* * *
Этот день был наколот, прозрачный, сквозной,
На верхушки еловых молелен.
Лес навылет прострелен двуствольной лыжней
Или кажется, будто прострелен.
Обесцвечено солнце дымком облаков,
Свет бинтами свисает с ветвей. Был таков
Этот день, что прошел незамечен.
Попытался запомниться – нечем.
Шевелилась, бросаясь под ноги, лыжня,
Извивалась змеиной спиною
И звериным движеньем пыталась меня
Сбросить в снег и покончить со мною.
Но в каком это было из множества дней,
Я не вспомню, и кто оказался сильней,
И какой километр доедали
За спиной моей снежные дали.
Все спрессовано, смешано. Нити срослись.
Фон как будто сквозь сито просеян.
Если б я был Улиссом, то этот Улисс
Почитал бы себя Одиссеем,
И, смешав имена островов и морей,
Путал с Родосом Патмос, с зефиром - борей.
И в ночи Пенелопу лаская,
Бормотал: "Ну... давай, Навсикая".
Так бывает: от зоркости прежней устав,
Зренье пробует впасть в близорукость,
Изменяет присяге, порочит устав,
Предпочтя изощренности грубость,
Различает цвета, презирает штрихи,
Проклинает себя за причастность к сухим
Шелушащимся точным деталям –
Утомили, обрыдли, достали!
Появляется привкус вселенной во рту,
Постоянный, першащий, недобрый.
Так Гомер выбирает себе слепоту
В толкотне единиц и диоптрий.
Так хромой разбивает свои костыли
И, оставшись один, слышит голос вдали –
Кто-то там ухмыляется криво:
В темноте, на всемирном сквозном сквозняке,
Потанцуй на канате, со свечкой в руке –
До последней черты, до обрыва.