* * *
Мы засиделись допоздна, мой друг,
за неприятным разговором.
И вот нависла тишина, мой друг,
над головой немым укором.
Ах, эта злая тишина - не вдруг.
И в этом есть твоя вина, мой друг.
А, впрочем, это все весна и звук
чужих шагов из коридора.
Ах, эта злая тишина - не вдруг.
И в этом есть моя вина, мой друг.
А, впрочем, это все весна и звук
чужих шагов из коридора.
За все заплачено сполна, мой друг.
К чему нам множить эти ссоры?..
Гляди, какая тишина, мой друг,
к нам проникает через шторы...
БАРМЕН
Бармен, бармен, дайте мне
стопочку “Столичной”
и закуску, что попроще.
Например, вон тот салат.
Не волнуйтесь за меня -
я веду себя прилично.
А похмелье будет завтра
в ресторане “Арарат”.
Бармен, бармен, не спешите
смешивать коктейли,
не придерживайтесь правил
и наплюйте на свой бар.
Вы за стойкой в сюртучке,
а в душе на самом деле
вы, возможно, реставратор,
а возможно, сталевар.
Бармен, бармен, я устал
в поисках удачи,
и меня легко растрогать
даже женскою слезой.
Все друзья мои давно
на Канатчиковой даче -
принимают смесь Петровой
и глотают сибазон.
Бармен, бармен, как я рад,
что хоть вы меня поймете,
хоть, конечно, перевремте
то, что я вам рассказал.
Ах, давайте улетим
на двухместном самолете
в Антарктиду и откроем
кабачок “У южных скал”.
Бармен, бармен, дайте мне
стопочку “Столичной”.
С вами нам не по дороге.
Тут уж я не виноват.
Не волнуйтесь - я уйду
полупьяный, как обычно.
А похмелье будет завтра
в ресторане “Арарат”.
ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕДОТРЯДОВСКАЯ
Опять прощаться нам пришла пора.
В последний раз
последний горн поет.
Поленья лижут языки костра.
Все как вчера, но вот...
Нам руки друга так сейчас нужны.
И где-то ухает в лесу сова.
И песни почему-то все грустны
и так нежны слова.
Мы расстаемся, как это ни нелепо,
как это ни печально. Такая вот беда...
Мы расстаемся до будущего лета,
а может быть, надолго,
а может, навсегда.
В последний раз по лагерю отбой.
И ночь пугливо отвела глаза.
Пусть кто-то руки опустил другой,
а нам с тобой - нельзя...
Послушай, друг, ты что-то не о том...
Я о плохом забыл и ты - забудь.
Ведь мы последних пять минут вдвоем,
вот допоем - и в путь...
Мы расстаемся, как это ни нелепо,
как это ни печально. Такая вот беда...
Мы расстаемся до будущего лета,
а может быть, надолго,
а может, навсегда...
АЛЕКСАНДР ГЛЕБОВ
Тучи закрыли небо,
которое так голубело.
Ах, Александр Глебов,
ваше какое дело?
Бушуют страсти-мордасти.
А небо - оно ничье...
Кто это там о счастье?
Эх, дурачье, дурачье...
Стало нам много хлеба -
с кем делить его, с кем?
Ах, Александр Глебов
с зонтиком на руке...
Бросьте и не мечтайте!
Жизнь, как известно, - сон.
Выпрямитесь и пугайте
зонтиком белых ворон.
Я никогда им не был -
делящимся калачом.
Ах, Александр Глебов,
что это вы, о чем?
Наши сплошные утраты
нам открывают высь.
Но в скрипачи и солдаты
мы с вами не подались.
Небо, где так и не был,
манит и злит чуть-чуть.
Ах, Александр Глебов,
может быть в этом суть?
Бушуют нелепые страсти,
а небо - оно ничье.
Да кто это все о счастье?
Эх, дурачье, дурачье...
АХ, ЗАЧЕМ...
