Марине Галеевой,
студентке первого курса
худграфа БГПУ
Неровный свет в осколках чёрной вазы.
Была портьера влажна у лица.
Здесь,
у окна,
рассвет кончался сразу
на острой кисти с функцией резца.
Ты что-то пела,
перемазав краской
щеку левее этих тёплых губ.
Я твой висок под шёлковой повязкой
всё целовал в пейзажах гваделуп.
Стояло утро,
нам не грея руки.
Уж на холсте чуть просветился зной.
Уже чуть слышны в недрах джунглей звуки
над левой
с краю рамы
стороной.
Ты всё смотрела мимо, мимо, мимо.
Ты что-то пела,
наклоняясь в холст
на отстранённый голос пиллигрима,
с угла пересекавшего погост.
А ночь лежала влажно, как портьера,
мне охлаждая холодом лицо,
а свет был ломок в вазе под сомбреро,
полями обозначившем кольцо…
А ты молчала, чуть шурша кистями
по небу,
как чужому полотну.
Рождался день на отдалённой яме,
забыв тебя,
склонённую к окну.
* * *
«Давай, пошел!» – мне крикнул ротный,
роняя кровь в поток дождя.
Он остро пахнет зверем, потный,
харкая слизью и рубя.
Огонь взрывается слезами.
Эй-эй,
они почти что здесь.
Прикройте с фланга!
Берегами!
Держите строй, все те, кто есть!
У скакунов дымятся холки.
Давай,
пошли,
не лейте слез.
Уже красны от крови елки,
ковром усеявшие плес.
Давайте вверх левей по склону,
скользя копытами в снегу.
Вперед и вверх по кручам
к звону
чужих мечей на берегу.
Ну что ж ты?!
Рухнул всадник справа.
Теперь так пусто у плеча.
Вперед!
Выходим в лоб,
где лава
холодной крови горяча.
Уже в нас смрадно дышат хари.
Уже визжат кругом ножи.
Откуда этот запах гари?
Пора, мой конь,
кричи и ржи.
В нагрудник бьются копья.
Стремя
хватает склизкой синью клык.
Мой меч разваливает темя,
глуша чужой утробный рык.
Не сдайте фланги!
Дождь все туже.
Не гните линию в строю!
Не плачь, мой конь,
давай же,
ну же!
Гони их к скалам на краю.
И черен мозг на всех копытах
до горл забрызганных коней.
И плачет сотник возле скрытых
засеребрившихся огней.
***
Как тяжело.
Кольчуга липка
на мокром теле у огня.
И менестрель роняет скрипку
с заиндевевшего коня.
По кругу чарка.
Люди пьяны.
И кровь, как грязь,
там,
на клинках,
где отражаются поляны,
лабая марш на черенках.
Костер кипит огнем у неба.
Кричат возничие из мглы.
И солянистый запах хлеба
уже согрел в дому углы.
“Я был на фланге!” – крикнул пьяный.
Сломалась ветвь у синевы.
И отражаются поляны,
взлетая в небо из травы.
“Здесь хорошо”, - сказал неясный,
не проявившийся во мгле.
Костер горит,
прозрачно-красный,
рисуя тени на стволе.
И рукоять у чарки липка.
И пахнет кровью мех коней.
Эй, музыканты, где же скрипка?
Мы вновь выходим из огней.
Мы снова здесь,
где отразились
поляны в небе, как в пруду.
Мы преждевременно простились,
влезая в латы на ходу.
Нас преждевременно отпели
все эти,
канувшие в пыль.
Луна расплавлена на теле.
И пахнет золотом ковыль.
***
Короны у ламп застывают в морозе.
И лужи сгустились резиной в ногах.
Последний огонь,
догоревший на розе,
нам шепчет под пеплом о древних богах.
Промчались кентавры,
литы,
гладкокожи.
От них запах яблок, как дев и садов.
