Евангелие от Мастера

Иван Бездомный

«Евангелие от Мастера»
Бард-опера:
(фантазия на темы романа Михаила Булгакова
«Мастер и Маргарита».)


Эпиграф:
 «Рукописи не горят»
                (Михаил Булгаков,
                «Мастер и Маргарита»)

(1975-2002»)

Одесса

Фрагменты

Молитва Андрея Рублева.

Отец родной в небесной сини!
К Тебе взываю я с земли!
Пускай Твое святится имя!
Пусть славятся дела Твои

На сей земле, как и на небе!
И хлеб насущный нам дари…
О завтрашнем – не просим хлебе,
О будущем не говорим:

Что толку грезить о грядущем? –
Не знаем мы своей черты,
И что назавтра будет сущим –
Об этом знаешь только Ты.

Прости грехи ты нам, жалея,
Поскольку Ты безгрешен сам, -
Насколько мы прощать умеем
Проступки нашим должникам;

Долги прости ты нам, поскольку,
Мы должникам простим долги,
И добрым будь ты к нам – настолько,
Насколько мы добры к другим…

Не дай поддаться искушенью,
И от лукавого избавь.
Все суть – по Твоему веленью:
Венок из воль, и сил, и слав!

И ныне, и всегда, и вечно,
Во веки долгие веков,
Во царствие Твоем сердечном
Да будет властвовать Любовь!

Пускай дойдут мои моленья
В Твою космическую синь…
Творцу – любовь и вдохновенье!
Все это – истинно.
Аминь!

21.04.2002, 01.50


Пролог
Первая песня Андрея Рублева
«Икона нераспятого Христа»



Я не пророк, я просто богомаз.
 Малюю помаленьку, если платят.
 Мои иконы и хулят, и святят,
и молятся пред ними ежечас…
Я много видел, много горевал.
Есть в избах, и церквях, и в кабинетах,
и в тюрьмах есть, и в университетах
иконы те, что я нарисовал.
Я честно при создании икон
трудился, не шутя и не играя.
Усиленно все личное стирая,
я безусловно соблюдал канон.
Я через силу соблюдал канон.
Но, черт возьми, такое наважденье:
тот образ ускользал, как привиденье,
и сам я не любил своих икон.
Ведь я мечтаю написать Христа,
но не Царя, Властителя и Бога, --
а юношу, избравшего дорогу
от материнской юбки до креста.
И я мечтаю написать Христа
не в образе замученного агнца,
но гения мужского постоянства,
величия людского торжества.
Прийти -- и сделать то, зачем пришел!
Пускай весь мир и все владыки против,
пускай трещит земля на повороте,
прийти - и сделать то, зачем пришел.
Спокойно подойти к своей черте,
под злобное шипенье фарисеев,
и ни о чем на свете не жалея,
возвыситься над ними на кресте. 
И я мечтаю написать Его –
бродячего философа, поэта,
учителя раздробленного света,
который переделал естество.
И я мечтаю написать Христа,
презревшего церковную облуду,
простившего последнего Иуду,
с улыбкою сошедшего с креста.
Я знаю, что такое суета:
все то, что по-дешевке продается,
все то, что нынче церковью зовется,
все то, в чем нет и толики Христа…
Иконы врут в наивной простоте.
Но как от заблуждений их избавить? –
Не нужно свечки перед ними ставить,
а нужно просто помнить о Христе.
И я мечтаю написать Христа –
потомственного плотника, не Бога.
И светел мир, в котором есть дорога
от материнской юбки до креста!
Да, я мечтаю написать Христа.
Но мой Христос вне веры, вне канона;
а значит, не получится иконы –
иконы нераспятого Христа…

Intermezzo

Вырос на дереве, молод и чист,
 Лист.
Стал ему тесен на дубе родном
дом,
вот и задумал он с ветки махнуть
в путь!
«Ты, Лист, наивен, - сказал старый Дуб, -
глуп!
Ты ожидаешь, что встретишь там рай? –
Знай!
Будешь валяться среди нечистот,
желт,
и превратят тебя беды и страх
в прах!
Знаешь ли ты, что умрешь навсегда?» –
«Да!» -
«Разве не жаль тебе солнечный свет?» –
«Нет!» –
«Всех твоих близких окутает грусть…» –
«Пусть!
Только бы в небе пуститься хоть раз
в пляс!»
Лист оторвался, запел, закружил,
взмыл.
Глядя на то, потянуло и всех
вверх.
Так и ворвался шальной листопад
в сад.
Дуб же остался один, как сокол,
гол.
Если увидишь – лежит, серебрист,
Лист –
не наступай, а подбрось его с рук,
друг!
Он ведь пронес сквозь дожди и метель
цель:
хоть через смерть, но полета достиг
миг!

Действие первое:
 детство Христа (фрагмент)
(Детская песня Иешуа Га-Ноцри)

Вот и опять надо мной облаков караваны
мчатся по небу на всех парусах.
Знаю: на каждом из них есть свои капитаны,
те, что ведут облака в небесах!
Лишь об одном никогда я мечтать не устану,
пусть почему-то и мал я пока:
я обязательно стану таким капитаном,
и поведу над землей облака!
Больше никто и нигде от дождя не простынет,
град беззащитный посев не побьет;
станут большими садами такие пустыни,
где уж давно ничего не растет!
Я поведу облака сквозь миры и границы,
войны не в силах меня задержать;
белые, красные, черные, желтые лица
будут улыбкой меня провожать!
Я ведь готов на земле не сидеть ни минуты,
мчаться по небу, забыв про покой…
Это ведь так замечательно, если кому-то
вслед с благодарностью машут рукой!


Действие второе: трудный возраст (фрагмент)
Иешуа-подросток: конфликт поколений.

Батяня, посылаю телеграмму:
сыночек твой подрос и возмужал.
Когда ты непорочно трахнул маму,
куда же ты, родитель, убежал?
Чего перетерпеть мне привелося –
ничуть не беспокоило тебя.
Так бил меня мой добрый отчим Ося,
что чуть не изуродовал, любя.
А мама Маня плакала часами,
на улицу стеснялась выходить,
молилась пред твоими образами,
а Ося продолжал меня лупить.
Ей Ося говорил: «Ты, курва, точно
нашла себе крутого голубка;
не знаю уж, насколько непорочно –
взяла и принесла мне байстрюка!».
Когда мы с ней ходили за обедом,
я просто отбивать ее устал:
соседи перешептывались следом,
а лавочник скабрезно хохотал…
Я думал о тебе и дни, и ночи,
не мог заснуть я часто до утра.
Ох, крепко невзлюбил меня мой отчим
за то, что не любил я топора!
Я был еще сопливым пацаненком,
а он уж попрекал меня куском, –
маманя заступалась за ребенка,
но не был никогда моим мой дом.
Он часто говорил своим знакомым,
что жру я, словно десять поросят.
Он просто выживал меня из дома –
и я ушел, куда глаза глядят.
Я под открытым небом спал нередко,
порою месяцами голодал,
по свалкам подбирал себе объедки,
покуда… проповедником не стал.
Не в спальне, перевитой ежевикой,
на свет я появился наяву.
Ты думаешь, от радости великой
маманя родила меня в хлеву?

Кто через это не прошел проклятье –
не знает тот ни горя, ни страстей.
Давай с тобою выпьем, добрый батя,
за незаконнорожденных детей!
Не зря я обошел уже полсвета
в надежде, что когда-нибудь потом
вы вспомните бродягу и поэта,
который называл себя Христом.
Который пошатался по планете,
хлебнул пренебреженье и тюрьму…
Я столько пережил на этом свете,
чего не пожелаю никому!
Хотите знать, по радио и теле-,
привыкшие к горячим новостям, -
кто я, и чей я сын на самом деле? –
Сын Божий, и пошли вы все к чертям!

