« наступит время, когда всякий убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу. Так будут поступать, потому, что не познали ни Отца, ни Меня...» (Иоанн,16:2,3)
Предисловие
Весна 1681 года. Сырой ветер раскачивает ветви еще голых деревьев, разгоняет легкие облака. Сегодня небо высокое в своей холодной и неприступной голубизне. Солнечные лучи, просеянные прозрачными облаками, превращают залежалый с осени снег в мощное половодье. Воздух пахнет талой водой. Все живое вот-вот пробудится, нальется почками и взорвется новой жизнью лицом в небо.
Согнувшись, чтоб не удариться головой об край сруба, медленно переступая ногами, из земляной ямы поднимаются три человеческие фигуры. Ветер подхватывает их седые бороды, надувает лохмотья одежды, путает волосы на голове. Люди слегка пошатываются, опьяненные весенним свежим воздухом.
Тяжко даются шаги, когда они последние в жизни. Дорога к месту казни – последняя в жизни дорога. Ноги наливаются свинцом, а сердце кажется упало. Страшная жизнь, а все же держишься за нее. Сколько раз наяву и во сне представлялись последние минуты жизни, звучали молитвы облегчения участи. Но когда этот момент наступил, внутри все похолодело.
Они ни о чем не жалели: начни жить сейчас и повторили бы все сначала. Постепенно сердце возвращается на место. Шаги становятся увереннее. Дыхание восстанавливается. И кажется, что невидимая сила как бы вливается в жилы, укрепляет дух.
Пришли к месту казни. Земляной сруб наполнен хворостом и соломой. Палач – воевода на месте. Дикая ненависть к не сдавшемуся на милость противнику, видимо овладела им полностью: "Я буду жечь тебя на медленном огне, чтоб ты дольше мучился, - сквозь сжатые зубы говорит он одному из заключенных.
Голова человека гордо вскинулась вверх, спина выпрямилась. Легкая улыбка превосходства появилась на его губах: «А ты заслужи такую честь – пострадать за Господа моего, Иисуса Христа», произносит он. И сразу же в сердце поднимается волна любви к Призвавшему и в небо вслух летит последняя в жизни молитва к Богу. Она не прекращается и тогда, когда истощенное его тело подталкивают к пламени огня.
Он смог это сделать – войти в костер сожжения. Вместе с ним шагнули и двое его друзей.
КРЕЩЕННЫЙ ОГНЕМ
Мир вам, живущие, и великая благодарность за то, что не зыбыли Бога нашего, и меня помните, хоть и 380 годов минуло мне недавно. Слава Богу, говорю я с вами, достучался таки. Поп я, а вернее протопоп Аввакум. Вы, наверно и не знаете, что это за звание такое протопоп. Хоть и ничто я сам. Говорил раньше и сейчас говорю:”Аз есм человек грешник, блудник и хищник, тать и убийца, друг мытарям и грешникам, и всякому человеку лицемер окаянный”. Простите меня люди добрые и молитесь обо мне. Иначе жить не сумел. Ничего не скрываю о себе,. Сами судите благие ли дела делал я или злые. И хоть человек я невежественный, недостойный, не учен был ни философии, ни диалектике, ни риторике, но разум, думаю, у меня Христов. А при всем том судите сами....
Была такая речка раньше Кудма в Нижегородских пределах., а над нею село Григорово, там и рождение мое. А было это в 1620 г. при царе Михайле Федоровиче.
Матушка моя, дорогая! Марьей звали ее . Когда отец мой решил жениться, он взял ее из монастыря, где она пребывала тогда. Думаю, что через нее, мою матушку, стал я попом и на всю жизнь сделался добровольно рабом Господа нашего Христа Иисуса. и поныне пребываю. В селе нашем была церковь. И священником был там мой отец Петр.
Матушка учила меня молиться, учила страху божьему. Страх божий, думаю, наипаче это страх смерти. Впервые узнал я еще мальцом, что такое смерть, когда у соседей скотина умерла. Помню прибежал в комнату, упал на колени перед образами и залился слезами, плача о душе своей и как бы и мне не умереть, как той скотине. А потом всю ночь продолжал молиться. Так с тех самых пор ночь для меня – час молитвы.
