Д.Айвсэд
ИХ МЕДОВЫЙ МЕСЯЦ
Медовый месяц был в разгаре... Вероятно, вы уже читали где-то эту фразу, и она кажется вам знакомой, хотя и не помните где. Это О'Генри -- его новелла "Персики". Она сыграла немалую роль во всей этой истории, но сейчас речь не о ней, и мы нигде больше не вспомним о ней здесь.
Итак, их медовый месяц был в разгаре. Шла еще только первая неделя, как они могли самым законным основанием называть друг друга мужем и женой. Это им ужасно нравилось, и они буквально упивались этими словами, больше не боясь навлечь на свои головы ничьего гнева. Здесь надо заметить, что их близость началась гораздо раньше, чем был подписан брачный контракт, и им было чего бояться, но уже раньше...
Теперь же были соблюдены все формальности, родственники с обеих сторон умиротворены, родители, радуясь, всплакнули, и теперь они -- будем называть их для краткости просто: Он и Она -- оставив их всех, перенеслись на теплое южное побережье небольшого пригорода пригорода чуть побольше, а какого города -- это уже не столь важно. Понятно, что как у многих новоиспеченных пар, денег для свадебного путешествия в Европу было маловато, но тем не менее, это была широта французского средиземноморья, и было, признаться, весьма неплохо. Впрочем, об этом они и не задумывались.
Они решили провести целую неделю абсолютно ни о чем не заботясь, и это им даже удавалось. Целыми днями (правда, прилетели они только вчера) они валялись на прибрежной гальке, плескались в благодатно-ласковом до синевы море, ни о чем не думали, не ругались и даже не играли в карты, что делали их немногочисленные соседи по пляжу, успевшие уже давно обзавестись детьми и прочими заботами. Этот кусочек дикого пляжа каким-то странным образом сохранился среди высоких отелей и гостиниц, огородивших свои кусочки такого же берега непреодолимыми и уродливыми заграждениями, внутри которых отдыхающие там люди считали себя хоть в тесноте, но в комфорте.
И все-таки, было бы неверным считать, что он ни о чем не думал. Он смотрел на синеющий к северу мыс, совершенно уже размытый солнечным маревом разогретого дня. Но он знал, что на самом кончике этого мыса, если посмотреть на него утром, можно увидеть отель "Une Perle", о котором он не проронил ни слова. С ним у него были связаны самые приятные воспоминания, которые ему когда-либо приходилось переживать. Почти ровно год назад она отдыхала в нем, и он инкогнито прилетал на три дня, чтобы хоть издали увидеть ее. Она не замечала его тогда, и он ее сердцу был абсолютно никем. Но он все же ужасно боялся, что она узнает и прогонит его. Прогонит и никогда уже больше не позволит приблизится...
А сейчас она лежала рядом и под палящим солнцем нежилась, словно кошка: зажмурившись и переворачиваясь время от времени сбоку набок. Она лежала, намазавшись всеми возможными кремами и мазями, и как всегда ни о чем не думала, не вспоминала и не пыталась. она никогда этого не делала, если не было необходимости это делать. Эта ее черта очень нравилась ему, ибо он был обречен Создателем постоянно о чем-то думать, вспоминать или размышлять, иногда даже не задумываясь, что именно этим он и занят в данный момент...
Она его заметила полгода спустя, когда оба давно уже были в холодном северном городе, известном своей красотой, но мало подходящем для любящих сердец. Произошло это под самое Рождество. В тот вечер они, волею случая, оказались вместе, в одном автобусе, и сходить им было на одной остановке. Они уже встречались и ранее, но ее холодные глаза и плотно сжатые губы однозначно говорили ему, что малейшая искорка, мелькнувшая стрелой Амура в его сердце, будет расценена как поведение, совершенно недостойное джентльмена, и ему незамедлительно будет указано на дверь. Дверь эта всегда держалась приоткрытой, и в нее вылетел уже не один, кто входил до него.