А вы, кто поднимается на клирос,
кто перед нищим задирает нос…
Который век пытается спасти вас
бездомный зэк по имени Христос.

Действие пятое:
Дорога на Голгофу (фрагменты)
Сцена первая (фрагмент)

Петр (Апостол Камень )

…Скажи, учитель, ведь ты – пророк.
Зачем обманул людей?
Ведь я-то знаю, что ты не бог, 
обманщик и лицедей.
 Скажи, учитель, ну как ты мог?
Хоть я и не фарисей,
я точно знаю, что ты не бог,
а просто мужик, как все.
Зачем ты всех нас водил за нос,
зачем пускал пузыри?
Зачем назвался Иисус Христос,
Иешуа Га-Ноцри?
Мне надоело, что ты всем лжешь,
не нужен ты нам такой!
Ты сам не знаешь, на что идешь,
мороча весь род людской!
Ты в бедном доме и жил, и рос,
и вкалывал до зари.
Какой ты, к черту, Иисус Христос,
Иешуа Га-Ноцри?!
Ты исходил, как бездомный пес,
и свалки, и пустыри.
Какой ты, к черту, Иисус Христос,
Иешуа Га-Ноцри?!
Ты гол, как сокол, и нищ, и бос –
ну, в зеркало посмотри!
Какой ты, к черту, Иисус Христос,
Иешуа Га-Ноцри?
Тебя не терпит официоз,
в законе ты – вне игры.
Какой ты, к черту, Иисус Христос,
 Иешуа Га-Ноцри?
Ты что, и вправду решил всерьез,
что власть сдадут упыри?
Какой глупец ты, «Иисус Христос»,
Иешуа Га-Ноцри!
В крутое дело ты сунул нос,
прищемят его, смотри!
Дурак ты, право, а не Христос,
Иешуа Га-Ноцри…

Но на Голгофу он крест свой внес,
 и с той роковой зари
он стал и вправду Иисус Христос,
Иешуа Га-Ноцри.


- Ты добр, Учитель, ты мудр и смел,
ты видел его лицо.
Скажи, учитель, зачем ты ел
с последним из подлецов?
Скажи, учитель! Ты знал людей,
ты видел нас всех насквозь!
А тот расчетливый лиходей
вошел, как желанный гость.
Ты знал, что будет, ты был готов
принять свой последний час!
Но ты делил с ним и стол, и кров,
учил его, как и нас…
Ведь ты же знал, что придет беда,
погубит тебя холуй!
Скажи, учитель, зачем тогда
ты принял тот поцелуй?

- Спокойно, Камень, оставь свой раж.
Забудь про Иуду, друг.
Ты скоро трижды меня предашь,
как предали все вокруг.
Иуда - сильный, Иуда – злой,
Иуда умней всех вас.
Он не случайно пошел со мной:
он ждал, когда грянет час.
Ему, Иуде, нужны не те
идеи, что снятся вам.
Ведь он не верил моей мечте,
не верил моим словам.
Ведь он не думал меня казнить,
когда он пошел со мной:
мои «ошибки» разоблачить
хотел он любой ценой.
Я знал: он встанет в конце концов
в открытой, большой борьбе.
Но если знаешь врага в лицо –
держи его при себе.
Когда на друга найдет испуг
в преддверии лютых драк,
то правду скажет тебе не друг,
а верный, надежный враг.
Ты просто жди и следи за ним:
он видит любой просчет,
и все места, где ты уязвим,
он знает наперечет.
Иуда думал, что я неправ,
и спорил со мной всегда.
Его упрямый, жестокий нрав –
вина его и беда.
А я не смог убедить его
в единственной правоте –
и вот он празднует торжество,
а я – на своем кресте.
Петров с Андреями поучать,
поверь, не великий труд.
Труднее к вере своей склонять
упрямых и злых Иуд.
Пускай упрям он, пускай жесток –
он тоже наш ближний, брат.
Раз я его убедить не смог –
то, значит, сам виноват.
Учитель должен вложить во всех
тот свет, что приносит Бог.
И, если кто-то допустит грех, –
то, значит, учитель плох…
Дорогу знаешь, дружище Петр.
Теперь не пойдешь другой.
Апостол Камень не так уж тверд,
не правда ли, дорогой?
Ты скоро трижды обрубишь нить
и струсишь, как мерзкий раб.
Так что, я должен тебя казнить
за то, что ты просто слаб?

Предательство Петра

Апостол Камень стоял, дрожа,
с опущенной головой,
как будто камень на ней лежал
от каменной мостовой.

- Он с этим парнем! Он виноват!
- Он тоже незваный гость! –

И чей-то жесткий, холодный взгляд
пронзает Петра насквозь.

Учитель месит ногами грязь,
учитель опять упал.
А Петр задами бежит, боясь,
чтоб кто-нибудь не узнал.

Учитель молча отводит прочь
невидящий синий взгляд.
А Петр задами уносит в ночь
трусливый поджарый зад.
 
Учитель месит ногами грязь,
а люди стоят окрест:
- Ну, где, приятель, твоя-то власть?
- Давай, потаскай-ка крест!

Холодный рокот жестоких фраз
и бешеный град камней.
Иные просто свистят вдоль глаз,
иные же – прямо в цель…


После казни (фрагменты)

Иуда

Вот отлетела Его душа
на самый последний смотр.
Мария плакала, чуть дыша,
рыдал, как безумный, Петр.
Сидел Иуда невдалеке,
мрачнее холодных скал.
Стучала кровь на его виске,
был страшен его оскал.

И встал Иуда, и поднял взгляд, -
и сверху спустился мрак.
- Скажите, люди, Я виноват,
что все получилось так?!
 
Безумцы, стойте! Уймите вой!
Заткните своих старух!
Своей подумайте головой –
ведь я вам не враг, а друг!

Я сам противник любых измен,
не верю пророкам я, -
а вы зато обрели взамен
две тысячи лет вранья!

А вы зато обрели обман
и целый букет святош,
которым по фиг святой дурман –
неплохо их кормит ложь!

Они домой ползут на бровях,
набравшись «крови Христа»,
а после лгут вам в своих церквях,
о том, что все – суета.

А тех, кто мыслить решится вслух,
сожгут они на кострах,
и будут лгать вам про вечный дух,
а сеять порок и страх.

Они рассудят, кто друг, кто враг,
споют про святой закон.
Но вся их вера фальшива так,
как золото их икон.

Глупцы! Отдайте последний грош,
оторванный от семьи,
на блуд и пьянство своих святош,
замешанный на крови!..

Когда сольют с вас и кровь, и пот,
когда вас загонят в гроб, --
за все в награду для вас споет
какой-нибудь жирный поп.

И если вправду ты не осел,
ответь на один вопрос:
неужто вправду за это все
висел на кресте Христос?

Я знал: не выгорит ничего,
ведь путь его глуп и дик.
Я столько раз убеждал его,
но он был упрям, как бык.