А пепел все шепчет:
“О, боже! О, боже!”,
взлетая под ветром вдоль серых рядов.
На гладкие волны ложатся отсветы
все той же прозрачной, ущербной луны.
Молчат кипарисы,
докончив куплеты
растаявшей к ночи нездешней весны.
Копыта стучат,
затихая за миртом.
От волн подлетевшая пена
мертва.
Короны у факелов.
Никнет к палитрам
слегка загустевшая к ночи листва.
А кони прохладны,
литы,
гладкотелы.
На гривах, как пламени,
пляшет рассвет.
Короны на соснах,
багровы и белы,
танцуют,
сгущаясь в направленный свет.
***
С вершин приходят утренние росы.
Игольчаты цветенья возле труб.
Мы смотрим вверх,
где чертятся вопросы
полунемых,
полузабытых губ.
Там так тепло от их дыханья в холод.
Чуть запотела крайняя в Весах,
И ледяной,
туманно серый молот
взлетает вниз на солнечных часах.
С лучей осыпался перезамерзший иней.
Он тает вихрем
там,
где Ганимед.
Вот он исчез на левой половине
чужой луны,
переключенной в свет.
А холод тих у голубого всплеска.
И тишина,
где выгнут Млечный Путь.
И с ликов солнц взвихряясь,
арабеска
у черных звезд нам согревает грудь.
“Простите!” –
вскрик протяжного тумана.
И он уже далек,
у пустоты.
Мы шепчем стих печального Ростана,
клоня огонь в пахучие цветы.
***
На поролоне сперма, словно краска.
Он,
поролон,
пропах во мгле теплом.
Почти остыла к полуночи ласка
ее,
живой,
под обнявшим крылом.
Еще чуть-чуть – и будет утро снова.
Она ногами встала на карниз.
Уже полет.
Ей не хватило слова,
чтобы сказать при отправленье вниз.
Лишь тень.
И перья кружатся вдоль блока,
вдоль отраженья в окнах белых луж.
Слеза дождя огнем взошла из ока,
что все глядело в холоде из душ.
Крыла раскрылись,
распрямились в ветер,
и запах лона сгинул в пустоте.
Смотрели в небо брошенные эти,
следы дождя размазав на листе.
Пространство пусто.
Ветер обнял ели.
Согнулись в небо тучи из дождя.
Я влагу лона сохранял на теле,
танцуя самбу,
плача и бредя.
***
Под небом,
там,
где реже воздух,
чуть просветился космос вниз.
Под небом пыль на острых звездах,
глядящих в землю через бриз.
Земля под крыльями так шатка.
Смолисты горы справа вдаль.
И тень луча,
стройна и гладка,
закрыла космос, как вуаль.
На тучах сзади звон от зноя.
На тучах… тучи, словно снег.
И лики звезд,
звеня и ноя,
у горных пик прервали бег.
И я вдохнул глоток мороза
при повороте из огня.
Был космос,
бред,
и мерзли слезы,
немножко молодя меня.
***
Неровен шаг по старому карнизу.
Скользнули когти вниз по жести… вниз…
Здесь у стекла тепло уходит книзу,
где леденист,
где дымно-льдист карниз.
В окне огонь,
как чернота в камине.
Вздувает ветер пепел из трубы.
Я вас имел на остром ложе пиний
под дальний звук грохочущей трубы.
Не пойте джаз.
Кричите же!
Кричите!
На окнах вазы, словно на воде.
Вот кончен бал.
Вы в теплой сперме спите,
окинув длань в прохладу на звезде.
Движенье неба стихло на пороге.
Почти под утро вскрикнула сова.
Нас в дальний путь сопроводили боги,
когда часы во мглу пробили два.
Остыла степь в проеме меж деревьев.
Кричат цикады в холод на окне.
Свет рассыпался,
падая из перьев
сидящих справа там, на стороне.
***
По старому заброшенному пляжу
проходят чайки линией огня.
По струнам радуг,
в сон роняя сажу,
взлетают листья брошенного дня.