Мать рано овдовела, а я осиротел. В селе нашем был кузнец Марко. Богатый был человек... И была у него дочь Анастасия. Умер Марко. И осталась Анастасия одна, без отца и матери. Безпрестанно ходила она в церковь и молилась. Вот и заприметила ее моя матушка. Богатство дома кузнеца быстро истощилось. И дом Анастасии жил в скудости и бедности. Решила меня мать соединить с Анастасией узами брачными. Так я стал женатым человеком еще и 18 лет не было. А матушка недолго пережила отца . Я с семьей был изгнан родичами и переехал жить в другое место. Мать и жена мои -благословенье Божье для меня.
В 21 год был рукоположен дьяконом церкви, а через два года стал попом. Спустя еще восемь годов произведен в сан протопопа православного епископства.
На этом все чины мои и кончилась. Смутное это было время.А сидел тогда на престоле царь Алексей Михайлович, прозванный "тишайшим".
Други мои! То было время единственное и неповторимое больше, ни раньше , ни потом. Весь православный народ жил тогда по заветам своих отцов и дедов, и старались хранить заповеди старины в чистоте. Но хотели мы того или нет цари наши, вельможи и церковные властители стали посматривать на тех же еретиков немцев или французов, шведов, поляков, с которыми были общие дела торговые, нападая на святыни русские, заради красивой жизни, одежи и пищи. С давних времен повелось на Руси учить деточек своих азбуке по древнерусскому букварю с заповедями и катехизисом. В малые годы детей учили Деяниям апостолов и Псалтири. Все же хочу сказать вам, что знания эти не мешали многим, ставши взрослыми, быть лютыми и яростными в злобе, и немало грешить, то касается и царей, и владык, и последнего мужика. Ни мало, ни много семь веков жили отцы наши после Крещения Руси в вере и в духе, твердо памятуя о наказании Божьем. В те времена и начался среди людей русских раскол, кто за веру отцов и дедов, а кто за новые обряды и новшества, точно, как в Библии:«....и забыли сыны Израилевы заповеди, которые Господь Бог дал отцам их, каждый совратился на свою дорогу... И стали поступать по обычаям народов. которых прогнал Господь от лица их...и презирали уставы Его, и завет Его, который Он заключил с отцами их, и откровения Его... и пошли вслед суеты и осуетились...». Грешным делом, помышляя, как бы ему стать вторым папой Римским в православии, новый патриарх Никон, уговаривал царя пойти на Византию и взять царску корону, став царем двух держав. Возомнил Никон, что может стать и выше царя, говоря, что духовна власть выше земной. Думая больше о себе, чем помышляя о вере, много крови пролили Никон и царь тех людей, для которых вера в Бога выше всяких богатств на земле. Сильно кручинился я тогда и ревновал за благочестие. Свято думая, что все то новшество не от Бога, размышлял долго и стал на сторону защитников веры отцов и дедов.
Ох, скажу я вам, натерпелся будучи попом и протопопом. Есть в Библии послание апостола Павла ученику свому Тимофею: «Проповедуй слово, настой во время и не вовре-мя, обличай, запрещай, увещевай со всяким долготерпением» (2 Тим, 4,2). Как же я поп, приставленный для учения людей Слову, буду молчать, когда камни вопиют. Было такое дело:начальник у вдовы дочь отнял. Пошел я к нему, моля, чтоб вернул сиротинушку матери. Так он, как зверь воздвиг на меня бурю. У церкви встретили люди его, палками били до смерти. Мертв был полчаса, а может и больше, а потом ожил Божьим мановением. Увидев это устрашились они сильно, дочь матери вернули. Но дело тем не кончилось. Дьявол нашептал начальнику и во время службы пришел он в церковь, схватил меня и за ноги волочил меня по земле в ризах. А я молитву кричу в то же время. Рассвирепел тот началь-ник, прибежал ко мне в дом, бил меня, схватил руку мою и начал пальцы мои грызть, как собака. Когда гортань его наполнилась кровью моей, отпустил он руку и пошел в дом свой. Замотал я руку платком и пошел к вечерне. И когда шел я в церковь, он со слугами своими напал на меня и стрелял из пищали . А пищаль не стрельнула. Я иду и молюся вслух и осеняю его крестом и кланяюсь ему в пояс и говорю:”Благодать с тобою Иван Радионович".