Но я не выиграл ни черта
от сей роковой зари.
Хотел убрать я с пути Христа,
убил же лишь Га-Ноцри…

(Иуда молит Иешуа Га-Ноцри о прощении)

Ответ Иуде :

 «Постой, Иуда, не трать слова,
не трать понапрасну сил.
К чему поникшая голова? –
Ведь я тебе все простил.
Послушай, парень, раскрой глаза.
Тебе одному скажу:
мне этот крест обойти нельзя,
хоть знаю, что ухожу.
Чудес на свете, братишка, нет, -
все это придумал бес.
Но, чтобы люди узрели свет, -
соври им, что я воскрес…
Потом когда-то они поймут,
что надо идти к добру,
что фарисейство - напрасный труд,
богов превратят в игру.
Забудут распри, забудут зло,
теплом окружат свой дом…
Но это время придет потом,
оно еще не пришло…
Пока им нужен какой-то «бог»,
чтоб верить в него и ждать;
который где-то простить бы мог,
а где-то и наказать.
Устав от горестей и врагов,
заброшенные во тьму,
ваяли люди себе богов
по образу своему.
Пять дней творил человек простой
светила, земную твердь.
И создал Бога он в день шестой,
чтоб вычеркнуть слово «смерть»…
А после, взяв из него ребро,
как копию, как жену,
чтоб обуздать на земле добро,
придумал он Сатану.
Был жалок дьявол, смешон был бог,
и несовершенен мир,
но так ваятель хоть как-то смог
от сна пробудить умы…


Теперь, дружище, подумай сам,
ведь ты же философ, брат:
какой фанатик придет в мой храм,
покуда я не распят?
Не надо спину пред кем-то гнуть,
не надо молить Отца,
но если выбрал однажды путь –
пройди его до конца.
Забудь, Иуда, про этот крест,
и просто взгляни кругом:
когда им пьянствовать надоест,
самим разрушать свой дом?
Когда забудут они войну
и вспомнят о красоте?
Когда увидят они весну,
погрязшие в суете?
Когда поверят они в добро,
пред злом не склонятся ниц?
Когда не будет у них воров,
предателей и убийц?
Когда они перестанут бить
жен своих и детей?
Когда они перестанут жить
в лени и нищете?
И если я хоть чуть-чуть смогу
приблизить их к небесам –
я сам приду к своему врагу
и встану под крест я сам.
Забудь, Иуда, не вешай нос,
и слезы свои утри:
тебя прощает Иисус Христос –
Иешуа Га-Ноцри.
И после смерти при свете звезд,
к вершине иной зари
тебя проводит Иисус Христос –
Иешуа Га-Ноцри.

И будет разум, и будет свет,
струящийся изнутри…
На все вопросы вам даст ответ
Иешуа Га-Ноцри.
-

 «Учитель жалок, учитель слеп,
не думает, с кем идет;
учитель столько делил свой хлеб
с Иудой из Кариот…»

А сам Иуда, - в глазах темно, -
стоял у святой реки,
и в лунном свете бросал на дно
серебряные кружки.
И тридцать раз отразился блеск
в серебряных мотыльках,
и тридцать раз повторила плеск
серебряная река.
Потом Иуда подался в лес
и выбрал покрепче сук.
А призрак Бога смотрел с небес,
как он испускает дух.
Но жив Иуда – теснится грудь,
и сердце его стучит.
И снял петлю и пустился в путь –
теперь уже Вечный Жид.
И там, где шел он, сгущалась тьма,
крушились под ним мосты,
кричали дети, тряслись дома,
и вяли вокруг цветы.
И вечно следом несла молва
позор ему и хулу.
Никто не слышал его слова:
«Ведь я же хотел, как лу…»

Искушение.

- Навин, послушай, взгляни вокруг –
- звериный кругом оскал.
- Но ты же ангел, мой добрый друг,
- пускай ты когда-то пал.
- Назвал ты другом своим врага!!!
- Юродивый, как ты мог?
Назвал ты другом своим врага.
Ты просто предатель, Бог!
- Поверь, я мог бы тебе помочь,
- желаешь ты или нет.
Чем глубже тьма и чернее ночь, -
тем раньше придет рассвет.
Пойми, порою струится свет
от грязных и скользких лап.
Измены нет и предательств нет, -
есть те, кто силен и слаб.
- Я - царь. Я, Дьявол! Когда хочу, -
- взрываются города.
Я знаю силу моих причуд.
А что можешь ты, чудак?
- Ломать - не строить. Порочный круг!
- Такое в тебе нутро.
Но зло вторично, мой добрый друг.
Первично же лишь добро.
Сперва на свете родится Бог,
чтоб Дьяволом после стать.
И, чтоб ты нечто разрушить смог –
я должен его создать.
- Навин, а хочешь - сейчас спалю
- проклятый Ершалаим?
Ведь, черт возьми, я тебя люблю…
Пускай обратится в дым!
Навин, подумай, ведь я могу
избавить тебя от мук!
Доверься мне, своему врагу.
Скажу, не как враг – как друг!
Беги отсюда, из этих мест,
к чему тебе эта боль?
К чему тебе восходить на крест
и все уносить с собой?!
- Я не приму от тебя услуг –
- и все же спасибо, брат.
И если вправду ты верный друг –
пойми, я уже распят!
Пойми, дружище - не нам менять
божественный ток времен.
И я готов, - если хочешь знать,-
подняться на этот склон.
Не понял ты, как я погляжу,
хотя ты совсем не глуп:
еще дышу я, еще хожу –
но я уже только труп.
Усталый путник подался прочь,
и солнце ушло за ним.

«…И погрузился навеки в ночь
великий Ершалаим.»

А там, в тени дорогих палат,
не зная, как дальше жить,
все руки мыл и мыл Пилат,
и все же не мог отмыть.

Никколо Паганини. Вечное движение.
(Песня Юродивого)

Никто не видел ангела в бою,
но я тебе про ангела спою.
Вот ангел надевает камуфляж,
вот ангел поправляет патронташ,
вот лязгнул передернутый затвор,
вот загремел запущенный мотор.
Когда на бой летит он, словно стриж,
от демона его не отличишь.
И в мир, который в нечисти погряз,
на бой выходит ангельский спецназ…
Вот ангелы сверкающей гурьбой
ведут непрекращающийся бой.
И этот бой идет сто тысяч лет,
и все ему конца и края нет…
Вот демон надевает камуфляж,
вот демон поправляет патронташ,
вот лязгнул передернутый затвор,
вот загремел запущенный мотор.
Когда на бой летит он, словно стриж,
от ангела его не отличишь.
Вот демоны сверкающей гурьбой
ведут непрекращающийся бой,
и в мир, который в нечисти погряз,
на бой выходит демонский спецназ.
И этот бой идет сто тысяч лет,
и все ему конца и края нет.
Поскольку силы воинов равны,
поскольку все бессмертны и сильны,
сто тысяч лет, сто тысяч равных драк –
по-видимому, что-то здесь не так.
Все крутятся, как белка в колесе,
все победили, проиграли все…
А как же быть? - Ответ на это прост:
поскольку бомбой не построишь мост,
снарядами не вылечишь бойцов,
и не накормишь нищего свинцом.
Как просто кончить бой и в мире жить!
Но демону того не объяснить,
он все-таки наденет камуфляж,
и ангелы поправят патронташ…

Некающаяся Мария Магдалина.
(Первая песня Магдалины)

Богат или беден, силен или слаб,
бродяга и воин, хозяин - и раб,
войди в мое лоно, ласкай мою грудь,
и звонкой монетой платить не забудь.
Пустое - спасение грешной души, -
свое наслаждение встретить спеши!
Я здесь, пред тобою, нага и свежа.
Я вижу, как ты пламенеешь, дрожа.
Войди в меня, милый, воспрянь - и войди,
кусай мне до боли соски на груди.
Дурные болезни, подушки в крови –
ничтожная плата за радость любви!
Презрение брата, ущерб естества –
ничтожная плата за миг волшебства!
Забыв о проблемах мирской суеты,
ты будешь под властью моей красоты.
Хлебни моего золотого огня, -
и ты никогда не забудешь меня.
Не бойся отдаться веленью крови –
я создана Богом для плотской любви!
И ты не сумеешь себя побороть;
рычи же, самец, и терзай мою плоть.
Отбрось все сомненья и зубы сцепи,
как пса, свою похоть спуская с цепи.
А я извиваюсь, стону и кричу,
я властью своей упиваться хочу.
В руках твоих гнется мой тонкий хребет,
но ты мне подвластен, а я тебе - нет.