Песок скрипит похоже на рыданья.
Вот солнце пало в воду за водой.
И запевая слезы и страданья,
крыласты в белом подровняли строй.
У пляжа тесно в глубине кабинок.
Ну, наливай.
Как пахнущи цветы!
У пляжа,
на скамейках,
возле спинок,
нахохлив гривы,
призрачны коты.
А сходни в глубь
дощаты,
скриплы,
гулки.
Здесь мелководье прямо до конца.
И возле сосен,
глядя в переулки,
подняли крылья в белом у крыльца.
Как тверд песок за полосой прибоя.
Барханы.
Ямы.
Холодно в воде.
Ну, наливай.
И мы,
крыласты,
двое,
взлетаем вверх, качаясь на крыле.
***
По холоду воды,
по ослепленью утра –
эй-эй, держите фланги –
мы снова входим в даль,
пересекая льды,
на запах перламутра,
ровняя строй фаланги,
у гард целуя сталь.
Сквозь стороны,
в огонь,
ломаясь,
смотрят вьюги.
Вот отразились стоны от облетелых глыб.
Храпит и бьется конь.
И кто-то,
шаря фуги
и плача возле кроны,
перезавис у дыб.
По преломленью дня в росе на хризантеме,
по отражению в пространстве красных вин
к нам тянутся с огня
вон те,
в крови и креме,
к переплетению в полуосенний клин.
Давайте –
за других!
Уже нагрелась кружка.
Давайте же –
за левых полузабытых нас.
А вечер дик и тих.
И в шлеме наша шлюшка
под кровь и плач в припевах
подхватывает бас.
Ну вот –
светите нам,
стоящие у входа!
Эй,
запевайте слева,
дождавшиеся нас!
И ночь,
взлетая с рам в луну у перехода,
перегорает в древо
под вскрик на третий раз.
Опубликовано в журнале «Универсум» (Уфа), в №1 2003г
* * *
Здесь по карнизам бродят кошки,
скрипя когтями по стеклу.
Здесь поцелуи понарошке
на заколдованном балу.
Здесь закутки меж бесконечных
задрапированных колонн.
Здесь пыль от позабытых вечных.
Здесь крики гарпий и ворон.
Мы что-то шарили на лютне,
стремясь слабать спиричуэлс.
У мёртвых ваз гудели трутни,
ломая творческий процесс.
Ты говорила мне про струны –
что, мол, на них и тлен, и прах.
И плечи вздрагивали, юны,
при зыбком свете на щитах.
Мы целовались,
словно дети,
таясь от статуй возле стен.
И было сумрачно на свете,
где на струне и прах, и тлен.
Ты мне шептала по латыни,
срываясь вдруг на вздох… на стон…
Прохладным запахом полыни
входила ночь через балкон.
И я всё ждал,
целуя кожу
у полудетских позвонков,
что эти каменные рожи
вползут манером пауков.
Но было сумрачно на свете.
Летела пыль с тяжёлых ваз.
И кто-то в чёрном на портрете
уже прицеливался в нас.
Опубликовано в газете “Истоки”, в №1 2000-го года,
и в сборнике “Оловянное сердце”
“- Пепел Клааса стучит в моё сердце.”
Легенда о Тиле Уленшпигеле.
* * *
В прозрачном небе остро-длинны тучи.
За хрусталём слегка изогнут мир.
Уже поют.
Уже замёрзли сучья
забытых ёлок возле мёртвых лир.
Эгей, пора!
Уже трепещут кони.
Давайте рысью
там,
где тонок лёд.
И лики ив,
склонившихся в поклоне,
роняют кровь и слёзы на восход.
У нас опять в колчанах дремлют стрелы.
На алебардах вновь сверкает луч.
Стальные латы облегают тело.
И снег, как пыль, взлетает с белых круч.
Вперёд!
В галоп!
Нам в спины дышит космос.
