Не забежать вперед, туда, где то ли еще будет,
Не рассчитать длину прыжка к неясным рубежам,
Где, пнув тупым копытом в бок, судьба меня разбудит
В иную жизнь, куда пока никто не забежал.
И что мне гомон, толкотня, биенье плоти зыбкой,
Во-первых, тленной, во-вторых, живущей в нищете?
Ведь мой скелет внутри меня глядит на все с улыбкой,
Предвидя те еще дела, а также еще те.
Он стопроцентный мизантроп и циник стопроцентный,
Он, скалясь кариесным ртом, смеется надо мной.
Когда мой разум крепко спал, питаемый плацентой,
Костяк огородил его коробкой черепной
И стал внушать: мол, к пирогу пробьется тот, кто сдержан,
Кто бьет в десятку, бьет туза, но сам не бит за то,
Мол, человек раним и слаб, и нужен жесткий стержень,
Который есть и суть, и ось, и догадайтесь кто.
Он утверждал: душа – фантом, и вечен тот, кто вещен,
Тот, кто, окаменев, войдет в иные времена.
Что ж, может быть, он прав. И я внимал речам зловещим:
Его ж не купишь, не заткнешь и не отправишь на…
Но исподволь в его словах сквозит иная тема.
Он, словно вдруг смягчив напор и взяв под козырек,
Напоминает, чтобы я не бился лбом о стены,
Был осторожен в гололед и зубы поберег.