соль, осыпая нас белым.
И кристаллы прозрачно взлетают со струн.
Что-то холодно.
Гея,  согрей же нас телом
под холодным огнём распустившихся лун.

Где-ка зеркало-щит? Мы так мало похожи
на других,
на последних, ушедших в огонь.
Что-то душно.
И соль завихряется в кожу.
И кресты вдоль дорог пахнут кровью погонь.

“Бом, бом, бом” –
наши мёртвые рвутся сквозь клинья
частокольных корней поседевших цветов.
Завихряется прах,
образующий имя,
вылетавшее в небо, как пламя, из ртов.

Завершайте аккорд.
Отмывайтесь от грима.
Ах, Спартак,ты нас рано отправил к воде.
Чёрный дождь,
словно плач,
 прилетает из Рима,
опадая, как листья, на камни в гряде.

Вот и ночь. На корабль.
Оглянитесь на урну.
Струйки пыли, как капли, стекают с колонн.
Ах, Спартак, вот и ночь.
И взлетают к котурну
поседевшие гривы оплаканных волн.

219
Ах, как холодно!
Звон
распрямившихся крон.
Эй, вы, кони, бля,
плюйте огнём.
Уходящие в мглу,
продержитесь в углу –
мы идём, мы идём,
мы идём.

Чуть левее,
Под дуб.
Слёзы с свойствами луп.
Ну давай же,
давай же в седло!
Ветер,
ты же могуч.
Поднимайся из круч.
На крыло! На крыло!
На крыло!

Вот и окна людей.
Бог, храни лошадей.
звуки труб, осветившие путь.
Ах, как больно у плеч!
Что ж вы бросили меч?!!!!!!!!
!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Кто-нибудь! Кто-нибудь!
Кто-нибудь!














218
*  *  *
Лук следует держать вертикально в вытянутой до отказа вперёд опорной руке,стоять следует боком к мишени, ноги должны быть на ширине плеч, всё тело должно быть жёстко выпрямленным, центр тяжести должен располагаться строго посередине, при натягивании тетивы вторую руку следует отводить вбок-назад горизонтально, тетивой желательно слегка прикасаться к щеке, прицеливание желательно производить быстро, избегая утомления, прицеливание в движущуюся мишень необходимо производить с упреждением, выстрел желательно произвести, остановив дыхание, в момент между двумя ударами пульса, при совершении выстрела опорная рука должна сохраняться в полной неподвижности, сразу после выстрела независимо от результата желательно с максимальной быстротой произвести второй выстрел в тот же объект…
Из объяснений инструкторши.

Держите луки вертикально.
К щеке прижмите тетиву.
Предплечье вбок горизонтально.
И – тихо!
 Слушайте траву.

Она сейчас замрёт над телом
в росе таящейся золы.
Ловите вздох тех яблонь в белом
при отправлении стрелы.

Сейчас вот-вот мелькнёт бесшёрстный
кусок амёбной кучки жил.
Сейчас.
Уже напрягся ротный.
И белый луч угрюм и стыл.

Держите луки возле горла,
вот здесь,
 где сходятся лучи.
Вся мразь почти что перемёрла
за исключеньем тех,
 в ночи.

Прямее спину!
Жёстче стойку!
Не проморгните быстрый скок.
Не попадите в эту сойку,
уже метнувшуюся вбок.

Держите луки,
 чуя вздроги
перенапрягшейся струны.

199
Они сейчас рванут к дороге
среди змеистой пелены.

Держите, …м-м-м-мать,
 ловя мгновенье
меж двух толчков в изгибах вен.
Уже донёсся запах тленья
из глубины замшелых стен.

Сейчас.
 Вот-вот.
 Сажайте в брюхо,
поскольку нет у них сердец.
Держите жилу возле уха,
не отвлекаясь на дворец.

Уже расходятся полярно
лучи на блещущей стреле.
Держите перпендикулярно
в ногах вздыхающей земле.

Вот он пошёл.
Не гните тело!
С опереженьем в волосок!
Сажайте в брюхо,
 вон,
 где прело
дымится вырванный кусок.

Вот стрелы вспыхнули хрустально.
Вот гноем брызнул тухлый рот.

Вторую!
Луки вертикально!
Чуть шире ноги!
Сплюньте пот!








200
*  *  *

Уходящие вдаль,
говорящие “жаль”.
Мы им вслед наклоняем цветы.
Уходящие прочь,
ах, как холодно,
ночь!
Ах, как жутки в проёмах кресты.

Уходящие в мех,
опадавшие в смех,
что ж вы, ****и, роняете кисть?!
Ветер, ветер,
ты крут,
ты взлетаешь из пут,
поднимись, поднимись, поднимись!

У решётки луна.
Мы выходим из сна.
Эй, ну где ж ты, рисующий сталь?!
Эхо гаснет во мгле.
Кровь и кровь на седле.
Так кричите,
кричите ж мне “жаль”!

Ну!
Давай-ка на “три”!
Отвори! Отвори
заржавевшие комья ресниц!!!
Что ж вы бросили кисть?
Поднимись. Поднимись
по ступенькам пылающих лиц.