Седьмая песня Христа

Если кажется вдруг – никогда не наступит рассвет,
и что мы не нужны ни друзьям, ни любимым, ни Богу, -
знай, что скоро придет ослепительный солнечный свет,
и прозреем мы все, и найдем в буреломе дорогу.
Эту странную жизнь бесполезно сжигать, не любя.
Бесполезно страдать, в одиночку бродя по планете.
Знай, что мне все равно, сколько было мужчин у тебя
до того, как однажды тебя на распутье я встретил.
Знай, что мне все равно, сколько раз ты любила других,
потому что я знаю: нельзя эти сравнивать чувства.
Все равно, что сравнить ученический слабенький стих
со стихами того, кто постиг все вершины искусства.
Я люблю тебя так, как никто никогда не любил!
Я хотя и поэт, но поверь мне, я тоже мужчина.
Только жаль одного: у меня ведь достаточно сил,
чтоб подняться на крест и оставить свою Магдалину.

Первая песня Воланда
(Лепрозорий)

Мертвей марсианских стуж
задворков вселенной глушь,
погост прокаженных душ –
лепрозорий.
Мы все не смешны, - страшны,
психически мы больны…
Уборная сатаны –
лепрозорий.
Здесь монстры ползут во тьме,
им славно в своей тюрьме,
а черепы тех, кто смел –
на заборе.
Вампиры глотают душ
из крови случайных душ,
заброшенных в эту глушь –
лепрозорий.
Мы те, что ползут во тьме.
Мы все себе на уме.
Привыкли мы здесь к чуме –
лепрозорий.
Мы здесь научились врать,
подобных себе сжирать,
насиловать, убивать –
лепрозорий.
Из тех, кто сюда зарыт –
кто воет, а кто молчит.
Последних уродов щит –
лепрозорий.
И только со всех сторон
гудит колокольный звон,
поскольку такой закон:
лепрозорий.
Вы слышите этот звон?
Вы думаете, что он –
обычный церковный звон? –
Лепрозорий!
На самом-то деле мы
звоним благовест чумы,
сожравшей у нас умы –
лепрозорий…
Седа твоя борода,
зачем ты пришел сюда?
Неужто твоя звезда –
лепрозорий?
Над нами чернеет ночь.
Не сможешь ты нам помочь.
Уйди, убирайся прочь –
лепрозорий!
Пришелец, ведь здесь - наш дом,
хоть как-то, но мы живем.
Уйди, не тревожь наш сон –
лепрозорий…
Иешуа Га-Ноцри,
Сожрут тебя упыри.
Проваливай - иль умри:
лепрозорий.

Но если душа чиста –
в бессилии чернота,
и не заразит Христа
лепрозорий…

Заметки Мастера

Потоки высоких фраз
бывают не так плохи.
Но беды находят нас,
конечно же, за грехи.
Когда ты спешишь домой,
в тепло идешь и уют,
кто-то уходит в бой,
кого-то на казнь ведут.
Когда ты ложишься спать
и сладко сопишь во сне,
кто-то хоронит мать,
кого-то ведут к стене…

Голос мой очень тих,
я ведь один из тех,
кто променял Твой лик
на первородный грех.
Кто заглянул за край
и поумнел стократ,
проклял и адский рай,
проклял и райский ад…

Я шел и мял бессильные цветы:
 искал цветок всесильной красоты,
и вот – нашел. Но, радость, где же ты? –
Тебя убили мертвые цветы.

А мертвые похожи на солдат,
которые навытяжку стоят,
и вечности последний свой салют
скрещенными руками отдают.

Тринадцатая песня Христа
(Преображение)

Ну вот, и все прошло - мне развязали пальцы,
оковы на ногах кузнец мне расковал.
Отныне, без креста, мой ореол страдальца
у люда на глазах пропал, как не бывал.
Отныне, без креста, ничтожный и никчемный,
по выжженной земле влачу я жребий свой.
Я не раскрою рта, никто уж мне не внемлет:
отныне, без креста, я больше не герой.
Верните мне мой крест! Я с ним уже сроднился,
ведь он уже не крест - мой жребий и мой суд.
Ну, кто я без креста? - Отпущенная птица:
и рад бы улететь, да крылья не несут.
В мечтах я - на кресте, спаситель-неумейка,
и снова славу мне трубят со всех сторон.
Мой имидж создавал хороший имидж-мейкер,
и даже не один, а целый легион.
Жрем тухлое дерьмо со свежею подливкой,
банальности жуем, пока не надоест.
И все вокруг бредут с крестами на загривках,
и каждый к сорока какой-то тащит крест.
И вот я без креста… За что, какого черта?
Я так привык к кресту, а он теперь исчез…
И все же очень жаль, что нет такого спорта:
погоня за собой с крестом наперевес.
Но я тащил свой крест, жестокий и прекрасный,
не только в судный день, но месяц или год,
в надежде лишь на то, что это не напрасно,
и кто-нибудь потом - потом меня поймет.
 Я вырою свой крест, увью его цветами,
к подножью положу венок из белых роз…
Уйду из этих мест! За дальними горами
отыщет новый крест мой воспаленный мозг.

Аудиенция Ивана Бездомного

Вспоминаю я вещий сон,
тот, который я видел сам:
я ступил на зеленый склон
и вошел в неизвестный храм.
Этот храм был светлей небес,
преисполненный красоты…
Но, явившись, он вдруг исчез,
я остался средь пустоты.
Лишь одно ощутить я смог,
хоть не понял я, что со мной:
в этом храме мог жить лишь Бог,
только Бог, и никто иной.
После этого дня прошли
может, три, или может, пять;
из своей заревой дали
мне явился тот сон опять.
Как и прежде, был светел храм;
как и прежде, был ярок склон,
но теперь я увидел там
чудо-лики святых икон.
Наша память - неверный друг,
я теперь уж не вспомню лиц,
но - меня не объял испуг,
не хотелось склониться ниц.
Те иконы со всех сторон
освещали великий храм…
Но внезапно прервался сон,
и я снова остался сам.
Третий раз повторился сон
через месяц, а может, два:
я стоял посреди икон
в предвкушении торжества.
Я не видел Его лица,
я не слышал Его речей,
но проникся я до конца
чудным светом Его очей.
Не хотелось «скулить и ныть»
перед доблестным визави,
не хотелось Его молить
о прощении и любви.
Я ведь знаю, и знает Он,
что и грешен я был, и слаб,
что для творчества был рожден –
но смирился, и жил, как раб.
Я ведь знаю, и знает Бог,
что затмилась моя звезда,
что я выбрал из всех дорог
ту, которая никуда.
И с того заревого дня
мне чужда покаянья лесть.
Я Им создан, и он меня
принимает таким, как есть.
Он не зря подает мне знак:
мне чего-то недостает,
значит, что-то во мне не так,
значит, надо идти вперед.
Не скорбеть о былых грехах,
не бродить за Ним по пятам…
Погрязающий в мелочах
никогда не построит храм.
И ушел навсегда тот сон,
перепутав мне все в башке.
Только я вспоминаю склон
и присутствие налегке.
И навеки ушел мой страх,
и дорога моя легка,
навсегда обратились в прах
суеверия и тоска.
Навсегда обратился в пыль
одиночества тихий стон…
Я уверен, что это быль –
мой короткий и яркий сон.