Он ждёт от нас и крови, и стихов..
Нас чьи-то руки увлекают в сосны.
Нам души юных согревают кров.
А в темноте безмолвны чьи-то взоры.
А плач совы нас провожает в путь.
Проходят лоси.
Серебрятся горы.
И пепел мёртвых нам стучится в грудь.
Опубликовано в “Молодёжной газете”, №7-9 2000 года,
и в сборнике “Оловянное сердце.
“Если не я, то кто же?”
Жанна д*Арк.
* * *
Дили-доны… Дили-доны…
Снег узорный на стекле.
Словно латы,
балахоны,
запотели здесь в тепле.
Словно стрелы, остры кисти
в разноцветных каплях слёз.
“Дили-дон…” – вздыхают листья
неопавших серых лоз.
Я вас глажу по лопаткам
и гляжу через плечо:
там огонь на делом, гладком,
там кричат и горячо.
Ты мне шепчешь: “Это Жанна!”
На холсте взлетает дым.
Там огонь, как чья-то рана…
“Слишком жизненно, жаным.
Что-то слишком много крови.
Слишком свят у Жанны лик…”
Грязь на брошенной подкове.
Дым и зной за лесом пик.
Кто-то выкрикнул из дали.
Кто-то бросил в нас копьё.
Там чуть слышен скрежет стали.
Там огонь и вороньё.
“Ты напрасно пишешь это!!!” –
я кричал сквозь стон и вой.
“Дили-дон-н-н-н-н!!!” – звенело где-то,
словно сталь… над головой.
Я волок тебя сквозь сажу
с тёплым запахом людей.
Рота лучников у кряжа
поднималась на коней.
“Чуть левей…
в огонь… где тело…”
Я поднял прохладный меч.
“Дили-дон-н-н-н-н!!!” – в тоске запела
чья-то сталь у наших плеч.
Кто-то слева вскинул пику.
Кто-то пёрся с булавой.
Я бежал навстречу крику,
прорубаясь сквозь конвой.
Брызги крови сквозь забрало.
Дили-дили-дили-дон-н-н-н-н!!!
Нам бы только до причала –
там кончается уклон.
Нас несли, визжали кони.
Жанна гнулась над лукой.
Город мок в крови и вони,
остывая за спиной.
А огонь всё рос в просвете.
И ложился пепел в снег.
Над толпой взлетали плети,
как всегда, за веком век.
“Это всё!” – и ты вздохнула,
опираясь на топор…
В тёмной комнате блеснула
искра взгляда возле штор.
Снег у стен метался в пляске,
в экстатической любви…
Твои кисти были в краске,
Словно в высохшей крови.
Ты сняла движеньем томным
шлем,
мечом оттёрла бровь.
Твой клинок был в чём-то тёмном:
то ли краска…
то ли кровь…
опубликовано в газете “Истоки”, в №1 2000-го года,
и в сборнике “Оловянное сердце”
Мы – другие.
Мы стали чище
оттого, что теперь не те.
Бьются волны телами в днище.
Рыбы чёрны в большой воде.
Вот допили уже, что было.
Вот трезвеем – всё жёстче ум.
Гром мечей еле слышен с тыла.
Над конями колдует грум.
Ты мне шепчешь: “Пора! Уж осень.”
Сотни глаз обжигают мозг.
Бьют часы через силу восемь
оголтелых прозрачных гроз.
Да, пора!
Подступает темень.
Кони ждут, выдыхая пар.
Бьют часы через силу время,
как мехи, нагнетая жар.
Вот вздымая клинки меж крыльев,
мчатся ангелы сквозь туман.
Оплывают гробницы пылью.
Сквозь пожары глядит курган.
Ну, давай!
Кони рвутся прямо.
Лунный свет холодит щеку.
С тыла слышится звук тамтама,
нагнетая, как мех,
тоску.
Вот и эти.
Как много крови!
Лёд и пот на чужом коне.