Вот взрывается свод.
Ну!
С наклоном вперёд!.
Мы встаём,
уцепившись за свет.
Уходящие в мрак,
что ж вы бросили стяг?!
На рассвет! На рассвет!
 На рассвет!

217
*  *  *

Парад шевелится во мгле.
Он из кишков рождает звуки.
Парад балдеет на игле
малокалиберной базуки.

Давайте вскинем к небу флаг.
А ну,
оркестр,
слабай-ка сопли!
(Прости, что так, мой милый Жак).
А ну-ка хором громче вопли!

Переходящий звездопад
приносит в темень запах крови.
Парад по кайфу пляшет в лад
под дробь штыков у изголовий.

Парад.
Танцуйте пасадопль.
Лупите лысиной в литавры.
А ну-ка хором громче вопль,
расположив, где анус,
 лавры.

И нам,
конечно,
да-да-да,
закат и пыль оближут руки…

Ах, гуси-гуси,
га-га-га,
хоть вы не задирайте брюки.










216
*  *  *

Клиньями губ улыбаются в трубы.
Шарят по струнам.
Лабают в ладах.
Тонкие тени
в бинокли, как в тубы,
смотрят сквозь воздух на скрипки во льдах.

С люстры,
как выстрелы,
 рушатся сломки.
Свод эбонитов у тлеющих гор.
Престо.
И тени,
неясны и тонки,
каплями нот отлетают от створ.

Струнные вихри.
Фортиссимо.
Престо.
Северный вереск у деки, как гроздь.
В сломках стекла умножение жеста
нас овевает прохладой,
 как дождь.

Престо.
Фальцеты похожи на листья.
Зимние липы звенят в си-бемоль.
Горстки цветов возле деки,
как кисти
старых маэстро,
лабающих боль.











201
*  *  *

Из щелей ветер, как ножи.
Он мне в лоскутья режет темень.
Мы растворяемся во ржи,
по вспышкам солнц считая время.

Подай мне руку сквозь простор,
где иглы неба пахнут хвоей.
Не прекращай свой детский вздор.
Не оставляй меня в покое.

Пусть взгляд из мрака так же дик.
Пусть нас у чресл ласкают когти.
Мы пробираемся сквозь крик,
до алых пик сгрызая ногти.

Давай-ка выпьем под аккорд,
будящий в небе песню бога.
Мы превращаем хари морд
в цветенье ликов у порога.

Иди же.
Выпей возле скал.
Коснись прозрачно цикламена.
Подросший ветер глуп и мал,
он сдуру вновь согреет стены.

Возьми букет за мякоть ртов.
Дыхни мне в губы острым всхлипом.
Мы серебримся у крестов,
где тёмным мёдом пахнут липы.

Возьмись за ночь у свода игл.
Возьмись за гриф, пропахший прелым.
Мы серебримся.
Ветер хрипл,
как вой пилы над белым телом.






202
*  *  *

У чёрных стволов собираются лужи.
Они словно смотрят из брошенных утр.
У чёрных…
Моргают,
становятся уже
у чёрных,
корою обёрнутых нутр.

У чёрных стволов мышцы веток замшелы.
И лужи моргают,
как очи ворон
у чёрных стволов,
словно лужи у тела,
чуть жёлтой свечой согревавшего сон.

Кустарники.
Листья.
Ну где же здесь тропы?
Тепло и зловонно отпрянула тварь.
По следу ежей,
под кротовьи подкопы
на звуки,
на запах,
на скрипки и гарь.

А чёрные лужи всё смотрят из бездны.
Их иглами капель уродует плачь.
И кошки,
как ноты,
почти бесполезны,
вдоль пухнущих век удаляются вскачь.











215
*  *  *

По кабелю в ветер,
в трубу стекловаты,
по тонким и стройным смычкам проводов,
по файлу по кайфу
втекая в закаты,
как выплески слизи, смерзаясь у льдов,

они полыхают,
плывут сквозь волокна.
они нам в мембраны врубают рассвет,
по веткам берёз,
упиравшихся в окна,
по биту
 неся
полуплачущий бред.

Оставьте же стон телефонных симфоний.
В них скрипки, как руки, сломались у стен.
По стекловолокнам,
по пальцам,
спросонья,
по мокрым столбам,
изогнувшимся в крен.

Сплетения тока вздувают нам вены.
И выкрик “ответьте!” сжимает нам мозг.
И тени ушедших рыдают из плена
стеклянных изогнутых лазерных розг.

Я что-то кричу в отраженье мембраны.
Я ветром слипаюсь у пальцев… у глаз…
И кто-то,  как вирус,
программу органа
врубает по файлу, простившему нас.

А шелесты клавиш лабают стаккато.
А вэбы взлетают, двоясь пополам.
Роняя слезу,
материнская плата,
целует нас в мозг тёплой плотью программ.


214
*  *  *

Песнями, гимнами сыпятся ветки.
Вот и наш час для большого костра.
Песни и гимны сплетаются в метки
прутьями жил проходного двора.

Хоры рыдают,
ломаясь под скрипки.
Пиками ввысь истекает орган.
Мёртвые в свечках,
прозрачны и липки,
каплями ликов стучат в барабан.

