Пыль маской из грязного гипса ложится на лица –
Сорок ртов зарабатывают силикоз.
Руки тянутся к фляжке, но страх оступиться и сбиться
Нас пугает,
как смерти подобный наркоз
Безнадёжно больного,
что веря в число операций,
Бритвой плавно скользит по лицу…
Как прохладен бывает дурманящий запах акаций
И узорчаты тени на дивизионном плацу…
По-своему верно, суворовский принцип трактуют
Непечатные фразы,
на выдохе злей,
И версту за верстой ошалевшую почву трамбует
Наш казарменный ужас – подковы
у дембелей.
Багровеет закат окосевшим белком капитана.
Там, за пылью, за семь километров от нас
Он под сенью машины сидит,
непрестанно
Хлещет теплый напиток,
похожий на квас…
Как кобылий табун, первый взвод, покрываемый матом,
Оставляет в безветрии
белую взвесь,
И мы, задним умом молодого солдата,
Понимаем что сзади –
похуже чем здесь…
Вёрст утоптано – больше чем лет салажатам.
Продолжает сержант уже три автомата тащить.
И, за удаль души, в его гневных тирадах зажатую,
Я согласен, авансом, одну из затрещин простить…
Вот вдали завиднелись защитные тенты "Уралов",
Березняк на пригорке, водители жгут костерок.
Полусонное эхо за нами "Ура" проорало,
И внезапно стал вязким прожаренный солнцем песок…
Добежали – упали, не в силах промолвить ни слова.
Спит давно капитан.
(Храни Бог его мать…)
Но неистовы крики стального сержанта Петрова:
"Подымайтесь уроды! Нельзя после бега лежать!"
И не только в строю жизнь нас потчует маслом прогорклым.
Хоть и мне доводилось сержантскую ношу нести,
Но всегда впереди есть свои березняк и пригорки
На дорогах, которые нам выпадает пройти…