После этого выгнал он меня из дома моего вместе с женой, ограбил и на дорогу хлеба не дал. В то время жена моя на сносях была, так в дороге и родила младенца. Взял я клюшку и пошли мы пешком в Москву. Остановились у братьев протопопа Стефана и Иванна. Они же обо мне известили царя. Царь велел отправляться мне на старое место. Притащились мы. А там и стены от храма разрушены. Тогда разошелся я, не стерпел. Начальник снова к дому моему людей своих послал на расправу со мной, так я заскочил в сарай, заперся, упал на колени и молю: »Господи, укроти их и примири, не ведают что творят!». А потом выскочил и гонимый Святым Духом убежал. Проходит немного времени. приходят за мной и зовут к начальнику. Занемог, кончается, охает, бьет себя и говорит: «Это меня за батка Аввакума Бог наказывает! Дайте мне его!». Иду я к нему, а сам с жизнью прощаюсь. Встречает жена начальника, в ноги кланяется: «Батюшка, государь наш, кормилец!". Странно и чудно мне слышать это. Вошел в горницу. А больной вскочил с кровати и «Прости меня, государь, согрешил пред тобою». Я говорю: «Встань. Бог простит тебя!» Поднял, положил его на постель, маслом священным помазал, молитву сотворил и выздровел болящий. Так Христос изволил. Потом с женою своею моими духовными детьми были, изрядными рабами христовыми.
Не нравится людям, когда правду в лицо им говоришь, о Суде Божьем напоминаешь. Назначили меня в Юрьевец-Поволоцкий протопопом. И восьми недель не прослужил, как на меня снова нападение было. Тамошние попы и бабы блудодействовали. Не раз унимал их от блудни. Как били они меня батогами, вытащив прямо с патриархова приказа, где я духовные дела делал, прямо среди улицы, топтали ногами, а избитого бросили под изгородь помирать. Воевода с пушкарями приехали за мной, ухватили на лошади и умчали. А в моем доме пушкарей охранять поставили. Слух по городу пошел быстро. Люди стекаются. Убить хотят. Бежал я тогда на Волгу и снова к Москве пошел. На Кострому пришел, а там то же протопопа Даниила изгнали. Прибрел я к духовному отцу своему Стефану в Москву. Ночью царь пришел к отцу Стефану, меня увидел, кричит: «Пошто город оставил?» А жена, дети, домочадцы мои, человек двадцать в Юрьевце остались. Неведомо живы ли? Горе мне, да и только...
Никто не может соль есть пригорошнями, ни в горе быть разумным.
Так и остался я служить Господу в Москве в церкви казанской у протопопа Иванна, духовного отца моего. Лучшее время провел я здесь, читая священные книги и сам писал, и проповедывал.
Настал час и патриарх церкви Никон вошел в силу. А началось это в 1652 году. Стал тогда Никон устанавливать по своему произволу новшевства: как называть нонче Иисуса Христа (Ісус), как креститься, как ходить в церкви справа налево или слева направо, устанавливая правило на правило, забывая об истине учения. Книги церковные переменил. То другом весь час был, земляк он мой, то вдруг лисицей перекинулся и про дружбу забыл, а наипаче волком лютым стал, не щадящим стада свого... Пришло время страданий и бедствий. Сам Бог открыл это Неронову Иванну протопопу казанскому во время семидневной молитвы в Чюдове. Все наше братство Иванн, Даниил, коломенский епископ Павел и им следующие не повиновались новым приказам Никона, не найдя в священных книгах ничего такого, о чем приказывал новый патриарх. О своем решении священство известило царя, прося помощи у него. Но царь передал письмо самому Никону.
Не ожидали мы такого поворота.
Вскоре арестовали Даниила в монастыре на Тверской. Его остригли, много били, мучили и отправили в Астрахань. Там заложили в земляную тюрьму, терновый венец на голову возложили, в тюрьме той и уморили его.
Неронова Иванна в церкви арестовали, скуфью сняли, сослали в Вологду, потом в Казанский острог, а напоследок изнемог бедный и принял приказ Никона, да так и умер. Ох, горе (”Всякий, думая, что устоит, пусть бережется, чтобы не упасть»). Лютое время. Предсказано Господом. Нужно крепко молиться Богу, и спасет, потому, что человеколюбив и благ.
