Когда стихов с полсотни накатал
(какие – сердцем, а какие – задом),
я понял: объяснить черёд настал,
откуда взялся оный Бибарадум.
Законный сын Союза Эс Эс Эр,
не дворянин и не библейский старец –
всего лишь коммунальный инженер,
поэзией укушенный за палец,
я ваше время долго не займу:
вся жизнь – квартира из немногих комнат.
Наверное, из вас не одному
её квадраты что-нибудь напомнят.
Я не из тех, что поклоненья ждут,
орудуя высокими словами;
вот, сам себя привел на самосуд,
а приговор останется за вами.
1.
Негоже на родителей грешить,
но к Цою отношусь благоговейно:
ведь мама мне – анархия души,
а папа – дармовой стакан портвейна.
Я рос простым дворовым пацаном,
не одарён ни силою, ни ростом,
и то, что многим сыздетства дано,
давалось мне порой совсем не просто.
Звёзд на учебе с неба не хватал,
и бит бывал, и двойками наказан,
но школьный срок, как надо, отмотал,
за что, наверно, завучу обязан.
Куда теперь? Слесарный институт
и факультет воды, дерьма и пара.
Бардак, что общежитием зовут,
друзья, вино, картошка и гитара.
Картошка – и еда, и Летний сад,
когда в калашный ряд не вышел мордой:
дощатый хлев, студенческий отряд
и бардов бред под шалые аккорды.
Проблемы занимали нас не те,
что начали в газетах обсуждаться,
и в нашей неформальной маете
царил негласный принцип: «Выделяться!».
Но нам образование само
вбивало в души сваи новой веры:
не мудрствовать, а жить чужим умом –
достоинство простого инженера.
Отыскивай свой рукотворный рай
среди чужих технических решений,
а если не подходит – подгоняй
путём не самых страшных ухудшений.
Не знаю, был ли в том ученье свет
или, напротив, слов глухая стенка…
Давали нам ещё один предмет
с названием задиристым – «военка».
Полковник и майор учили нас,
как из бетона строится казарма,
какую рыть траншею под фугас
и чем отмазать тачку от напалма.
С секретным грифом древние тома,
а в них – фигня, что прятать и не надо…
Тогда я понял: армия – тюрьма,
Но только с элементами детсада.
2.
От армии в деревню закосил –
про это вспоминать уже не страшно.
Я с детства лошадей не выносил,
не уважал ни пастбища, ни пашни,
и вскорости убрался подобру
и даже где-то как-то поздорову –
не провалился в пьяную дыру,
не обрюхатил местную корову.
Я в городе. Рассеялся туман –
нет ни жилья, ни правильной работы;
доволен тем, что не попал в Афган,
и сыт ленкомсомолом до блевоты.
Куда идти? Чем чваниться? Где жить?
Вокруг – лишь беспросветная реальность.
Мои проблемы помогла решить
сантехника – родная специальность.
Вторую школу мужества прошёл
В сплетеньях труб и духоте подвалов –
с тех пор я понимаю хорошо
тех, кто не любит крыс и генералов.
Я без больших побед руководил
своим народом пьяно-вороватым
и для очистки совести твердил:
«Жизнь такова, они не виноваты!»
С такою установкой на успех
мне не светила скорая карьера,
но всё ж я оказался раньше всех
там, где открылось место инженера.
Сижу в конторе уж десяток лет –
свой стол, компьютер (правда, очень старый);
коллеги-дамы – чем не высший свет? –
солидны, как концертные гитары.
Привык себя ценить и ощущать
Онегиным в тоске и скуке света,
но некому на письма отвечать
и не в кого стрелять из пистолета.
В пыли конторской вяли, как цветы,
мои таланты и воображение…
От светской суеты и пустоты
меня вдруг повело в стихосложение.
3.
Признаться, я и раньше сочинял,
пытался иногда публиковаться –
наивными стихами наполнял
корзины разнопрофильных редакций.
Теперь ко мне пришла иная масть –
червей и пик нездешнее смешенье,
и новая непрошеная страсть
язык змеи прислала в услуженье.
Сим инструментом вовсе не дано
писать про поцелуи у калитки:
моих стихов суровое рядно
иронией пропитано до нитки.
Порою нарываюсь на дуэль,
порой – на письма девушек-поэтов,
и снова рифмы посылаю в цель
через барьер модемного Инета.
Здесь я обрёл и дом, и жизни смысл,
нашёл почти нетронутую тему;
чуть отойдя от индексов и числ,
уже процвёл и… написал поэму!