Струны нам пальцы сжимают в мозоли.
Снегом,
как гимном,
сочится восход.
Время.
И те,
умиравшие в поле,
снова лабают ненаш крёстный ход.

Движется космос.
И падают ветки.
Хоры ссыпаются каплями лиц.
Тени у горл,
словно чёрные метки,
вскинуты в мрак полумёртвых зарниц.















203
*  *  *

Зачем по нам стекает пепел
таких же нас,
мычащих “зум-м-м-м...”?
Зачем прибой,
так зол и светел,
нам ливнем вверх взрывает ум?

Зачем они нам смотрят в спину,
роняя ноты красных звёзд?
Зачем они ложатся в тину
других,
взлетающих из слёз?

По нам текут, чернея, солнца,
густеют,
стынут возле ног.
К нам залетают сквозь оконце
колонны душ,
трубящих в рог.

По нам стекают комья крови
из неба рухнувших богов.
И в тёмно-красном остром зове
ревут прибои городов.

Простите нас за наши вёсла,
что гнулись в зеркале пруда.
Зачем они,
так стройно рослы,
не возвращаются сюда?

И чёрный пепел на подпруге
змеится красной сетью жил.
Рассвет.
Колышатся на круге
полуживые зубья пил.






204
*  *  *

Перевёртыши румб обтекают проходы.
Пароходы под марш заряжают гудки.
Перевёртыши курсов лабают восходы,
факел рынды клоня перед устьем реки.

На дряхлеющий мол осыпаются ванты.
И гудки,
словно плачи,
бросаются вверх.
Нам в ключицы, как девочки, дышат атланты,
наступая для роста носком на лемех.

“Наклоните мне кружку в уставшие руки”, –
я кричу,
в тёплом ветре качая серьгой.
И вздыхающий зверь
с выражением муки
на лице,
словно мыс, изогнулся дугой.

Эй, вы,
троньте мехи незабывшейся грусти.
На губных на гармониках сбацайте марш.
Паруса каравелл,
не ушедших от устья,
навевают прохладу на скомканный пляж.

Наклоните ж мне в руки янтарные кружки,
в ритме боцманских дудок входящие в раж.
Повернув,
как радары,
прохладные ушки,
кошка в белом по сходням восходит на марш.

И от всхлипов всё чище касания моря.
В синеве такелажи, как вздох,
как узор.
Отлетающий гимн не вернувшихся с моря,
поднимаясь на фок,
замерзает у гор.


213
Ярмарка.

Дуба-дуба.
Бумба-цумба.
Солнце и вино.
Мокрым паром дышит клумба
сбоку нам в окно.
Зной и тени.
Пыль и ветер.
Мупс-ца-ци-на-диц-ц-ц.
Ходят кошки.
Плачут дети
в пыль и фотоблиц.
Пьют и курят. Ржут и скачут.
Ярмарка чудес.
Здесь дерьмо так много значит.
Мупс-ца-ци-на-дэц-ц-ц.
Ах, как мило!
Дуба-дуба.
Эх, а ну споём!
Ты сосала очень грубо
прямо под рулём.
Мы попили, мы попели,
мы пустились в пляс.
Две курсантки отымели
дуба-дуба
нас.
Ах, любовь их так безбрежна,
и у каждой – бант.
Та, в очках, сосала нежно.
Бум-ца-ца.
Талант.
Бум-ца-ца.
Трясёт прыщами
на окне герань.
Все менты объелись щами,
блин, в такую рань.
Блещут зубы.
Воют трубы
сбоку у окна.
Это снова,
дуба-дуба,
ярмарка дерьма.

212
*  *  *

Они нас не будут будить среди ночи
теперь,
когда след остывает во мгле.
Они уж не будут кричать что есть мочи
на вколотой в небо прозрачной сосне.

Лишь только
 на коже застывшие слёзы
нас греют,
как лупы,
под светом луны.
Как больно.
Они приносили мимозы,
нам жёлто-сухим опахавшие сны.

Просторен диван, переполненный мраком.
Изгибисто-ломок на ложе бокал.
И слёзы на лаке,
как звёзды под лаком,
гранятся в лучи,
превращаясь в кристалл.

И призрачны лица в извивах тумана.
Со стен опадает раздувшийся мох.
Они уж не будут,
придя из бурана,
таить возле губ полусдавленный вздох.

Как холодно.
Пахнет у рук ацетоном.
Летучие мыши вспорхнули ко мгле.
И свечи,
сочась недодушенным стоном,
стекаются в лужи на белом столе.