Падший ангел (Вторая песня Геллы)

Оболганный богом, забытый людьми,
распятый за правое дело,
поверженный демон - никто не омыл
твое исполинское тело.
Покуда архангел юлил и лизал
подметки святого кумира –
ты вспыхнул и пал, и властителем стал
подземного честного мира.
Ты стал полисменом жестокой земли
и ассенизатором первым:
кому-то ведь надо в грязи и в крови
спасать эту землю от скверны.
Тебе за презренье священных основ
святоши грозили перстами,
и грелись они у священных костров,
и мучили землю крестами.
Они осыпали божественный прах
своей лицемерной любовью.
А тех, кто сгорал на священных кострах,
они проклинали Тобою.
Они уставали блудить и жиреть,
трусливо бежали от битвы.
Истошные крики сгорающих ведьм
звучали для них, как молитвы.
И лгали они заблукавшим во мгле,
что знают святую дорогу,
и все преступленья на этой земле
 вершили от имени Бога…

Аве, Мария!
(Вторая песня Магдалины)

Здравствуй, Мария!
Вот и снова рассвет.
Здравствуй, Мария,
через тысячи лет.
Счастье Марии
было так велико,
горе Марию
захлестнуло рекой…
Плачут мужчины.
Ночь светла и чиста.
Мертвого сына
опускают с креста.
Сто поколений
виновато пред ним.
Мир на коленях
перед сыном твоим.
Но бесполезны
и молитвы, и хрип.
Он - не железный,
он сегодня погиб…

Колыбельная

Спит сыночек мой любимый,
спит на высоте.
Пахнет гарью, пахнет дымом,
блики на кресте.
Ты поранился немножко,
но - на то и мать!
Протяни свои ладошки,
дай поцеловать.
Положи свою головку
маме на плечо.
Там прохладно, там неловко –
мелкий дождь сечет.
Мама боль твою остудит,
вытрет черный пот.
Обещай, что ты не будешь
жить наоборот.
Если б жил ты в вечном блуде,
зле и суете,
то тебя б не стали люди
вешать на кресте.
Боже, Боже, ну послушай –
я Тебя молю:
возврати сыновью душу,
забери мою.
Голова моя седая –
вот ее б казнить!..
Почему же не смогла я
все предотвратить?
Я - безумная дуреха,
с этим и помру.
Я тебя учила плохо –
правде и добру.
Ты меня, дурную, слушал,
был и добр, и горд…
Все спасал чужие души,
все учил народ.
И народ тебе в награду
дал по доброте
только горькую отраду –
гибель на кресте.
Почему же ты впервые
не послушал мать?
Души темные и злые
стоило ль спасать?
Если б ты хоть раз послушал
бедных стариков,
не спасал чужие души
от чужих грехов…
ты всегда был добрый малый,
милый мальчик мой.
Сколько девушек мечтало
стать твоей женой!..
Спи,  мой мальчик, спи спокойно,
все уже прошло.
Все прошло: и боль, и войны
не мутят чело.
Вот тебя, как в детстве, сносит
отчим на руках.
В первый раз я вижу проседь
на твоих висках.
Пережить такие боли –
кто б на свете смог?
Если это божья воля –
кто же этот Бог?
Пахнет гарью, пахнет дымом
во чужом краю…
Спи, сыночек мой любимый,
баюшки-баю…

Вторая песня Ивана Бездомного

Голос искренний очень тих,
без труда его не поймешь.
Если громко гремит мой стих –
значит, в нем поселилась ложь.
Голос истины словно плеск
среди топота бычьих стад.
Голос лжи - это громкий треск
мегафонов и каннонад.
Правде незачем громкий крик…
Будет долго она молчать.
Чуть заметно явит свой лик
лишь тому, кто умеет ждать.
Очень шумно-криклива знать,
очень громко она кричит.
Если истину хочешь знать, -
то прислушайся - и молчи.
И услышишь со всех сторон
как награду за много лет
тихий-тихий небесный звон –
это правды самой ответ.

Перед Голгофой

Отче!
Пусть минет меня чаша сия.
Отче!
Я еще не вкусил бытия.
Ночью
на горе роют яму под крест.
Отче!
Ни любимой, ни друга окрест…
Отче!
Почему ты оставил меня
в роще
на закате последнего дня?
Боже,
предвкушаю, как гвозди вонзят…
Что же?
Почему отвратил ты свой взгляд?
Будет
самый страшный из пройденных дней.
Люди!
Соберите побольше камней,
чтобы
не бесславно закончился день,
чтобы
не промазать в живую мишень!..
Впрочем,
я не к вам обращаю упрек…
Отче!
Ты получше придумать не мог?
Мне бы
на гвоздях покачаться с тобой.
В небе
ничего ты не знаешь про боль.
С неба
ты вершишь свой единственный суд,
хлебом
награждая смиренье и труд…
Что же –
ты не слышишь последний мой плач?
Боже!
Ведь не люди, а Ты мой палач!..
Прожил
эту жизнь я в пути и борьбе.
Боже,
что плохого я сделал тебе?
Отче!
Ну, скажи, в чем же я виноват?
Хочешь,
я вернусь в Назарею назад?
Хочешь,
за любое возьмусь ремесло,
отчим
мне подарит топор и кайло,
в море
я закину побольше сетей,
вскоре
мне жена нарожает детей,
буду
я смиренно и праведно жить,
люду
о Тебе и добре говорить?
Может,
мой пример их скорее проймет?
Боже,
ты молчишь, словно каменный грот!..
Бог мой,
у меня уже нет больше сил…
Сын твой
никогда ни о чем не просил!
Боже,
я еще не вкусил бытия!
Может,
обойдет меня чаша сия?..
 Боже!
Для тебя невозможного нет.
Может,
никогда не наступит рассвет?
Знаешь,
не искал ведь я славы такой.
Знаешь,
мне противен и раб, и герой.
Вдосталь!
Не нужны поклонения мне!
Просто
я хочу посидеть в тишине.
Лестью
и моленьем меня не проймешь.
Вместе
мы во всем этом чувствуем ложь.
Надо
укрепить пошатнувшийся дух.
Адом
запугаешь лишь древних старух.
Раем
соблазнишь только малых детей…
Знаю:
мне придется висеть на кресте.
Чтобы
кто-то понял, куда мы идем;
чтобы
кто-то вычистил души, как дом;
чтобы
кто-то выветрил страх, словно дым,
гробом! –
Не ученьем, так гробом своим…

Пред рассветом сгущается тьма,
в черноте потонули дома,
раз иного пути больше нет –
да свершается этот рассвет!

Песня Бога Отца

Вы ждете от Бога прощающих фраз?
А я вам скажу без затей:
Господь снисходительно смотрит на вас
святыми глазами детей.
Ты хочешь прощенья? Ты просишься в рай,
чтоб душу свою воскресить? –
Напрасны молитвы. Запомни и знай:
прощенья - у сына проси.
Не божьего сына, Иисуса Христа, --
Ему открываться легко.
Он сделал свое, он тебе не чета,
он так от тебя далеко!
Прощенья проси у того, кто живет
с твоим, только юным, лицом.
Прощенья проси у того, кто зовет
тебя, как и Бога, отцом.
Того, на кого ты так часто кричал,
и бил понапрасну порой.
Того, на котором ты злобу срывал,
вернувшись с работы домой…
Пускай ты вот-вот доживешь до седин,
покаяться сыну – не стыд.
И если простит тебя собственный сын –
 Господь непременно простит!