Меня брали со всенощной у воеводы Бориса Нелединского. Брали со стрельцами, человек пятьдесят со мною взяли. Их в тюрьму отвели. Меня в патриаршем дворе на чеп посадили ночью. Когда рассвело, было это в воскресенье, посадили в телегу, растянули руки и везли до Андроновского монастыря. Здесь кинули на чепе в земляную яму и три дня не давали ни есть, ни пить. На третий день сильно пить и есть захотел, и вот является предо мною не то ангел, не то человек, до сих пор не знаю, в потемках молитву сотворил и взяв меня с чепью привел к лавке и посадил, ложку в руки дал хлеб, щи, очень вкусное все. И говорит мне. «Полно, достаточно.Укрепляйся». И не стало его. Двери не отворялись, а его не стало. Нечему тут дивиться – везде Ему не загорожено. Наутро приходят ко мне, выводят на улицу и говорят: «Пошто патриарху не покорисся?” А я браню да лаю их по Писанию. Сняли с меня большую чеп и на малую посадили. У церкви стали меня за волосы волочь, бить и плевать в глаза. Бог их простит, не они то делали, а лукавый. Отсидел я там четыре недели.
Многих протопопов со всех мест, непокорившихся приказу брали, стригли, на чеп сажали, в тюрьмы земляные бросали или жгли заживо.
А меня Господь спас тогда. Привезли на соборную площадь стричь меня, а тут государь с места сошел и упросил патриарха не стричь, а отдать дьяку, сослав подальше.
Сослали меня с женою и детьми в Сибирь. Надеялись царь и Никон, что покаюсь я, проситься буду о милости. Деточек и жену жаль. Жена в телеге родила, больная была и такую везли. Архиепископ Тобольский приставил меня к месту в церковь. Но и здесь горе не оставляло меня. Доносчики были везде. Пять доносов на меня посылалося. За то, что укоряю ересь Никонову и твердо стою на писании, велено было меня сослать еще дальше из Тобольска на Лену. Хоть и далеко Москва от реки Лена, но почта догнала меня. Получаю я как-то письмо из Москвы. Из грамотки той узнаю я, что излил Господь гнев свой на царство: два брата царицы с женами и сродникам, друзьями их умерли от мора. Да не поняли этого горюны в царском дворе. Церковь мятут, хоть Иванн Неронов и пророчил царю, что Господь пошлет три пагубы на царство его: мор, мечь и разделение. Так все это и сбылося. Но Господь и наказывает покаяния ради и помилует нас, прогнав болезни и покой подаст. А я всегда уповаю только на Христа, ожидаю милосердия Его и мечтаю о воскресении мертвых.
Прибыв на Лену, узнаю что там уже указ лежит гнать меня еще дальше в страну Дауру, что в 20 тысяч км от Москвы.Тогда отдали меня в распоряжение Афанасия Пашкова в полк. С ним было человек 600. Испытывал меня Господь на каждом месте, посылая сынов тьмы для меня. Пашков тот мучитель был. Людей своих жжег, мучил, бил безпре-станно. Уж я и уговаривал его и молился за него, заступаясь за людей. Да и сам попался к нему в руки. Приходит приказ к нему от Никона мучить меня сколько можно.
Сказать трудно, сколько выдерживал я гонений, особливо, когда против начальства шел, вступаясь за обиженных и за двух вдов, просившихся плыть с нами: и тонул с женою и детьми в воде студеной на реке Большая Тунгусска. Лодка наполнилась водою, так что ушла под воду вместе с женой и детьми. Но Господь и здесь меня спас - прибил все-таки лодку ту к берегу... Кричу с берега, прошу Пашкова, чтоб лодку дал, жену, детей посадить, укоряю, за непотребство его. Солдаты, что с Пашковым были, глядя на нас плакали. Тут другие слуги Пашкова схватили меня, распяли в лодке и давай бить кнутами по его указу... С каждым ударом молюсь и кричу: «Пощади! За что ты меня бьешь, ведаешь ли?». 72 удара выдержал. После кинули в лодку казенную и бросили ночью под осенним дождем. Лежу, охаю, болит нестерпимо и думаю: «Господи!Сыне Божий пошто Ты попустил меня убивать им, я ведь за вдов твоих вступился. Кто рассудит меня с Тобою. Когда воровал, Ты меня не так наказывал, а ныне в чем согрешил я? Да вдруг, прошибло меня: стоп, добрый человек - фарисей с поганою рожею, со Владыкою состязаться захотел. Еще Иов говорил так, сетовал на Господа, так он непорочен был, Писания не знал, жил в стране варварской, а ты, на законе почиваешь, Писание отовсюду подкрепление дает. Не знаешь разве, что многими скорбями подобает нам войти в Царство Небесное? Как это ты на такое безумие пришел? Увы мне!” Совсем плохо стало мне тогда, сердце зашлось, умирать начал. Плеснули мне в рот воды, вздохнул, покаялся перед Владыкою, и Господь-свет не помянет наших беззаконий первых покаяния ради. И опять у меня ништо болеть не стало.