Ах, зачем смотрю на небо?
По земле хожу зачем я?
Все так просто: от капели
начинается весна.
Каждый ветер - потому что
машут ветками деревья.
Каждый вечер - потому что
всходит на небо луна.
Все на свете понимаю.
Все на свете принимаю.
И всегда определяю -
где все точно, где - на глаз.
Живо прошлое, покуда
его кто-то вспоминает,
настоящее - покуда
вспоминает кто-то нас.
Объясняются несложно
даже ранние морщины.
Пусть банально: с одного мы
пассажиры корабля.
Живы женщины, покуда
где-то рядом есть мужчины,
ну а те - покуда рядом
есть и небо и земля.
ВОСПОМИНАНИЕ О “ЗАСТОЙНЫХ” ВРЕМЕНАХ
Наш Генеральный Секретарь
сегодня утром уезжает
с ужасно дружеским визитом
в далекий город Катманду.
А мой отец сидит в кафе
и на троих соображает,
что, без сомнения, снижает
его способности к труду.
Далекий город Катманду
пусть не богат, но современен.
И крепкий поцелуй у трапа -
как символ дружбы на века.
А мой отец сидит в кафе
и пьет занюханный портвейн,
и на лице его небритом
застыла смертная тоска.
И вот уже наш Секретарь
твердит застенчиво и кротко:
“Мы ради дружбы для Непала
не пожалеем ничего”.
А мой отец идет домой
своей нетвердою походкой,
и грустно смотрит на прохожих,
что грустно смотрят на него.
И вот подписан договор.
И снова - поцелуй у трапа.
И снова - новые заботы
у нашего Секретаря.
А мир готовится к войне,
но мирно спит мой пьяный папа,
а мама варит макароны
и горько плачет втихаря.
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Послушай, друг, ты слишком стар
для этого вопроса,
и для других вопросов, друг,
ты тоже слишком стар.
И сладок дым отечества,
как дым от папиросы...
Но что нам дым отечества,
когда в душе - пожар...
Горим мы синим пламенем -
вот в этом все и дело.
Зажгли себя по дурости,
чтобы светить в веках,
а спохватились давеча,
глядь - все перегорело,
и мы с тобой остались, друг,
в гигантских дураках.
А, впрочем, нам ли сетовать
на наше пепелище...
Светить всегда, светить везде -
удел самоубийц.
Гляди-ка: дым отечества
струится по кладбищу,
стирая преждевременно
улыбки с наших лиц.
Давай, мой друг,
возьмем сейчас
с тобой по “банке” “белой”,
посыплем пеплом головы
и примем умный вид...
Ах, сладок дым отечества,
когда оно сгорело,
и горек дым отечества,
пока оно горит...
УХОДЯТ ЛЮДИ
Плывет дымок от сигареты
над книжной полкою в окно.
А мы с тобой - апологеты
того, что минуло давно.
И в череде унылых буден
причины нету для тоски.
Всего-то лишь уходят люди,
что были некогда близки.
О, эти вечные уходы
в мир неизвестных единиц...
О, наши прожитые годы
в круговороте милых лиц.
Нет ни обидчиков, ни судий.
И ни к чему тереть виски...
Всего-то лишь уходят люди,
что были некогда близки.
А нам с тобой немного нужно,
увы, уже, а не еще.
Мы живы той, вчерашней дружбой,
и день сегодняшний не в счет.
Как наш багаж смешон и скуден.
Не стоит сердце на куски...
Всего-то лишь уходят люди,
что были некогда близки
ТАКСИСТ
Я торопился, а таксист не торопился.
И в результате промедления того
я опоздал на самолет, а он разбился.
И пассажиры - насмерть. Все до одного.
Мотор заглох или шасси обледенели...
Но в результате неполадки, как назло,
сто пассажиров до Москвы не долетели.
И только мне, такое дело, повезло.
Я торопился, а таксист не торопился.