Последняя песня Мастера

Это наша весна, мы к ней шли через тысячи лет.
За нее погибали и дети, и супергерои.
За нее были стерты с земли Карфагены и Трои.
За нее мы поверили в Бога, которого нет.
Это наша весна, мы встречаем ее как рассвет.
И Спаситель давно уж живет среди нас в миллионах.
В миллионах красивых, влюбленных и незащищенных
возродился и выжил Спаситель, которого нет!
И добро против зла начинает свой праведный бой,
окрыленное опытом жизни во все лихолетья.
И Земля погружается в новое тысячелетье,
словно новый корабль, что со стапелей сходит в прибой.

Мы уже иногда вспоминаем своих стариков,
мы уже иногда понимаем, что детям не сладко –
приходить в этот мир без законов, любви и порядка;
и уже разгибаем железо старинных оков.
Открываем глаза, прозревая века слепоты;
разгребаем историю, словно зарытые клады.
И в источниках наших опять заплескались наяды,
и становятся светлыми новые наши мечты!

И весна, как прораб, начинает нам строить свой храм.
Мы опять раздаем обещанья любимым и женам,
мы опять возвращаемся к письмам, когда-то сожженным,
и опять доверяем отвергнутым было друзьям.
Запакует пожитки в дорогу бродяга-зима,
одуревши от зноя, ее ждут какие-то страны;
даже взрослые женщины смотрят свежо и желанно,
ну а юные девушки просто нас сводят с ума! -
Не дождавшись тепла, возникают из зимних пальто,
словно летние бабочки сбросили легкий свой кокон,
и обрушились звуки из настежь распахнутых окон,
и весь город, ожив, молодеет лет этак на сто!

До свиданья, зима! Не грусти. Ну, подумай сама:
Ну, зачем оставаться тебе там, где ты надоела?
Южный ветер ласкает твое белоснежное тело,
и с улыбкой тебе говорит: до свиданья, зима!
И вернулись опять животворные чудо-дожди,
и ростками приподняты тысячи тонн чернозема,
и спросонок речушки из русел ушли, как из дома,
и вот-вот разродится  земля, лишь чуть-чуть подожди!
Начинается жизнь по законам весенней игры,
и теперь недействительны больше иные законы.
Переполнены удалью вешней лачуги и троны,
и Христос с Люцифером в бильярдной гоняют шары!

Поправляет снегирь перед балом жабо и жилет,
и на море вода, будто зеркало старой кокетки,
словно руки жены, за одежду цепляются ветки,
и для этой весны ничего невозможного нет!
И вонзается в ночь ослепительный солнечный взгляд,
и черту прочертя, с небосвода срываются звезды.
И тогда понимаешь, что вновь возродиться не поздно,
и не стоит менять эту жизнь ни на тлен, ни на смрад!

Переполнен любовью зеленый пронзительный мир,
и взрываются почки, как будто пехотные мины,
и художники полночью пишут хмельные картины,
на которых гудит и поет озорная весна!
Переполнен весной даже волчий пугающий вой,
и коровы жевать забывают привычные жвачки,
разрывая похмельный синдром летаргической спячки,
и несут алкаши до копейки зарплату домой!
И из зимних берлог выползают на солнце «бомжи»,
и целуют подруг, ошалевших от яркого света,
беспризорные дети жуют дорогие конфеты,
и бандиты меняют на розы тупые ножи…

Отдыхают мозги от кошмарных несбывшихся снов,
и шальная вода припустилась по рвам и оврагам,
и с улыбкой менты отбивают печенки бродягам,
и с улыбкой бродяги по-матушке кроют ментов!
Если вам все равно - соглашаться не надо со мной.
Не пускайте весну, затворите все окна и двери,
но потом вы поймете, что нет невозвратней потери,
чем не встретить весну, не проникнуться этой весной!

666-я песня Воланда
Последний Из Живущих На Земле

- Когда отговорит Армагеддон,
и этот мир окажется во мгле –
поднимется на черный горный склон
Последний Из Живущих На Земле.
Который никогда не согрешил,
который чтил всегда святой закон,
и думал о спасении души,
и помнил о значении икон;
Прекраснейший по сердцу и уму,
постигший все законы естества...
И скажет он кумиру своему
последние, прощальные слова:

- «Ты нас учил покорствовать всегда,
в смиреньи отдавать земной поклон, --
а мы учились строить города,
и отличать портреты от икон.
Ты нас учил любить Твое лицо,
молиться на Тебя и все прощать, --
а мы учились вешать подлецов,
предателей учились презирать..
Мы двигались по сложному пути,
и сами учиняли правый суд,
но ты не дал нам этот путь пройти,
не дал нам завершить великий труд.

Я веровал - прощая и любя,
и вот один над кладбищем стою.
И я уже не верую в Тебя,
и в мудрость я не верую Твою.
Не нужно мне величия идей,
замешанных на боли и крови.
Ведь я любил Тебя - любя людей,
раз нет людей - не стало и любви.
О, Господи! Ты был мне ближе всех,
но больше не могу Тебя молить.
Не надо отпускать мне этот грех, --
хочу я участь близких разделить.

Я для людей писал свои стихи,
я для людей изранился в борьбе…
Скажи мне, отпускающий грехи:
ну кто отпустит этот грех Тебе?..»

 - И ступит на заоблачный карниз,
окинет взором кладбище во мгле,
шагнет вперед и устремится вниз
Последний Из Живущих На Земле.
А утром солнце все-таки взойдет:
столетья для истории - момент,
и Бог с утра пойдет писать отчет
о том, что завершен эксперимент.

Первая песня Азазело

Только где-то засверкали
молнии окрест –
сразу куча всякой швали
хочет влезть на крест.
Между Руров и Донбассов,
Турций и Россий
бродят толпы ложных спасов,
тысячи мессий.
И вникают в их дебаты
толпы дураков…
И вовсю трубят фанаты
про своих «божков»:
«Ваш Спас - не про нас,
ваш спас - лоботряс!
Ваш Спас - не для нас!
Наш Спас - это класс!»

Не ищи ты на планете
спасовы черты:
Спас живет на этом свете,
только это - ты.

Если Спаса не поймете
в собственных сердцах –
не ищите, не найдете
Спаса в небесах!

И хотя в земных поклонах
расшибите лоб –
лишь одно определенно:
попадете в гроб…

Первая песня Мастера

Вижу кровь на его венце,
вижу боль на его лице,
царь земли или Божий сын –
умирал Иисус Навин.

На спектакль бредет народ,
видно плохо - и дождь идет,
над кострами и дым, и чад,
люди тащат за руки чад,
кто глядит, кто отводит взгляд.

Им сказали, что он - злодей,
он пришел обмануть людей,
он сказал, что он царь и бог.
Кто б такое сморозить смог?

Усмехнулся один: «Чудак!»
Огрызнулся другой: «Дурак!».
Третий пальцем копал в носу.
А четвертый смахнул слезу…

Стих и плач, и утробный вой.
За крестами зевал конвой.
Все ушли, опуская взгляд.
Тот - в свой рай, ну а тот - в свой ад.

И остался совсем один
Царь и Бог Иисус Навин.
Разомкнулось вокруг кольцо,
посинело его лицо.

Не дожил до своих седин
человек Иисус Навин.
А каким бы отцом он был!
Как семью бы свою любил!

Как любила б его жена –
он достоин всего сполна.
Только - нет. К сожаленью, нет.
Он попал не на лучший свет.