Долго переправлялись мы под дождем и снегом, лодки на себе тащили по брюхо в воде на порогах. Грустно на сердце, а на ум приходят речи пророков и апостолов: “ Сыне, не принебрегай наказанием Господним... Кого любит Бог, того и наказывает. Аще наказание терпите, тогда яко Сыном обретается Бог. Аще ли без наказания приобщаетесь ему, то незаконнорожденные дети Его, а не сыновья родные.” Вот такими речами постоянно тешил себя.. По пришествии кинули меня в острог и держали в холодной башне. Но ничего, Бог грел и без платья... Сколько раз хотелось крикнуть Пашкову :”Прости меня!”, да сила Божья не дала - велено терпеть.
Весной отправились дальше. Не раз в пути падала моя протопоповна на землю, не в силах дальше идти. Сколько раз кричала в небо: ”Долго ли муки сия будут?”. И я ей гово-рил: «Марковна, до самыя смерти!». Она отвечала смиряясь: «Ох, добро, ино еще побредем!». Бог же никогда не оставлял нас, и всегда подкреплял. Во славу Божью, даровал нам Господь курочку черненькую в дорогу. Не курочка, а чудо какое-то. По два яичка на день приносила, ребятам на пищу. Цельный год кормила, пока в нартах не придавили случайно. Птичка маленька, божье творение. Кормилась из котла сосновою кашкою, или рыбку, ка-кою вылавливали в реке, клевала, а два яичка «вынь да положь».За ради человека Господу все надобно
Десять лет пыток и мучений от Пашкова того испытал я и семья моя. Бог разберет во время суда в день века. Когда ему перемена пришла, и мне грамота: велено ехать на Русь. Он поехал, а меня не взял, думая один поеду, так его(меня то бишь) иноземцы прикончат. Он в лодках с людьми, с оружием плыл. А я через месяц после него, выбрав старых и больных людей с детьми, человек семнадцать, в лодку сели, уповая на Христа. На корме большой крест поставили, ничего не бояся. Книгу Библию дал приказчику, так он мне кормщика дал. Да друга свого Василия, выкупил я. Василий при Пашкове на людей доносил, крови пролил сколько невинной, и меня погубить хотел, бивши меня в иную пору и на кол даже сажал, да Бог сохранил. И, я выпросил его, выкуп дав, на Русь его вывез, от смерти животной - ради покаяния его, грешного. Да другой вот, мот, тоже со мной хотел идти, так его не выпустили. Сбежал в лес. А на пути, когда мы ехали, вышел из лесу упал в ноги, плачучи, говоря, что за ним погоня. Деть его негде. Я, простите и своровал его, как Раав блудница в Ерихоне, людей Навина схоронила. Ехали потом с опаской. И верно. На пути искали его, всю лодку перевернули, да жены моей Анастасии не догадались поднять. А он под ней прятался на дне лодки. Заради него, грешный я, лгал, что не видел его даже. Простите меня, люди добрые. Не хотел я его смерти, а чаял покаяния его, как Христос учил. Рассудите сами, правильно ли я сделал тогда, когда лгал ради его жизни. Может и грехотворно я поступил, простите тогда.