Но в тот вечер произошло что-то неожиданное, что так и не откроется ему никогда в этой жизни. Они проехали уже достаточно долго, и он уже успел заметить, что она как-то не в себе. Она смотрела и в то же время не смотрела на него, губы ее были доверчиво круглые, и как-будто с них хотело что-то слететь. Этим чем-то оказались пять слов, которых оказалось достаточно, чтобы стена, разделявшая их, рухнула и испарилась бесследно. Эти слова он не забудет всю жизнь, ибо его жизнь началась с этих ее слов: "Я хочу быть с тобой..." Эти слова, сказанные ею в каком-то совершенно отрешенном виде, закружили весь его мир, поставили, наконец-то, на ноги, и он упал, не смея поверить в раскрывшееся и охватившее его счастье, перед которым он столь долго и безуспешно пел серенады. Ворота открылись, и он вошел в них, обуреваемый сложной смесью чувств, среди которых, однако, явно преобладало смятение.
И понеслись день за днем и вечер за вечером, когда они могли украдкой встретиться и предаться своим нежным чувствам, испытываемым друг к другу. Они не могли дождаться того дня, когда, соблюдя весь светский этикет, они смогут уже не прятать ни от кого свои ночи. Одно их несколько омрачало: им уже не дано было испытать того счастья медового месяца, о котором имеют ввиду, провожая молодых в свадебное путешествие...
Незаметно и по-южному быстро их накрыла ночь. Проводив опускающееся в море у того мыса солнце, они возвращались в свой маленький домик. Из близлежащих отелей доносилась музыка, но им не хотелось покидать этот таинственный сад, в котором на заре человечества жили, также вдвоем, Адам и Ева. Над ними переливалось яркими южными звездами беспроглядно черное небо, и хотя Южный Крест с той широты еще невозможно увидеть, знакомая им с детства Полярная звезда была не так высоко, как в их родном северном городе, который и находился где-то в той стороне, закрытой от них непроницаемой стеной виноградника. Они стояли на небольшой полянке умолкнувшего мира, и лишь множество светлячков, летавших в напоенном какими-то субтропическими ароматами воздухе, говорило, что не все еще спит. Где-то за зелеными сводами -- там, откуда они пришли, -- слабо шелестел и катал гальку морской прибой.
Вдруг, внизу перед ними, послышалось слабое пощелкивание и что-то тихонько возникло, чего еще только что не было. Присев, они увидели раскрывшийся цветок лунника -- бледно-желтый цветок богини медовой луны, расцветающий во тьме ночной. Она смотрела на него столь завороженным взглядом, что, словно желая понравиться ей еще больше, на соседнем стебле, буквально на глазах, стал раскрываться еще один. Это магическое действо столь околдовало ее, что когда они уже сидели на террасе их домика, освещенной неярким красным светом, оно не покидало ее, а еще больше усиливалось каким-то сладостным томлением в душе. В этот маленький мир, утонувший во тьме и буйной зелени, не проникали звуки окружающей цивилизации с проносящегося чуть выше к горам скоростного хайвея. Стояла поразительная тишина, озвучиваемая лишь стрекотаньем цикад и все тем же неумолчным дыханием близкого моря.
Она не заметила, как он выключил свет, и все еще смотрела на россыпь пустых раковин рапанов, лежащих рассыпанной кучкой в углу. Глядя на них, ей что-то хотелось подумать, но она не могла понять что. Как-то уж очень неожиданно было видеть их здесь, ведь она так отчетливо помнила, что они остались у нее дома -- в том далеком северном городе. Она так любила на них посмотреть, проходя мимо, подержать в руках, что знала, где лежит каждая... И вдруг, как это всегда бывает, она узнала того странного незнакомца, принесшего почти ровно год назад ей те самые ракушки, когда она только-только вернулась с юга...
Но она не успела додумать. Это внезапное озарение, осветившее всю ее прежнюю жизнь совершенно иным светом, настолько поразило ее, что она не сразу ощутила его ласковые прикосновения. Сердце ее встрепенулось -- да! это, конечно же, был он, но они оба уже проваливались куда-то в сладостную негу южной ночи. Их медовый месяц был еще в самом разгаре...
--
Dee Ivesaid. Their Honeymoon. Jan.1991
P.S. Это был мой псевдоним, образованный от I've said.
Все описанные события произошли на самом деле,
хотя описаны были на полгода раньше...