Шлем опять натирает брови.
Взвизгнул меч на моей броне.
Мы прошли.
Мы уже у цели.
Всё отчётливей запах грёз.
Сушит латы на потном теле
тёплый ветер ненаших звёзд.
Опбуликовано в газете “Истоки”, В №1 2000-го года,
и в сборнике “Оловянное сердце”.
* * *
Какая ночь уставилась в окно.
Она для нас сегодня пахнет ливнем.
И острый месяц,
падая в вино,
взрезает мрак своим прохладным бивнем.
Приходит ветер в капельках дождя.
Приходит крик с волны взлетевший чайки.
И крупный зверь,
предчувствуя тебя,
скользит в кусты неслышным ритмом хайки.
Ты здесь опять
в кольчуге из колец.
Они звенят, когда разводишь ноги.
И тусклый нимб,
тяжёлый, как свинец,
мешает лечь вдвоём на полдороге.
Ты напрягаешь брови при любви.
Твердеет грудь при ускореньи фрикций.
И стройный меч в невысохшей крови
тебе, как прежде, давит в ягодицы.
У нас опять нет лишних двух минут.
Ты в спешке с лат травой стираешь сперму.
И крупный зверь,
невидим, хмур и лют,
глядит на нас, с клыков роняя скверну.
И пахнет ночь духами и дождём.
И влажны губы от дождя и неги.
Какая ночь!
И мы идём… идём…
в роеньи звёзд,
как в очень тёплом снеге.
Опубликовано в сборнике “Оловянное сердце”.
* * *
Чёрный дождь,
как листва,
опадает на урну.
Ржавый колокол звонок под вздохом теней.
Музыканты – пора,
приступайте к ноктюрну:
скоро ночь поведёт нас на зов Пиреней.
Завихряется соль, осыпая нас белым.
И кристаллы прозрачно взлетают со струн.
Что-то холодно.
Гея, согрей же нас телом
под холодным огнём распустившихся лун.
Где-ка зеркало-щит?
Мы так мало похожи
на других,
на последних,
ушедших в огонь.
Что-то душно.
И соль завихряется в кожу.
И кресты вдоль дорог пахнут кровью погонь.
“Бом, бом, бом…” –
наши мёртвые рвутся сквозь клинья
частокольных корней поседевших цветов.
Завихряется прах,
образующий имя,
вылетавшее в небо, как пламя, из ртов.
Завершайте аккорд.
Отмывайтесь от грима.
Ах, Спартак, ты нас рано отправил к воде.
Чёрный дождь,
словно плач,
прилетает из Рима,
опадая,
как листья,
на камни в гряде.
Вот и ночь.
На корабль.
Оглянитесь на урну.
Струйки пыли, как капли, стекают с колонн.
Ах, Спартак, вот и ночь,
и взлетают к котурну
поседевшие гривы оплаканных волн.
Опубликовано в сборнике “Оловянное сердце”.
* * *
“А во лбу звезда горит.”
А.С. Пушкин.
У вас горящее во лбу
и под кольчугой хрупки плечи.
Вы прислоняетесь к кубу
в спокойном ожиданье сечи.
Вы говорите пару фраз
от том, что нас заждались в свете…
Вы здесь.
Вы смотрите на нас,
кружа на чёрном парапете!
А сумрак зол и затаён.
Он чуть заметно дышит паром.
Непрницаемый проём
среди домов сочится жаром.
“Ну вот!” –
и вы коснулись вдруг
меня и всех
прохладной дланью.
(Я пил вино из ваших рук
за этой молчаливой гранью).
И вот уже донёсся скрип.
Уже из мглы пахнуло тенью.
Мы встали строем возле лип,
почти готовые к сраженью.
Вот звякнул меч в четвёртый раз.
Вот вы взялись за древко пики.
Мы здесь!
Мы рядом, возле вас.
У нас секиры и гвоздики.
Давайте же.
Уже пора.
Туман.