Ну что ж, спасибо, милый друг, хоть ты и хам.
Я в тот же вечер от волнения напился.
И пил впервые в жизни не за милых дам.
А после громко плакал в серые шинели,
в погон сержантский уперев свое чело,
и все кричал, что вот они не долетели.
И только мне, такое дело, повезло.
Я торопился, а таксист не торопился.
И вот благодаря таксисты моему
я через месяц окончательно женился.
Хоть и зачем я это сделал - не пойму.
А что, и я не хуже многих, в самом деле!
И надо жить теперь красиво и светло,
раз так случилось, что они не долетели
и только мне, такое дело, повезло.
ОЖИДАНИЕ
Никаким умом Россию
не понять, да и не стоит,
и аршином не измерить,
и не взвесить на весах.
Над весеннею Москвою
Боря мглою небо кроет,
и протяжно воют волки
в темных Муромских лесах.
Ждет российская природа
долгожданного исхода.
Дорогой грузинский скульптор
рубит в камне монумент.
Он такой, он дальновидный,
но ему до слез обидно,
что до срока двинет кеды
наш российский президент.
Притаилась вся держава
в предвкушении момента.
Боязливо наблюдают
Лондон, Токио, Париж,
как московские сосульки
в ожиданьи президента
с нетерпением свисают
с золотых московских крыш.
Он опять вчера к народу
обратился с речью новой,
даже больше бестолковой,
чем была позавчера.
А сегодня приоткрыты
восемь люков на Садовой
и скучают без работы
на Арбате киллера.
У посольского приказа
пьют “Посольскую” посланцы -
кемерунцы, воркутянцы,
все при касках и плащах.
А на них глазеют кошки
и засранцы-иностранцы,
что наивно видят смысл
в наших правящих мощах.
Ну а мощи едут к теще,
у нее тепло и чисто,
у нее к обеду щука,
потому что выходной.
А в кустах на Малой Бронной
два чеченских террориста
наслаждаются последней
в своей жизни тишиной.
Никаким умом Россию
не понять, да и не надо.
Мы - безумные с пеленок.
Самый “желтый” - Белый дом.
С нашим злым менталитетом
никакого нету склада:
ожидание поминок
переносим мы с трудом.
Ах, как было бы прекрасно
сдвинуть полные бокалы
и сказать: “Король наш умер,
все. До здравствует король!”
Но король пока не умер.
У него - другие планы:
слишком любит эту пьесу,
слишком вжился в эту роль...
НАБАТ
Раз в году наступает день,
когда выплеснутая весной
в Сталинграде цветет сирень,
под Смоленском и под Москвой.
И в сиреневый день шальной
ровно в полдень для тех, кто спят,
над кладбищенской тишиной
раздается глухой набат.
И встают из могил мертвецы.
И кричат мертвецы живым:
- Эй, живые, мы - ваши отцы!
А живые - пьяные в дым.
У них в глотках мать-перемать,
у них морды запойные.
Им, живым, на живых-то плевать,
так на кой им покойные!
А на мертвых блестят ордена,
на груди медали звенят.
А у мертвых в глазах - война,
и снаряды в душе свистят.
И под этот снарядный вой
сквозь огонь и пожарище
не понять уже - кто живой,
а кто - мертвый на кладбище.
А набат гудит все сильней,
но живым на него плевать:
им на той, на далекой войне
не придется повоевать.
У живых - другая война,
у живых - другие бои,
у живых - свои ордена
и медали у них - свои.
У живых - свои мертвецы,
что остались в краях чужих.
Так что вы не спешите, отцы,
перепивших будить живых.
Лучше вслушайтесь в тихий день
и принюхайтесь к воздуху:
в Кандагаре цветет сирень
и на подступах к Грозному.
И в сиреневый день шальной
у могильных гнилых оград,
опьяненные тишиной,
пьют живые за свой Герат.
А вокруг стоят мертвецы.
