Дурным предчуствием томим,
я над скворешником старался,
тут шерстекрылый серафим
ко мне неслышимо подкрался.
Вот он то спинкой, то бочком,
и так, и эдак стал мешаться,
и я тяжелым молотком
по указательному пальцу
себе, и зычный глас обрел:
- Ах ты разъебаный орел!
А он обиделся похоже -
вдоль по его шерстистой роже
стекла прозрачная слеза,
и заикаясь он сказал:
- Г-глаголом жги сердца мышей! Тьфу, черт… Людей!
- Да, понял, ладно…
Исчез…
А на' сердце прохладно,
и как-то зябко на душе.