Остановка.
Стою на остановке под дождём.
Движенье в город кем-то перекрыто.
Не я один, мы все чего-то ждём,
Как бабка у разбитого корыта.
Подходит переполненный трамвай,
И граждане, как взвод морской пехоты,
Кто с матом, а кто с криками: Продвинемся, давай!
Рванулись, как на вражеские дзоты.
И, влившись в этот матерный поток,
В душе жалея, что на свет родился,
Недобрым помянув Владивосток,
Я втёк в трамвай и вдруг развеселился.
Да, запах здесь, конечно, не ахти,
Хотя во всём есть плюсы, вот поправка:
Ничто так не сближает нас в пути,
Как городская транспортная давка.
Мы моментально стали все близки,
Да так, что кости захрустели где-то.
И я, отчасти, врать мне не с руки,
Похож стал на распятого атлета,
Которого малюют на крестах.
(Господь, прости меня за вероломство.)
Но так сдавили, что звенит в штанах.
Обидно за “наследство” и потомство.
Тут раздаётся громкий женский вой:
“Сограждане, он лезет ко мне в сумку”!
Кто лезет, дура? Пасть свою закрой.
Ты только посмотри на эту суку.
А дальше и не каждый разберёт:
Обычная людская перебранка.
Мол, если тебе кто-то не даёт,
Зачем трепать всем нервы спозаранку.
На Луговой народ, как саранча,
Старушка, сиганув, что было прыти,
И сбивши с ног какого-то бича,
Воткнулась так, что ни войти, ни выйти.
“Товарищи, а ну - ка, разбежись”!
И прапорщик, как форменный вояка,
Лишь выкрикнув: “Ну, старая, держись”!
С разбегу ей всадил пинка под сраку.
Она катилась, словно колобок,
Оставив на подножке свои боты.
Потом клюкой дала кому-то в бок.
Толпа повеселилась до икоты.
Вот Дальзавод, на выход, всё путём.
Трамвай качнулся, и меня толкнули,
И в довершенье дамочке локтём,
Влетел я в глаз, стремительнее пули.
Вагон пронзил невыносимый крик,
Угрозы оторвать кому-то что-то,
И я, представив всё это на миг,
Прибавив шаг, помчался на работу.
А вечером с тревогой и тоской,
В час пик домой (действительность сурова),
Мы снова лезем в транспорт городской,
Кляня, что утром на работу снова.
08.06.00.