205
*  *  *

Идя на запах завитков
в соединеньи тёплых линий,
касаясь кожи у сосков
в неощутимой пелерине,
мы погружаемся в их зной,
бурлящих жил,
раскрытых чресел.
Как сладок жар за пеленой,
где чей-то взор кровав и весел.
Они к нам ластятся из тьмы,
на фоне лун сгибая шеи,
нас увлекая в зов луны,
нас удушая в петле шлеи.
Вот ночь.
Тепла удавка рук.
И жгучи губы возле вены.
Как сладко опьяненье мук
под злобный смех ночной сирены.
Зовущим запахом тепла
в лучах луны курятся груди.
Здесь мало света у кола,
где никогда не ходят люди.
К нам наклоняются во мглу,
нам запрокинув лица к кроне.
Мы растворяемся в пылу,
в чужом
неумолимом лоне.
Как душно в сумраке волос.
Нежна и пресна в горле влага.
Теплы оковы жёстких поз
на листьях прелого оврага.
Ах!
Жгуч под вену поцелуй
И, как удавы, твёрды икры.
Луна алеет возле струй,
у губ рассыпавшихся в искры.
И всё острей и туже жар
у кадыка намокшей пасти.
Мы истончаемся в пожар
чужой
 неумолимой страсти.

206
*  *  *

Она не звонит мне. Теперь уж, конечно,
она здесь не будет плескаться в воде.
Теперь уже всё! И поникшие свечи,
как мёртвые лица,
всплывают к звезде.

Теперь она больше не будет плечами
маячить в оконном проёме у туч.
Она, словно стон,
здесь кружилась ночами,
роняя с браслетов раздробленный луч.

Ну где же она?
Я от запаха кожи,
 как зова к любви,
просыпаюсь у стен.
На фоне луны, на вздыхающем ложе
не мечутся факелы белых колен.

Теперь уже окна не светятся тёплым
вот этих,  напротив, смотревших на нас.
И ветреный вечер, сникающий к вётлам,
под южный муссон не уводит нас в пляс.

Ну где же ты? Что ж ты не сушишь фиалки
в теплеющих недрах заброшенных книг?
Мне смотрят в окно замолчавшие галки,
цепляясь когтями за гаснущий блик.

Под ночь из-за воздуха рядом
удушье
сжимает гортань, как при вдохе в цветах.
И гибкий портрет, сухо пахнущий сушью,
всё смотрит из мрака на белых листах.

На фоне луны, чуть вращаясь,
снежинки,
похожи на дождь, затвердевший у гор.
Теперь уже всё! На пустые пластинки
замёрзшие в небе
наносят узор.

211
*  *  *

Она мне на фиг не нужна.
Она зануда… ну и… прочье.
Она всё время пьёт до дна
и вечно смотрит в небо ночью.

Вообще, зачем она тут есть?
Зачем она мне пишет блюзы?
Она всегда приходит в шесть,
 в углы распугивая музы.

У ней во лбу большой бриллиант,
как фигов лист… того… на сраме.
Она,
как луч, бросает бант
на голый холст, замёрзший в раме.

Зачем ты трогаешь меня
в подпоясной запретной зоне?
Зачем,  как будто от огня,
кудрятся волосы на лоне?

Она, конечно, ни к чему
таким, как я,
смотрящим в воду.
Не согревай собою тьму.
Не начинай сношенье с ходу.

И круглый контур ягодиц
мне ни к чему на лунном фоне.
Мне душно от твоих ресниц
в подпоясной запретной зоне.

Зачем же? Я её забыл.
Я с рук и рта смываю соки.
Она была. Я тоже был.
К чему ж нам вальс на водостоке?

Она совсем, совсем не та.
У ней печальная улыбка
и тень смятённого креста
промеж грудей юна и зыбка.

210
*  *  *

Он не спорит.
Он всё обещает прийти.
Он кивает лицом, перевёрнутым в стужу.
Он всё шепчет у рук,
выдыхая с горсти
золотые узоры
 в уснувшие лужи.

Снег на стёклах змеится туманной водой.
Эпидермис крестца шелушится прохладой.
Нам так холодно в ветре под чёрной звездой
в обрамленьи цветов уходящего сада.

От касания глаз отворяется мгла.
Тёплым золотом падают с яблони вздохи.
Вот он мечется там,
где в пространстве тела
изгибаются вверх в бело-струйном всполохе.

Где же он?
Мне не видно в мелькании глаз
этих всех.
что бормочут,
касаются тела.
Он не спорил.
Он что-то шептал нам про нас,
распрямляя вверх пальцы, как белые стрелы.

А по нам всё скользит мельтешение рук.
А у нас венчик губ воспалился от влаги.
Мы уходим сквозь листья на стонущий звук,
отдаваясь упавшим в умершем овраге.










207
*  *  *

На голос станции сквозь вьюгу.
Там подают к путям состав.
Там поезда уходят к югу
через мороз и ледостав.

Протяжен путь по снежным шпалам
под лязг и вой товарняка
через сугробы,
где навалом
июльский запах сорняка.

Нам голос станции
 сквозь шелест
прозрачных змей
 лабает зов.
Ах, как стучит об челюсть челюсть
в перекрещении столбов.

На рельсах нити снежной вязи.
Здесь пахнет углем и бедой.
Мы отмываемся от грязи
сухой мороженой водой.

Уже снежинки чуть теплее
 у наклонённого столба.
Здесь,
между рельс,
как на аллее,
любовь надрывна и груба.

А зов всё громче.
Репродуктор
роняет молнии со рта.

Алё, куда же вы,
кондуктор?
Зачем бросаетесь с моста?





