Когда-то, будучи мальчиком,
с упрямою чёлкой, честно прилизанной
он убегал тайком к парусам холщовым
и мачтам
незамеченным, слушать речи
непризнанных.
В волнах глохнувшего безумства пустынь
на камнях не им расположенных, хаосом
не видел себя, ощущал каждодневно
в зычном грохоте сиплого зюйда
напротив уснувших сопок базальтовых
бессменным участником
бесчисленных
спуртов.
С натиском звездного ветра странствий,
презревший манну неба
сверхновой яркости
замечен поиском монологов
не классиков списочно-преданных,
а своих подноготных,
исковерканных праздностью
и непечатным слогом.
Назывался сукой и падалью,
потому что не знал,
как звать можно
Разыгрывал сцены парадные:
генерал, капельместер,
по сути всё равно.
Забывался дешёвою водкою вне дома
что там мещанство - супы с пельменями
Хватал с жадностью час назад рыб сырых
с кровью холодной,
а птицы ему завидовали,
принимая за чайку голую
без роду и племени.
Посылал себя касаться спектаклей
артистом, единственным в них,
умирал на сцене
Много успел, заполняя
подпункты тщательно, ведомый кем-то.
Так, без апелляций,
торжество презумции невиновности,
роль обняла его, виват доброделам.
Бред вседозволенных обществ
здоровых условностей,
торжествуй, тарантелла.
Ступени, не помнит их
софиты и вспышки магния,
неужели побоку?
поцелуи парадных
с котами и сволочью,
исписавших подьезды
его же кровью.
Старался запомниться зеркалу
последней секундой полёта вверх,
падая вниз
песнь запел о запахе ландыша
в волосах её над толпою
смешавшихся лиц
И зрачков, евших чёрное в чёрном
Каприз, ценник бумаги
добротной.
Нет больше, чем три слова.
Нет меньше, чем три слова.
Нет слаще, чем три слова.
Нет их солёней.
Море, море,
море,
радовалось ему, назначая ровней.
Так стал называться он -
Штормом.