И кричат мертвецы живым:
- Эй, живые, мы - ваши отцы!
А живые - пьяные в дым...
ВЕЛИКАНЫ И ЛИЛИПУТЫ
Однажды, рано или поздно,
в пути зализывая раны,
из городов тропою звездной
уходят в Лету великаны.
Как постаревшие спортсмены,
не одолевшие маршрута,
они идут, а им на смену
толпою валят лилипуты,
спеша ушатами воды
смыть великанские следы.
И начинается потеха.
И равнодушными ночами
куски неискреннего смеха
летят в прохожих кирпичами.
И лилипуты лилипуток,
как заведенные, под вечер
во мраке телефонных будок
уныло тискают за плечи.
А по утрам в кругу друзей
гордятся доблестью своей.
Но безмятежные минуты
редки в краю семейных кланов.
И выбирают лилипуты
себе народных великанов.
За хилый рост, за плоскость шуток,
за зажигательные речи,
за их готовность лилипуток
уныло тискать каждый вечер,
за великанское чутье
на лилипутское “мое”.
Так и кончается эпоха
великих дел и дерзких планов.
И лилипутам очень плохо
на свете жить без великанов.
Они еще смелы, как будто,
и бьют в большие барабаны,
но по ночам у лилипутов
в мечтах совсем другие планы.
Когда ж вернутся великаны?
Когда ж вернутся великаны?..
ПЕРСПЕКТИВА
Я, наверное, сопьюсь
через пару пятилеток:
как-то больно неудобно
лег на плечи этот груз.
И глядят из темноты
на меня глаза розеток,
и ужасно раздражает
ваза в стиле “а-ля рус”.
Мне чего-то не дано,
а чего-то даже слишком,
но от этого не легче,
если вдуматься всерьез.
И гнездится в голове
недостойная мыслишка.
Но до глупостей подобных
я морально не дорос.
От меня уйдет жена
и меня забудут дети,
а вернусь к родным Пенатам -
отрыгнет меня Байкал.
Потому что, черт возьми,
все не так на этом свете.
А на том - судить не буду:
я там сроду не бывал.
Но пока я пью коньяк
и не пробовал “синюху”,
и ни разу не кололся
(это тоже, вроде, плюс).
И зовут меня к себе
люди близкие по духу,
для которых все едино -
что Европа, что Союз.
И ведь надо ж так стрястись:
мне-то, бля, не все едино,
мне-то хочется иного -
до соплей, до нюнь, до слез.
И зовут меня к себе
то Полина, то Марина,
но глупостей подобных
я морально не дорос.
Да, наверно, я сопьюсь
через пару пятилеток:
как-то очень неудобно
лег на плечи этот груз.
Ах, как пристально глядят
на меня глаза розеток,
ах, как сильно раздражает
ваза в стиле “а-ля рус”...
РОССИЯ НЕДЕЛИМА
Нам нечего делить - Россия неделима,
как море, как река, как небо над рекой.
Как в небе облака, мы проплываем мимо
отеческой земли, влекомые тоской.
Тоской по временам святого Серафима,
который завещал холопам и царям
все время помнить, что Россия неделима,
покуда хоть один в ней остается Храм.
Нам нечего делить. Мы все отсюда родом.
И пусть нас разнесло по разным берегам -
мы все равно одним считаемся народом
и молимся одним святыням и богам.
И пусть лишили нас Прибалтики и Крыма
и норовят враги нас сбросить со счетов.
Пока Россия в нас - Россия неделима
на Таллинн и Тифлис, на Питер и Ростов.
Нам нечего делить не с турком, не с евреем.
Они нам - не указ, и мы им - не указ.
Мы - русские в душе, мы верим, как умеем.
И Господи, прости неверующих в нас.
Прости чеченцам злость и нетерпимость Риму.
А мы уж как-нибудь сквозь тернии и тьму
туда, где навсегда Россия неделима,
где нас не разлучить вовеки никому.