208
*  *  *

Мы касаемся друг друга
и роняем с кожи звон.
Мы выходим из-за круга
на дымлистый перегон.
От тумана влажны локти,
забелевшие у лат .
Почему без лака ногти
перед выходом из врат?!
Мы облились дезодором.
Мы намазались у век.
Красен воздух над простором,
над огнём удавок-рек.
Поднимайтесь сквозь пространство,
напрягая мышцы крыл,
в синеву опухших с пьянства
отражённых в небе рыл.
Доедайте,
 что на блюде,
оттирайтесь от вина.
В нас лучами смотрят люди,
выплывающие с дна.
Вот коснулись пальцев руки.
Поцелуй и пьян, и свеж.
Нас у плеч стесняют луки.
И в росе намокла плешь.
Пахнет воздух острым зноем
переменчивой листвы.
Ну, давай,
 бойцовым строем
выходите из травы.
Выходите!
 Выходите!.
Напрягите струны стрел.
Это будет,
 как на Крите
меж любовью пахших тел.
Вот и взлёт.
 Уж воздух гуще.
Он наполнился огнём.
Ветер тянется из гущи,
из беды за белым днём.

209






*  *  *

На Лонжерон,
убогий пляж у доков
ложится пыль от Дюка Ришелье.
На трупы крыс у провонявших стоков
ослепший дождь кладёт своё колье.

Неясен дух загнивших у бульвара
на высоте,
над небом и водой.
Как серебристы эти клочья пара
под неживой чернеющей звездой.

А люди-тени нас минуют в мраке
и запах дев нам будоражит всхлип.
А возле урн в посеребрённом лаке
застыла тень неистреблённых лип.

По мостовым,
по серым,
по булыжным
стучат комки
 роняемых с колёс.
По мостовым
назад,
от Дальних к Ближним
стекает звон полустолетних слёз.

И чёрный мозг уснувшего каштана
стучится в небо градом темноты.
Уже туман.
Уже рассвет.
И пьяно
рыдает Бог в засохшие цветы.









225
*  *  *

В дожде трамваи светятся водой
и лица окон залиты слезами.
Свет,
 как стекло,
 взрывается под той,
под неживой
 в перегоревшей раме.

В дожде, как в дымке, кружит призрак-смех
других,
чужих,
неотклеймённых в вэбе.
Мы шепчем вальс окаменевших всех
в водой, как кровью, истекавшем небе.

А пустота – как очень долгий крик.
Меж мёртвых луж,
как листья, мокнут руки.
И словно свет, взрывается ледник
замёрзших душ
в почти угасшем звуке.

В дожде огонь, как девочка в шелках,
вот он остыл в неотражённой дали.
И с мёртвых струн,
угасших на руках,
дождится плач всех нас,
забытых в бале.

И смотрят фары взглядами зверей.
И дождь,
как вальс,
кружит на звонкой сцене.
Из синих пневматических дверей
дождинки ликов капают в ступени.

*  *  *

Они нам шарят отходняк на недобитой арфе.
Они для нас лабают рок в сопровожденьи муз.
Аккорд.
И ангел,
на крюке вися на белом шарфе,
нам исполняет полувзмах под сатанинский блюз.

Мы крутим веером у глаз,
подмигивая справа.
По нам тухлеющий нектар ползёт, как кровь и сон.
Аккорд.
Из трещины в горе,
как гной, выходит лава.
И вверх
 по лестницам из льда
уходят в перезвон.

Бросаясь с неба, стрелы звёзд нам подломили горы.
Прозрачен воздух, как вода, у опалённых скал.
Мы отражаемся в стене,
роняя снег на взоры
совсем не приглашавших нас на сатанинский бал.

Втекает луч через излом полуседой породы.
От звёзд и выкриков сквозь ночь
 дымится пульсом знак.
И возле скал,
как возле солнц,
светлы и жёлты всходы
почти забытых в мраке лон, почти родивших знак.

У пустоты,
 как у окна,
сочатся гимны тёплым
под плачи мёртвых.
Возле губ чуть леденист узор.
Они для нас играют туш под этим,
нежно-блёклым.
Они для нас лабают рок-
-энд-ролл под венский хор.


227
С о д е р ж а н и е.

