I
Речи пророков пламенны,
рощи и смех печальны.
Тихо мелькают храмины
Плоскости зазеркальной.
Скорбной холодной мглою
переполняется дом.
Скоро приедут за мною...
Вот и шаги за окном.
II
Господи, как мы могучи,
грозен, загадочен лик.
Странноприимные тучи
движутся на материк.
Вот разверзаются гробы.
Там за стеною потерь
новые сферы испробуй,
старые меры проверь.
Светы нездешней удачи,
гневных печалей излом.
Господи, боль моя плачет,
крылья опутаны злом!
III
День мой и долг астральный
властвуют на яву.
Слышу призыв фатальный,
лишь для Тебя живу.
Радости фарисейской —
жертвенности успех!
Над широтой рассейской
боль ханаанских вех.
IV
В Совете правящих фурор,
на всем печати и орлы,
расставил умный прокурор
перед распятием столы.
А за стеной — житье, бонтон,
произволение шутить.
Зачем спешит Синедрион
Твое величие судить?
Твой скромный замысел умолк,
и не дописана глава.
Безгрешен царствующих толк,
Герольд-коллегия права!
V
Шейлок, спасенье ренты
не возвещал Арон!
Жертвенны декаденты,
сумрачен Бог-ОМОН.
Зреет народное творчество:
каждый четвертый — враг.
В пику иконобочеству
вечно живой ГУЛАГ.
Ведовство аналитик,
пир на одной шестой.
Не осквернись, политик,
не отступись, святой!
Братьям расстаться с сестрами!
Вычислен млад и сед.
Не обежать погостами,
не докричаться вслед!
VI
Неколебим бутырский крематорий,
кривые штольни вытянут угар.
Отверстна бездна запредельных чар —
слепых глубин непознанное горе.
Отточит смерть стремительное жало,
полдневной флейты слышится напев.
Вползает в мозг удав-сорокоднев
из преисподен звездного провала.
Но странный отзвук главных колоколен
пошлет вослед вибрации поток.
Печальна ночь, тревожен холод штолен
и бездны вздох отчаен и глубок.
По всем углам великого погоста
видны знаменья правивших убийц.
Меж городов заштатных и столиц
сплоченнее державы Сosa nostra!
Молчи, Вергилий! Родственные узы
к слепцу взывают быть поводырем,
и падший дух имперского союза
вотще тревожит символы времен.
Служитель грез, владелец полумира
косится в страхе на дверной засов.
Облагородить грамоту готов
гортанный крик ночного конвоира.
Зовет на волю славный баргузин,
волнует сон младого арестанта.
Узрит надежду юный Карамзин —
туман равнин и дали фолианта.
Родные тени выстраданных лет,
вас созерцать рассудок правомочен.
Во глубине тюремной долгой ночи
причастен узник странствиям планет!
VII
Психея жизни — черная сума.
Но сумма тел — отечеств пепелище!
И гложет мозг бездарное кладбище,
и сходит циник с шаткого ума.
Шлет прокурор смиренную бумагу
в районный морг как трепетный истец,
и провокатор — баловень сердец —
готов явить безмерную отвагу.
Мильоны бед, бесчисленно знакомых...
Объемлет дух Бутырская тюрьма.
Вон из рассудка — в царство насекомых!
Необозрима умственная тьма.
VIII
Суд мирской, всеправый суд,
все ты знаешь, все ты можешь,
черно-белым приумножишь
вздохи страждущих минут.
Что за ангельский характер?
Множит летопись контактер
беззастенчивой иглой.
Тени, тени надо мной!
Необъятными углами,
бесконечною стеной
озарится аналой.
Воля Божия над нами!
IX
Молитвою узник спасется,
Спасителя путник узрит.
На дне рокового колодца
звезда голубая горит.
Усталого странника манит
и знаки любви подает,
знамением радуга станет,
душистое мирро вольет.
Но чьи так безропотно милы
две скорбные тени молчат,
и вздохи у ранней могилы
призывный ответ различат.
Уже понеслись над Землею,
истаял их видимый след,
как ласточки дружной семьею —
в небесно-спасительный свет!
Х
Я все считаю жалкие недели,
дозорных пост сменяется у башен.
Ах, враг ланит, жестокие метели,
рассудок мой сомненьем опояшен!
ХI
Празднуют волю свободные,
тщимся укор перенесть.
Где вы, мечты благородные?
Близится, близится Весть!
Отроков ждет откровение,
небо в багряных крестах.
Стражников темное рвение,
горе на хладных устах.
Древних пророков вменяемость,
волчие ямы окрест.
Царственна неприкасаемость
в Бозе почивших невест.
ХII
Нисходим, одинаковы и грубы,
тлетворны вихри завязи проворной,
в собрания, судилища и клубы,
рассыпавшись по площади игорной.
Грядем во тьме, исполнены отваги,
грозим судьбе, развеянные ветром,
взыскуя свято прежние бумаги.
На брата брат с лукавым сантиметром!
ХIII
Болен, болен, болен, болен.
Что так гордо прозвучал
зов печальных колоколен,
убывающих начал?
Распахнулася завеса.
Апполона и Зевеса
стрелы вьются надо мной.
Близок, близок Мир Иной!
ХIV
Ах, не фантом пугливый,
братством восславлен Грааль.
Не оставляй, любимый,
не покидай Трансваль!
Лишь бы Господь убыстрил,
не подведут друзья.
В сердце — последний выстрел.
Честь — отступить нельзя.
Страшная, грубая сила —
заговор низших воль.
Гуннов ведет Аттила.
С этих путей уволь!
Видишь — пылает остров,
вот и другой дымит,
горная цепь погостов,
грозных пустот магнит.
Много побито знати,
добрых мужей и жен.
Прочерком благодати
алчущий сокрушен.
В тесном кругу судейских
хвастает хвату хват,
сколько когорт рассейских
в юрских снегах лежат.
Тяжки им вешние воды,
панцыри мертвого льда.
Вехи могил — заводы
не проторят следа.
ХV
Дерзок мой сон — одиночество,
давних печалей фрагмент.
Думы суровых — пророчество,
взоры благих — аргумент.
Символы Мертвого моря,
праздники, грезы небес?
Вестник энергии горя,
сине-зеленый экспресс.
Канет за именем отчество
в неоспоримости Анд.
Новых знамений пророчество.
Бедный мой сын — экскурсант.
ХVI
Мельтешит возок стрелецкий
меж колод и пней.
«Эй, кудесник соловецкий,
окрыли коней!
Если к Пасхе не поспею,
посажу на цепь!»
Снеговая эпопея,
ледяная крепь.
Не гневитесь часовые,
вот уж едет Сам.
Голоса полуживые
роковых осанн!
май-июнь 1995 г.