Когда на кухне коммунальной
Гудел и фыркал керогаз,
Вошел с улыбкой криминальной
Через окно бродяга-джаз.
Шел в синема под гром рояля
Американский супер-вестерн.
И наши бабушки узнали
Лихой утесовский оркестр.
И от него, как виза,
Который год живет
Прекрасная маркиза
И белый пароход.
В нем было много пыла,
Он нежен был душой,
И в остальном все было
В нем очень хорошо.
Кипели трубы.
Клубился бас.
Немели губы.
Смеялся джаз.
Бросало ноты
Из плача в стон.
И ах, фокстроты!
Ах, чарльстон!
Гудели, как года, клаксоны,
Водитель нажимал на газ.
И обещали патефоны:
«На том же месте, в тот же час!»
И мы сегодня лезем грудью
За сладкой булкой на обед.
И признаемся с тихой грустью:
Того веселья больше нет.
Ведь нам политиканы
Родным отцом клялись,
Что там, за океаном,
Гниет капитализм.
И тот фривольный запах,
Что источает джаз,
Пропитывает Запад.
Тот запах не для нас.
Забыв о джазе,
В век кенарей
Мы все в экстазе
От пузырей.
И, как ни странно,
Советский рок
За океаном
Берет урок.
А мы у бабушки в комоде
Пластинку старую нашли.
Дань отдавая прежней моде,
Ее негромко завели.
Игла бежала, как по треку,
И, сквозь шипение и треск
Смеялся вновь над нашим веком
Лихой утесовский оркестр.
И от него, как виза,
Который год живет
Прекрасная маркиза
И белый пароход.
В нем так же много пыла,
И нежен он душой,
И в остальном все было
Все очень хорошо.