“Замёрз проспект…”……………………………………………………….3
“Елозит дождь…”  …………………………………………………………4
“Нас провожают неясные сны…” ……………………………………….. 5
“Сегодня много синевы…” ………………………………………………. 6
“Ручка на двери покрыта льдом…” ……………………………………… 7
“Вот и уходит нега…” ……………………………………………………. 8
“Возле белых бортов шелестела вода…” ………………………………... 9
“Уже на исходе чётвёртый день…” …………………………………….. 10
“Белый купол под чёрным сводом…” ………………………………….. 11
“Холодный ветер от стеклянных волн…” ………………………………12   
“День сквозь ветви смотрит косо…” …………………………………… 13
“Уже стало меньше жары и счастья…” …………………………………14
“Сквозь серый мрак на дне оврага…” ………………………………….. 15
“Дракон мне дышит в спину льдом и зноем…” ……………………….. 16
“У ветра вкус недамского вина…” ………………………………………17
“Блестят, словно бритвы, края паутины…” ……………………………. 18
“Мы бежим по краю завтрашнего дня…” ……………………………… 19
“Скоро час твоего появленья…” …………………………………………20
“Танго ветром мечется по залу…” ………………………………………22
“Недогоревшие огни…” ………………………………………………… 23
“Словно омут, бока. Чёрный бархат тяжёл…” ………………………… 24
“Я боюсь смотреть на коленкор…” …………………………………….. 25
“Вот-вот войдёт к нам в сердце вечер…” ……………………………… 26
“Мы забудем этот тёмный балкон…” ………………………………….. 27
“Он смотрит внутрь…” ………………………………………………….. 28
“Затухшие стоны, как ритмы фламенко…” ……………………………. 29
“Прозрачный воздух. Ветер южный…” …………………………………30
“Вкус древних строк на языке...”……….. ……………………………….31
“С утра заорала по радио певица…” …………………………………….32
“Ну вот и шанс коснуться этих рук…” ………………………………….33         
“Стоял апрель и пели люди…” …………………………………………. 34
“Кричали и плакали трубы…” ………………………………………….. 35
“Мы вновь встаём в ледяную рань…” …………………………………..36
“Горит закат. Зелёным пахнет буря…” ………………………………….37
“Пароходный крик у раскрытых створ…” ………………………………38
“Больно от тишины…” …………………………………………………   39   
“Волны здесь тяжки, как груди…” ………………………………………40
“Воздух нежен, как эти губы…” …………………………………………41
“Чей-то глас посылает нас в путь…” ……………………………………42
“Холод плывёт с пустыря…” …………………………………………….43
“Так тонки и радостны стебли…” ……………………………………….44
“Полиловело небо и таяли звёзды…” ……………………………………45
“За нами вернулась зачем-то ночь…” ………………………………….. 46
“Кто-то поёт во дворе, словно плачет…” ……………………………….47
“Я напрасно ловлю твой уклончивый взгляд…” ………………………48
“Горящее письмо роняет хлопья сажи…” …………………………….. 49
“Тугой небосвод приутишен и бел…” ………………………………… 50
“Уже октябрь…” ………………………………………………………..   51
“Мы шли домой через сады…” ………………………………………… 52
“Ознобно. Стелется туман…” ………………………………………….. 53
“Горек свет. Твои небрежны руки…” ………………………………….  54
“Тогда был дождь… “ …………………………………………………… 55
“Мы так давно не пели вместе…”……………………………………..…56
“Пел джаз-банд…” ………………………………………………………..57
“Мы сходим по трапу на остров…” ……………………………………..58
“Мы вечно бредём возле кромки прибоя…” ……………………………59   
“Плывёт под ноги гладь…” ………………………………………………60
“Уже давно оплыла сигарета…” …………………………………………61
“Издалека приходит ливень…” ……………… ………………………… 62
“У нежных слов всё тот же нежный пульс…” ………………………… 63
Пейзаж. …………………………………………………………………… 64
“Синий сумрак за узким окном…” ………………………………………65
“Стояли птицы в проводах…” …………………………………………   66
“Длилась эра…” …………………………………………………………..67
“Встаёт земля, как кони, на дыбы…” ……………………………………68
“Это время похоже на ветер…” ………………………………………….70
“Лимпопо…” ………………………………………………………………71
“Вблизи домов по тополиным веткам…” ……………………………….72
“В меня глазеет мент, как сумасшедший дог…” ……………………….73
“Мы думали о хлебе…” …………………………………………………. 74
“Как далеки все те, что нас любили…” ………………………………… 75
“Я ждал тебя почти что век…” …………………………………………. 76
“Постучу в окошко…” ………………...………………………………… 77
“У карнавала пахнут губы…” ……………………………………………78
“Сегодня день, когда опять приходят эти…”  …………………………..80
“Хотелось счастья и любви…” …………………………………………..81
“Он что-то мне крикнул, взлетая…” …………………………………….82
“Горит во тьме фонарь…” ………………………………………………..83
“Что-то пели, провожая…” ………………………………………………84
“На шорох туч из нор выходят люди…” ………………………………..85
“Сочилась бежевым стена…” ……………………………………………86
“Было темно…” ………………………………………………………….  87
“Он приходит, как обычно, к ночи…” …………………………………..88
“Как-то очень темно…” …………………………………………………..89
“Пасмурно. Ветер стих…” ………………………………………………. 90
“Над балаганом серебрятся ветки…” ……………………………………91
“Мы пели, и мы молчали…” ……………………………………………..92
“Нас по лицам погода…” …………………………………………………93






































































* * *

Замёрз проспект.
Он жёлто-чёрн.
Забила пыль крылами в лица.
И листья пальм накрыли дёрн,
напоминая черепицы.

Вот потеплели руки
там,
где тенью вниз уходит ворот.
Здесь так темно у чёрных рам,
кубами исчертивших город.

Ваш поцелуй пахнул слезой,
как чёрным снегом у перрона.
Запахло дымом
и грозой
полузазубренного звона.

