Мы смутно пели. Колыхалась ночь,
бамбуковых трещёток кастаньеты
выстраивали перистые трели
и сжатый воздух моря гнали прочь
по роще мандариновой, в ущелье,
по мутным майоликовым волнам,
по сизой пенке красного вина,
и по глазам, одетым лёгким хмелем.
Всё было так, как тонкая трава
вытягивается из ростка немого
и мыслить начинает понемногу,
коленца отпуская и слова.
Никто не знал – какой назавтра день,
к какому поезду нести свои пожитки.
А детство выросло и шевелилось зыбко
в отпущенной за лето бороде.
Никто не знал – в какие города
иного приведет дорожный посох…
Два брата – сучий сын и сучий потрох
карабкались за нами по пятам,
но не настигли. Время не пристало,
а может ждали окончанья песен,
чтоб мы замешкались, - тотчас на шею влезть нам.
А мы упорно жали к перевалу,
не понимая – сколько нам шагать,
но ощущая в том своё спасенье –
покуда мы своё продолжим пенье, -
нас никакой заразе не догнать.