Он, великий, и он, святой
родился на земле не той.
Не испробовал Назарет
«счастья мирных семейных лет»:

он издергался бы сполна,
упрекала б его жена
в том, что он, как любой мужик,
зарабатывать не привык,

в том, что он столько лет уже
бултыхается в мираже,
вместо дела и ремесла –
только выдумкам нет числа!

Он пришел бы к своей черте
и повесился б на кресте.
Ведь не муж и не семьянин
был чудак - Иисус Навин.

Заповедь Воланда

Я давно говорил Ему:
десять заповедей - к чему?
Только эту ты людям дай:
«Созидай, но не разрушай!»
Созидай в своих детях дух,
созидай этот мир вокруг,
и в семье своей местный рай
созидай, но не разрушай!
Созидай себе стол и дом,
созидай эту жизнь кругом,
созидай свой духовный мир,
созидай колбасу и сыр!
Все, что можешь, ты ближним дай:
созидай, а не разрушай.
Если это ты сделать смог –
значит, стал ты теперь, как Бог,
значит, ты сотворил свой рай:
«Созидай, но не разрушай!»
Ну, а если твои слова
не воспримет их голова –
я приду, и разрушу тех,
кто в миру созидает грех.

Шестая песня Иешуа

Проводи меня, архангел, проводи!
Проводи меня на смерть и торжество.
У меня так много боли впереди –
но об этом я не знаю ничего.

Я живу пока, не ведая забот,
у меня пока нет раны на груди,
я еще не утирал кровавый пот –
проводи меня, архангел, проводи!

Проводи меня, архангел, проводи!
Старый друг уже готов меня предать,
и любимая готовится уйти,
и готова не понять родная мать.

Неприятели, вкушая эпилог,
для меня уже сбивают эшафот,
на мгновенье отвернется даже Бог –
и никто ко мне на помощь не придет.

Скоро встану на свою дорогу в ад,
скоро кровь свою оставлю на росе.
Я, конечно, перед всеми виноват:
почему не мог я думать так, как все?

А когда его до смерти загноят –
все прозреют, захотят его вернуть…
Архи-мученик проходит архи-ад.
Архи-ангел освещает этот путь.

Вторая песня Ивана Бездомного

Я веками скакал по свету,
я пытался найти планету,
на которой и то, и это –
все класс!
Да напрасно затеял бучу,
да напрасно посеял тучу:
где нас нет,-- там,конечно, лучше,
Спас.

Я не верую, бью баклуши.
Я не знаю, чего я трушу.
Спас, Спаситель, спаси мою душу,
сейчас!
Если где-то распяли волю,
если кто-то кричит от боли,
я - в сторонке, я рыжий, что ли? –
Я - пас.

Ты пошел по пути иному:
ты однажды ушел из дому
по дорогам родным, знакомым
для глаз.
Не искал ты кого получше,
подобрал ты десяток чучел,
их учил и изрядно мучил –
но спас.

Я не ведаю, что со мною,
почему я бешусь и вою,
я хочу говорить с Тобою
сейчас!
Я страдаю и дни и ночи,
я мечтаю, хочу я очень:
Спас, Спаситель -- открой мне очи,
Спас!

Почему-то ты жил иначе,
почему по тебе все плачут,
почему эта жизнь собачья –
для нас?
Я хочу научиться тоже
возрождать из тупых ничтожеств
тех, кто мыслить и верить может,
Спас!

Понял я, что на этом свете
будет жизнь лишь на той планете,
где над нами смеются дети,
Спас!
Где десятки голодных спасов
водят сотни походных классов
первых встречных петров и стасов –
нас.

Молитва Мастера

Поговори со мною, Бог.
Я так устал бродить по свету,
решать задачи без ответа,
я под собой не чую ног.

Я над собой не чую слез,
в себе не чую покаянья,
и, переполненный страданьем,
от нас давно ушел Христос.

Его печальные глаза
глядят с такою укоризной…
Все в этом мире пахнет тризной,
а жизнь похожа на вокзал:

проходят мимо поезда,
мильйон – во тьму, один – ко свету,
и дьявол раздает билеты,
без указания: «куда».

Поговори со мною, Бог,
и объясни, зачем на свете
ликует зло, страдают дети,
и каждый сир и одинок.

А те, кто хочет мир спасти –
глупы, смешны и безрассудны,
и каждый день похож на судный,
и перепутались пути.

Нельзя, увы, построить рай
в одной, отдельно взятой доле.
И в этом мире столько боли,
что хоть ложись да помирай.

Зачем, Христос, ушел ты вновь?
Зачем ты нас обрек на муки? –
У нас у всех пробиты руки,
мы все – твоя и плоть, и кровь.

Мы все – набедствовались всласть,
увязли в бытии и быте…
Когда детей ведут на казнь,
то впереди идет Учитель.

Ну, как ты нас оставить мог,
хотя бы тех, кто ждал и верил?
Но через замкнутые двери
не слышит нас великий Бог.

Смешно за нами наблюдать?
Легко над муками смеяться? –
Что ж, будем сами выбираться,
и будем сами путь искать…

Песня вора
(Иерусалимский Робин Гуд)

Ты вор, Иисус! Мы с тобой по несчастью друзья.
Ты вор, Иисус, ведь наказан ты так же, как я.
Мы вместе тащили с тобой на Голгофу кресты,
и я был приделан к кресту точно так же, как ты.
Мы вместе висели с тобой на одной высоте,
и ты не случайно болтался со мной на кресте.

Ты вор, Иисус, и виновен ты так же, как мы.
Но мы обчищали дома – ты же влазил в умы.
Ты вор, Иисус, ты украл у болванов покой,
мешок заблуждений унес ты навеки с собой,
украл у властителей веру в могущество их,
украл у истории свой ослепительный миг.

Хреновые воры, увы, мы, дружище, с тобой.
Висим на крестах – и камнями швырнет в нас любой.
Не в силах согнать даже мух с кровоточащих ран;
и нас не спешит выручать твой хваленый пахан…

Ты вор, Иисус, и тебе не простят ничего,
хотя мне готовы простить и мое воровство,
хотя мне готовы простить и украденный клад –
твои разговоры тебе никогда не простят.

Твои разговоры опаснее сотни воров
для тех, кто и душу продать за монету готов,
для тех, кто на лжи и коварстве построил свой дух,
и ближних своих убивает не глядя, как мух.

Ах, если б у власти стоял бессеребренник – вор,
без дела пылились бы плахи, кресты и топор,
и нищие дети не бегали б от мусоров,
ведь нет на планете жестоких и злобных воров!

Я должен раскаяться? – В чем же, скажи мне, браток!
Пусть лучше раскается тот, кто труслив и жесток.
Пусть лучше раскаются те, чье оружие – страх,
и те, кто прибил нас с тобою на этих крестах.

Я мог бы раскаяться, братец, хоть прямо сейчас!
Но каюсь лишь в том, что попался я им в этот раз,
но я никогда, никогда! – никого не убил,
не грабил голодного, нищего не оскорбил.

Я грабил лишь тех, кто до этого грабил народ,
меня ненавидит до смерти любой живоглот.
Я стражников царских уже сотни раз надувал,
хотя и лупил их, – но до смерти не убивал!