Гремит асфальт у жёлтых фар.
Пройдёмте вдоль, взрыхляя листья.
Снимите ветер и нагар
с тех фонарей,
застывших в твисте.

У старых пальм на пальцах снег.
Пришёл фейрверк из тёмных окон.
Ложитесь вниз
лицом в проспект,
под бред-берет заправив локон.

А кукла смотрит из окна.
Запела трель взрыхлённой стали.
Пройдёмте вниз,
касаясь дна,
вдоль заострившейся спирали.





*  *  *

Тропа сыра при напряженьи глади.
Тропа уходит в тучи у дождя.
Нам крикнул в дождь чужой,
упавший сзади,
протяжный звук,
из “си” поникший в “ля”.

Наш горизонт укрылся за туманом.
По мачтам елей пролетел закат.
Согрелся дождь от прикасанья к ранам
в глуби прорех перержавевших лат.

Игла остра у небосвода в хвое.
Протяжный вздох упал из синевы.
Мы входим вверх,
где горы  лысы в вое
миллионолетней скриплой тетивы.

А воздух остр при обниманьи шеи.
А ветер сладок,
падающий вниз.
В торфах огонь.
И дуют суховеи
под острый крик меднобородых лис.






















































*  *  *

Нам заряжают песню сквозь дворы
друзья друзей,
 покинутых годами.
Нам заряжают старые пиры
с прощальным криком птиц над проводами.

Как всё давно –
всё то, что было там.
В дворе-колодце были чахлы клёны.
Была луна.
И ветер по кустам
взметал туман, как саваны, на кроны.

В колодце сырость.
И подъезд опал.
Нас никого во мгле не знают дети.
Проклятый двор. Он глуп и мал.
Он стал,
как пыльный слой на белой сигарете.

Проход похож на арку меж углов.
И больше мне никто не крикнул в спину.
Мне заряжают музыку без слов
те провода,
направленные в глину.


















*  *  *

Потеплевшая пыль согревает мне тело.
Я дышу –
это воздух,
он молод и тёпл.
Наконец-то апрель.
И стихи чистотела
вылетают на луг из взлетающих сопл.

Гуд бай-бай.
Улетайте – теперь уже лето.
Вы нас грели на тонкой пластине зимы.
Мы вам молимся вверх,
где руины
нагрето
искажают стекло переменчивой тьмы.

Вот он май.
Вот июнь.
Мы всё смотрим в пространство.
Как давно затвердел пропустивший вас свод.
Это лето.
И тополь,
теряя убранство,
чёрным остовом в сломки ломает восход.

А пыльца, словно снег, на прозрачных ключицах.
И так трудно коснуться всех канувших в сталь.
Как тепло у асфальта,
 где звёзды на спицах
запылённых колёс,
улетающих вдаль.








