Шелковый парус на мачте из красного дерева.
сотни ветров из губ безобразнейших фрейлин.
все бородавки – размером в скворечник в кроне
английского дерева.
Это последнее, что напоминает о родине.
Мне теперь ясно, зачем Одиссей притворялся безумным.
дело не в том, что война без гарантий возврата.
после Харибды со Сциллой любое воскресное утро
там, на Итаке, покажется бородавкой
на миролюбивом лице голубого пространства.
в нем, будто в люльке, до рвоты корабль укачало
мой, на отшибе победно-бездарного царства,
где-то среди путешествия, ближе к началу.
Всё на судах – от меня до обеденной ложки
рвётся в ту точку с флажком на мифических картах,
где от любви завывают ангорские кошки
между домов, среди улиц распутного марта.
Там, где бездомных матросов по грязным тавернам
вместе с собором и шпилем /подобием мачты /
пьяная твердь раскачает и бросит, наверно –
верная качка, как маятник, вечная качка.
Суша – неправда, и каждый клочок её – ложь.
Арка горбом над водой – расписным коромыслом
после дождя. И сейчас собирается дождь
тёмной стеной на до мной…
Или вечность нависла.