Приехали на Русь, приплыли в русские города. И уразумел я, что в церкови ничто не успевает, плохо, и молва плохая идет. Стал я тогда думать, что делать? Как жить будем. Схорониться ли, заняться делом каким, ведь жена и дети связали меня по рукам и ногам. Или проповедывать людям Слово Божье? И видя печаль мою, протопопица моя Анастасия приступает ко мне и рече ми: « Что, господине, опечалился?» Я ей все изложил: «Жена, что сотворю? Зима еретическая на дворе: говорить ли мне или молчать? Связали вы меня!”. Она же мне говорит: «Что ты, Петрович, говоришь такое: «Слыхала я (ты читал) апостольскую речь: привязался к жене, не ищи разрешения, когда отречешься, тогда не ищи жены. Я тебя с детьми благословляем: дерзай, проповедати Слово Божие по-прежнему, а о нас не тужи: дондеже Бог изволит, живем вместе; а егда разлучат нас, тогда нас в молитвах не забывай: силен Христос и нас не покинуть! Поди, поди в церковь, Петрович, - обличай блудню еретическую!». Я за это ей низко поклонился челом, и отрясши с себя печальну слепоту, начал по-прежнему проповедати и учити по градам и везде, с дерзновением обличая никоновскую ересь.
Три года плыли до Москвы. Зимовал в Енисейске, Тобольске, и по всем городам и селам, где бы я ни ехал в церквах и на торгах кричал, проповедая Слово, и уча, и обличая безбожную лесть...
Прибыли в Москву. Как, ангелы Божии прияше меня государь, и бояре - все мне рады. Первым делом пришел я к Федору Ртищеву, советнику и другу царя, большого ума и сердца человек был, государев человек. Он сам ко мне выскочил, благословиться от меня и три дня и три ночи не отпускал, говорили мы с ним много-много обо всем. Затем царю обо мне доложил. Государь принял меня с вопросом: «Здорово ли живешь, протопоп?”. Я руку его поцеловал, и пожал, сказав: «Жив, Господь, и жива душа моя, царь-государь, а впредь как Богу угодно!» Велел он меня поставить в монастырском подворье в Кремле. Часто, проходя мимо раскланивался со мной, низенько таки, даже раз шапку уронил, говоря:” Благослови меня и помолися обо мне!» Ну, конечно же и бояре, смотря на царя, стали тоже просить благословения. Добры они были тогда на меня и лиха их я не помнил. Дьявол лих на меня, а люди...их жалеть надобно. Давали мне и место хорошее и в духовники звали, чтоб я с ними соединился в вере. Только помнил я, видение в Тобольске, страшное, возвещено было мне: ” блюди себя, не то пополам растесан будешь!» Я вскочил тогда и пал на колени в ужасе великом, а сам говорю: “Господи, не стану ходить, где по-новому поют, Боже мой!» Я ведь тогда был на царевниных именинах, дурачился с ними, в церкви той при воеводах, да с приезду смотрел у них приготовление святых даров, у жертвенника стоя, а сам ругался поначалу, а как стал ходить в церковь, то и ругаться перестал. Вот мне и Бог указал место мое и суд мой. Я тогда к обедне не пошел, пришел в дом князя Ивана Андреевича Хилкова и все подробно известил, что видел во сне. Боярин, князь, миленький, плакать стал. И много мне, окаянному благодеяний сделал, не забыть никогда...
В Москве отказываюсь от всех мест и видят они, что не хочу я с ними соединиться в вере. Уговаривали, просили просто молчать, надеясь, что помаленьку привыкну и исправлюсь. Давали место на Печатном Дворе книги править и я рад был сильно, мечта моя к книгам и лутшего места и духовничества мне не надобно. Жил я у Феодосьи Прокоповны Морозовой, не выходя со двора, она дочь мне духовная была, и сестра ее Евдокия тоже дочь моя духовная. Святые мои, мученицы. Начали меня подкармливать и царь и его бояре, присылая мне деньги, одежу. Так с полгода и жил я. Но вижу, что церковное ничто не успевает в церкви, плохо служит. И начал я ворчать, а потом написал царю грамоту, чтоб оборонил нашу церковь от ереси, чтобы на место патриарха посадил настоящего верного Богу человека, а не волхва какого-то, Никона, злодея и еретика. Получил это письмо царь и смотрю с тех пор кручиноват он стал на меня: не любо стало, как опять заговорил я. Снова власти ополчились на меня, мечтая выслать из Москвы. Другие, рабы истинно Христовы приходили ко мне, уразумевши истину перестали ходить в церковь, к прелесной их службе.
