Пытаются люди еще со времен пророка
Черту провести на земле и в душах,
Чтоб можно легко было
Узнать им, где яблоко, а где груша,
Добродетель всегда отличить от порока.
И дерутся они, не празднуя трусость,
За свои убежденья, за свои границы,
Вознося к небесам обелиски
Героям, не в состоянии остановиться,
Ибо легче погибнуть, чем признать свою глупость.
Но все же природе чужда резкость решений враждебных.
Здесь все так размыто и вовсе не точно.
И смысл, я так понял,
Не в яркости дня или темени ночи,
А в сумерках и в предрассветном томлении неба.
Кто скажет, когда начинается желтая осень?
Какая же форма у этой задумчивой тучи?
Когда в тишину превращается звук?
Несчастный, счастливый – какой это все-таки случай?
Когда невтерпеж нам от боли, когда и не очень?
Неопределенность страшна, как сама невесомость.
Опоры в ней нет, и срываются в пропасть химеры
Еще неокрепшие души.
А мне это в радость: мой мир на краю атмосферы.
«Там воздух,»-сказали б одни, а другие сказали бы: «космос.»
И ты лишь одна, что познала мою эту сложность.
Встречаемся мы там, где в море вливаются реки.
И только одним нам с тобой удается
Всю грусть расстворить в необузданном смехе,
Не споря при этом, где пресность, а где же соленость.
Ты даришь мне счастье, и имя его – неизвестность.
Как чаю в фарфоровой чашке саксонской,
Что ты отставляешь в раздумьи, и я ожидаю
Решения участи, скромно скатившись на донце,
Хоть был на губах твоих, веря в свою же полезность.
Как запах духов, что приятен, но все же не нужен,
Когда твои бедра, обтянуты клетчатой юбкой,
Уносятся вдаль голубым Мерседесом,
Один остаюсь, разбирая свои же поступки,
Все там же – меж страстной любовью и нежною дружбой.
2000