Прощай, Иисус! Наша смерть мне уже нипочем.
И я бы раскаялся, если б почувствовал – в чем…


Песня Геллы

Пусть ты прошел и ад, и торжество,
пусть позади тяжелая дорога,
пускай ты не боишься ничего, –
побойся Бога, побойся Бога.
Пускай ты и не веруешь в Него, -
в гробу тебе приснилась чья-то милость! –
Прими Его, тогда прими его,
как высшую на свете справедливость.
Пусть у тебя уже замылен вкус,
пусть черное тебе сдается белым –
побойся Бога, если ты не трус,
готовься отвечать за все, что сделал.
Ты можешь кулаками хлопать в грудь,
кричать, что, мол, тебе плевать на Бога –
придет момент, не сможешь ты заснуть,
проймет тебя смертельная тревога.
И будешь ты всю ночь, как гамадрил,
крутиться в перекомканной постели
и думать: «Боже, что я натворил!
И что со мною будет в самом деле?..»
Неважно, бомж ты или президент,
ты чашу изопьешь на этой тризне…
И ужаснешься ты, придет момент:
«Что я наделал со своею жизнью?»

Первая песня Кота Бегемота

Братишка, я залез на твой «Чероки».
Давай-ка покатаемся с тобой!
Меня не остановят муль-ти-локи,
когда я отправляюсь на разбой.

Ты думаешь, что круче табуретки,
что ты – передовое существо? –
На самом деле ты – марионетка,
и без меня не стоишь ничего.

Я дергаю за ниточки привычно, -
и ты стираешь каблуки штиблет.
Ты думаешь, что ты мне симпатичен? –
Боюсь, что огорчу, приятель: нет.

Ты думаешь, я просто бью баклуши,
придуриваясь истинным котом? –
На самом деле я вскрываю души,
как самый умудренный анатом.

Ты бродишь, как ехидна, по планете
и прячешь по углам свои грешки;
тебя боятся разве только дети,
и молча презирают мужики.

Когда же я решу, что надоело
снимать с тобой паршивое кино,
я попрошу – и братец Азазело
тебя легко подстрелит в казино.

Ты сам не знаешь, как боишься смерти,
немало натворив за много лет.
Ты думаешь, что ты – король на свете? –
Боюсь, что огорчу, приятель: нет!

Когда тебя проймет смертельный холод,
когда твоя закатится звезда,
я попрошу – и добрый дядя Воланд
тебя легко отправит в никуда!

Третья песня Ивана Бездомного

Закон природы давно открыт,
и тут не моя вина:
над правым плечом моим ангел парит,
над левым – сам сатана.

Мне с чертом бороться не станет сил.
Хитер же проклятый бес!
Его не звал я, его не просил –
он сам на плечо залез.

А голос ангела нежен и тих,
слова его чуть слышны.
Его заглушает, срываясь в крик,
прокуренный бас сатаны.

И знаю, знаю, что голос зла
толкает все дальше, вниз.
Его коварностям нет числа
и подлости нет границ.

Пускай буянит, гремит, как гром,
пусть голос сорвет совсем.
Но если с ангелом мы вдвоем –
он будет и тих, и нем.

Я чую беса, но вот беда:
так призрачен ангел мой!
Как мне расслышать его, когда
грохочет морской прибой?

Мой друг, мой ангел, лежит наш путь
в твой светлый и добрый храм.
И пусть нам бесы стреляют в грудь –
в обиду тебя не дам.

Я слаб и грешен, устал от мук,
но только не в этом суть:
тебе ведь нужен какой-то друг
на долгий, тенистый путь!

Мои сомненья тут ни при чем,
и истина здесь одна:
коль слышишь ангела над плечом –
не страшен сам сатана.

Тайная вечеря.

А тайная эта вечеря века будоражит умы.
А тайная эта вечеря – не пир ли во время чумы?
Учитель сидит, безутешен, и думает, страсти поправ,
что каждый по-своему грешен, и каждый по-своему прав.
Простым и изысканным блюдам и дань отдают, и почет,
пока не предавший Иуда, пока что не струсивший Петр.
И тот, что возвысится скоро, своих обнимает друзей
ладонями теми, в которых пока что нет ран от гвоздей.
Учитель глядит виновато: «Когда б не дожить до утра –
не стал бы Иуда проклятым, не вскрылась бы трусость Петра.
Вдруг все освятится невольно, настанет жестокий рассвет…
Нет правд, от которых не больно, любви безболезненной  нет.
Ну вот, наконец-то светает. Что день наступающий даст?
Лишь то, что: кто любит – страдает, а тот, кого любят – предаст».

Апостолам – что катастрофы? - Для них забронирован рай.
Учитель, пора на Голгофу! Иди, и за них умирай!
Пусть мнят себя твердыми в вере, пусть смотрят Учителю в рот,
пока после Тайной Вечери холодный рассвет не придет.

Андрей Рублев
Песня о Старом Мастере

Вот Старый Мастер, закончив труд,
опилки смахнул с колен.
Он жил во власти незримых пут,
работа была - как плен.
Обвел глазами он свой верстак,
разложенный инструмент.
«Пускай я что-то срубил не так –
закончен эксперимент».
И Старый Мастер достал кисет
и в трубку набил табак.
Прищурил глаз на вечерний свет –
и вдруг осветился мрак.
Глотнул из фляги простой воды
из чистого родника.
А за плечами его - труды,
огромные, как века.
Полвечности, не жалея сил,
работал он день и ночь.
Себе он помощи не просил –
никто бы не смог помочь.
Никто не смог бы подать совет
и часть разделить трудов,
поскольку больше на свете нет
таких, как он, Мастеров.

Последняя песня Иешуа

На поле боя стоит туман
и трупы лежат горой.
На поле боя сошел с ума
молоденький рядовой.

Ему явился какой-то знак,
и разум его затих.
Рубил он этак, рубил он так
чужих, а потом своих.

Рубил он смело, рубил сплеча,
и весь утопал в крови.
И слышал он – черепа трещат
чужих, а потом своих.

И этот треск говорил ему,
что скоро он победит,
что скоро солнце рассеет тьму,
и мир везде воцарит.

И с новой силой махал мечом,
ловил свой победный миг.
Рубил он страстно и горячо
чужих, а потом своих.

И словно он заколдован был,
его распалялся пыл.
Его никто тогда не убил
и даже не зацепил…

Когда решишь воевать со мной –
пройдешь весь путь до конца.
Когда решишь воевать со мной –
то вспомни того юнца.

Но только меч на любовь смени,
и путь твой не будет лих.
И ты полюбишь, - настанут дни! –
своих, а потом чужих.

И станут думы твои легки,
и скажут тебе «люблю»
чужие дети и старики
и братья по кораблю.

Эпилог
Последняя песня Андрея Рублева

 Я не люблю властей и торгашей,
и ризы я не отличу от митры.
Я русский вплоть до кончиков ушей,
я русский вплоть до краешка палитры.

Я вам хочу задать один вопрос;
меня и самого он долго мучил:
подумайте: а кем же был Христос?
А я вам подскажу – на всякий случай.

Он мог делить с Иудой стол и кров –
но подлецу отвесить оплеуху, –
он русским был до кончиков зубов,
он русским был по крови и по духу!

Вы скажете: «Откуда, мол, и как?»
Ведь русским духом этот век не пахнул! –
Не удивлюсь, коль богоматерь трахнул
какой-то заблудившийся русак.

Ну, кто бы мог пинками в зад гонять
по храму торгашей, и не на шутку;
простить врагов, влюбиться в проститутку,
и спьяну отправляться мир спасать? –

Ну, для кого главней всего – мечта?
Ну, кто на всех пойдет против порока? –
Но нет в своем отечестве пророка,
и мы не верим в русского Христа.

Я написал про русского Христа.
Быть может, он не подойдет французу;
быть может, он еврею – не чета;
быть может, англичанину – обуза…

Но знаю, что Господь меня простит
за то, что я повеса и безбожник.
Мне можно сомневаться – я художник,
мне нужно сомневаться, чтобы жить.

Иван Бездомный.