226
“Из снега с ветром…” …………………………………………………...140
“Мы идём куда-то сквозь подвалы…” …………………………………141
“Как тихо. Пространство огромно…” ………………………………….142
“Он сидит возле гнойного древа…” ……………………………………144
“Давайте сходим на Париж…” ………………………………………….145
“Кончен август…” ……………………………………………………….146
Погребальная. ……………………………………………………………147
“Мы дошли до края света…” …………………………………………...148
“В проходах искрятся от капель цветы…” …………………………….149
“Город, город. Мрак и свет…” …………………………………………150
“Ветрено. Близок, как старость, август…” …………………………….151
“Это танец…” ……………………………………………………………152
“Мы плыли по тоннелю…” ……………………………………………..153
“Кончался день и зацветали липы…” ………………………………….154
“Это жёлтое небо не знает про нас…” …………………………………155
“Ветер, ветер… “ ………………………………………………………   156
“Красное солнце раздулось к ночи…” …………………………………157
“Из бесконечного вчера в лицо летели розы…” ………………………158
“Мы сидели возле лестниц…” ………………………………………….159
“По вечерам они уходят снова…” ……………………………………   160
“Липы похожи на чёрные руки…” ……………………………………..161
“Мы – другие…” ………………………………………………………...162
“Какая ночь уставилась в окно…” ……………………………………..163
“Такой бесконечный воздух…” ………………………………………...164
“Мы идём по прозрачной воде…” ……………………………………...165
“Давайте к нам…” ……………………………………………………….166
“Мы оскользаемся в снегу…” …………………………………………..167
“Вечер уходит под вздохи кларнета…” ………………………………..169
“У нас сегодня снежный ветер с юга…” ……………………………….170
“Дили-доны…” …………………………………………………………..171
“Вот пал туман…” ……………………………………………………….173
“От пыли кашель…” …………………………………………………….174
“Карусель нас уносит по кругу…” ……………………………………..175
“Мы пьём вино у позабытых глыб…” ………………………………….176
“Рассвет, словно пальцы, касается тела…” ……………………………177
“Недогоревшая листва…” ………………………………………………178
“Рисунок губ похож на выкрик в смехе…” ……………………………179
“У вас горящее во лбу…” ……………...………………………………..180
“Перестают лететь из темноты…” ……………………………………...181
“Старый адрес уставшей липы…” ……………………………………...182
“В прозрачном небе остро-длинны тучи…” …………………………...183
“Блестели капли возле лона…” …………………………………………184
“Чуть тёмные скулы прохладны и длинны…” ………………………...185
“Почти ушедшая весна…” ………………………………………………186
“Мне хочется обнять тебя в районе зада…” …………………………...187
“Сквозь прохладную тьму коридора…” ………………………………   94
“Мы проходим вдвоём ряды…” …………………………………………95
“Здесь когда-то мы вместе стояли у плит…” …………………………  96
“Никто не ждёт нас у прохода…” ……….……………………………… 97
“Из двух шагов слагается фокстрот…” ………………………………….98
“Канатоходец в лайкровом трико…” ……………………………………99
“Он был серый, как серы мыши…” …………………………………….101
“Вода устала от дождя…” ………………………………………………102
“Звон воды. Так много комаров…” …………………………………… 104
“Длинный хвост и под шёрсточкой – сине…” ………………………   105
“Гуще тень и тише у подножий…” …………………………………….106
“К нам на плечи летят с неба листья…” ……………………………….107
“Последний свет у голубого…” ………………………………………...108
“Очень долго идти через площадь…” ………………………………….109
“Как спокойно тело это…” ……………………………………………   110
“От оркестрика тянутся блики…” ……………………………………   111
“Как мы долго уходим отсюда…” ……………………………………   112
“У ограды растут цветы…” ……………………………………………..113
“Здесь странно. Туманы. И белые реки…” …………………………….114
“С востока ломились стальные тучи…” ………………………………..115
“Мы переходим дорогу на красный…”  ………………………………..116
“Мы тихо бродили…” …………………………………………………   117
“Здесь всё не так…” ……………………………………………………..118
“Был октябрь…” …………………………………………………………119
“Под крыльями земля похожа на пространство…” …………………   120
“Ты одета в дождь и солнце…” ………………………………………   121
“Возле девочек мутны стаканы…” ……………………………………..122
“Сегодня хмурая вода…” ……………………………………………….123
“Крик гагар с утра ясней и чище…” ……………………………………124
Озеро Рица. ………………………. ……………………………………..125
“На волнорез, пыхтя, вползали крабы…” ……………………………   126
“Вдоль дороги летели клочья…” ……………………………………….127
“Как хорошо молчать…” ………………………………………………..128
“Мы уходили сквозь нестойкий воздух…” ……………………………129
“Скорый поезд…” ……………………………………………………….130
“Часы отбивают два…” …………………………………………………131
“Не приходившая полночи…”  …………………………………………132
“Тёмное небо…” …………………………………………………………133
“Мы бродим ночью по воде…” …………………………………………134
“Очень грязно. От шарфа туго…” ……………………………………   135
“Как долог взгляд мне в спину из вагона…” …………………………..136
“Всё так же никак не кончается снег…” ……………………………….137
“Мы уходили на чуть слышный свет…” ……………………………….138
“Через город стекла, преломлявшего воздух…” ………………………139
“Мы здесь нежны, как вкус усталых роз…”……………………………188
“Уже время сказок…” …………………………………………………...189
“Мы долго падаем вперёд…” …………………………………………...190
“Кричали из окон летящих вагонов…” ………………………………...191
“Здесь по карнизам бродят кошки…” ………………………………….192
“Молящийся вверх…” …………………………………………………..193
“Из хруста льда она приходит к нам…” ……………………………….194
“Туманный абрис отраженья…” ………………………………………..195
“Люди падают, как листья…” …………………………………………..196
“Он неприступен, сир и туп…” …………………………………………197
“Держите луки вертикально…” ………………………………………...199
“Клиньями губ улыбаются в трубы…” ………………………………...201
“Из щелей ветер, как ножи…” ………………………………………….202
“Песнями, гимнами сыпятся ветки…” …………………………………203
“Зачем по нам стекает пепел?” …………………………………………204
“Они нас не будут будить среди ночи…” ……………………………...205
“Идя на запах завитков…” ……………………………………………...206
“Он не спорит…” ………………………………………………………...207
“На голос станции сквозь вьюгу…” ……………………………………208
“Мы касаемся друг друга…” ……………………………………………209
“Она мне на фиг не нужна…” …………………………………………..210
“Она не звонит мне…” …………………………………………………..211
Ярмарка. ………………………………………………………………….212
“Перевёртыши румб обтекают проходы…” …………………………...213
“По кабелю в ветер…” …………………………………………………..214
“У чёрных стволов собираются лужи…” ………………………………215
“Парад шевелится во мгле…” ……………………………………..……216
“Уходящие вдаль…” ………………………………………………...…..217
“Черный дождь…” ………………………………………………...…….219
“Она покинула меня…” …………………………………………………220
“Лицо троится в трещинах стекла…” …………………………………..221
“С тёмных веток капает смола…” ………………………...……………222
“Полулампа у двери…” …………………………………………...…….223
“Под шорох шин…” ……………………………………………………..224
“На Лонжерон, убогий пляж у доков…” ……………………………….225
“В дожде трамваи светятся водой…” …………………………………..226
“Они нам шарят отходняк на недобитой арфе…” ………………...…..227
Содержание…………...…………………………………………………..228