Запотевают латы.
И чёрный ветер из вчера
пустился в пляс под “аты-баты”.
Опубликовано в “Молодёжной газете”, №7-9 2000 года,
и в сборнике “Оловянное сердце.
* * *
Липы похожи на чёрные руки.
Падает снег, словно клочья стихов.
Ночь.
Мы уходим в пространство
на звуки
в каменной мгле замерзающих слов.
Падает снег, словно слёзы, на латы.
Где-то поют.
Где-то слышен фокстрот.
Ночь.
Возле стен умирают плакаты,
глядя нам вслед сквозь пространство и лёд.
“Эй, не споткнитесь!
Левее!
Левее!!!”
Слышится вальс.
Мы печатаем шаг.
Ночь.
Мы идём, слыша скрипки.
Яснее
в небе меж лип расцветающий знак.
“Прямо!”
Мы падаем, словно взлетаем.
Ночь.
Поцелуи касаются рук.
И, глядя вслед улетающим стаям,
мы наконец-то становимся в круг.
Вот отзвучали аккорды обета.
Вот что-то крикнул из мглы человек.
Падает,
падает клочьями света
сквозь темноту пролетающий снег.
“Всё!
Это здесь.”
Мы стоим полукругом,
греем дыханием гарды мечей.
Падает снег.
Он сверкает над лугом,
над ворохами седых кирпичей.
опубликовано в газете “Истоки”, в №1 2000-го года,
и в сборнике “Оловянное сердце”
* * *
Прости, мой свет, что было душно,
что было красно в пустоте.
Ночь накренялась,
снежно-вьюжно
теряя лики на кресте.
Прости.
Я ослабел на третьей
атаке с фланга через строй.
Прости.
Не помни о поэте,
угасшем,
не докончив бой.
Вода была туга от крови.
Летели птицы на тела…
…поэт угас на этом слове
у раскаленного стола.
Поэт поник.
Поэт…
Простите.
Ах,
смотрят павшие из тьмы.
Они глядят и шепчут: «Спите!»,
ненаклоненны и прямы.
* * *
Вкус древних строк на языке
йодист и золотист.
Седые руны на клинке,
что заменяет лист.
Перезасохшая трава
взлетает пылью в ад.
Голубоглазая сова
у сонноглазых врат.
Я здесь,
у входа,
где рыжа
в солёном ветре ось,
где, словно кровь,
на латах ржа,
распространённых врозь.
Как будто запахом вина
курится вверх мангал.
“Возьмите пику у окна” –
чуть шепчет астрагал.
“Возьмите меч за рукоять. –
шептал какой-то тот. –
Не вспоминайте эту рать
семи забытых нот.
Не вспоминайте.
Латы там – средь запылённых крыс.
Возьмите шлем вон там,
у рам,
за бесплюмажный мыс.”
Незакреплённые пески
ползут по стороне.
Возьмите свет за лепестки
на золотом окне.
Пусть ветер падает вперёд
под саксофонный звук.
Возьмите меч за тонкий лёд,
образовавший круг.
* * *
Паром уже почти ушел с Венеры.
Искристый путь ведет из неба в ночь.
Искристый путь нерастворенной серы,
по граням звезд нас уносящий прочь.
Беспомощна и зыбка нитка вздоха.
Но от нее теплей у мерзлых глыб.
Теплей…
у льда в огне переполоха
центростремительно перемещенных Рыб.
Прогоны стары в корабельном чреве.
Ваш космос мертв – лабайте же отпев.
Паромы прежних,
не увязших в Деве,
давно молчат в переплетеньях древ.
Последний шаг в Меркурию и Солнцу.
Там все бело при переходе в тень.
Там так темно при наклоненьи к лонцу,
из пустоты рождающего день.
Порог неясен в обрамленьи сада.
В проеме тишь, как в сморщенной золе.
И мы вперед,
на сладкий запах яда,
выходим в ночь
на бархатной Земле.