За это выговор я от царя получил: «Власти на тебя жалуются. Церкви ты их запустошил, поезжай-ка ты в ссылку опять!»
Да и повезли меня на Мезень. Добрые люди много надавали нам, да все осталося тут, а мы с женой и детьми и с домочадцами моими поехали без всего. А я по городам едучи, учу людей и обличаю неверных. И привезли нас на Мезень. Полтора года пробыл на Мезени и велено было снова ехать в Москву, взяв двух своих сыновей. Жена и другие оставались на Мезени.
Привезли меня в Пафнутьев монастырь. Держат и присылают грамоты:
«Не мучай нас, Аввакумушко. Соединись в вере!» Дьяконы местные потихоньку говорят мне: «Протопоп! Не отступай ты старого благочестия, велик будешь у Христа человек, как до конца притерпишь, не смотри на нас!». Плакал я над ними, горюнами.
Вскоре остригли меня, прокляли в соборе, а я стою и их проклинаю супротив. А они говорят: «Глупые и неученые люди отцы наши были, и ничего не смыслили наши русские святые – чему им верить? Они грамоты не знали”. Мне бедному горько слышать эту ложь, но делать нечего. Вот какие последние слова сказал я им: « Чист есмь аз, и прах прилепший от ног моих отрясаю пред вами по писанному: лутше един творяй волю Божию, нежели тьмы беззаконных». Закричали судии мои: «Взять его, взять, всех нас обесчестил!». Ухватив меня, бить начали патриархи собственноручно, а я кричу: «Погодите, не бейте!». Говорю им: «Подобает ли архиереям, которые повинны бысть незлобливыми, преподобными, человека убить, а после под Божье знамя стать? Да, мы убоги, Христа ради, вы в славии, мы же бесчестны. Вы сильны, а мы немощны». Отошли они от меня. Окаянные бороду мне отрезали. Один хохол оставили, что у поляка. Волки лютые, овец не жалеют.
Поначалу семнадцать недель в холодной палатке держали, а потом в темной монастырской комнате год цельный без малого взаперти. Как разбойников держали меня и других верных людей. По нужде с ружьем провожали, и смех и горе..
Затем снова в Москву перевели. Там мне письмо царь передал через людей своих комнатных, что де плачет обо мне, просит благословения ему и царице, просит соединиться со вселенскими, хотя небольшим чем. «Где ты не будешь, не забывай нас в молитвах твоих». Я ответствовал им: «Если Бог умереть мне велит, то и тогда с ними, отступниками не соединюсь. Своего Царя потеряли, и меня проглотить хотят. Я, реку, не сведу рук с высоты небесныя.» А сам я постоянно о царе и царице Бога молю.
Казнили всех братьев моих, с которыми арестовывали. А меня нет. Царю и патрирху передал я два послания, невелико первое, второе –больше: книга «Ответ православных и обличение за отступничество», правду о догматах церкви. В ответ казнили двух моих посланцев, детей моих духовных: один Лука - юношей был 25 лет, на релях повесили, а не отрекся.
Всех вокруг казнят, а для меня приказ вышел: «Аввакума посадить в землю и давать ему воды и хлеба. Я решил умереть голодом, восемь дней голодал, не пил и не ел, да братья таки кушать велели.
Что сказать вам, други мои, духовных детей моих, которых сам наставлял тоже арестовывали, потому, что веры менять не хотели. Жаль мне до слез боярыню мою, с такой высокой ступени и в бесчестие ринуться. Воистину, подобно Сыну Божию: от небес ступил в нищету нашу облечился и волею пострадал. Что же. Не поворачивай назад. Побоярила, матушка, надобно теперь попасть в царствие Божие. Свет, мой, друг мой сердечный...
Сынов моих родных Ивана и Прокопия арестовали. Велено было их повесить. Испугались они и повинились, не догадавшись венцы победные ухватить. Так их с матерью, женой моей Анастасией живыми в землю закопали. Вот вам и без смерти смерть. Страшна смерть - не дивно. Не дивлюсь я, что робята мои не выдюжили, моего ради попущения им изнеможение вышло. Что ж быть тому так!
После Лазаря священника взяли и язык ему вырезали из горла. Кровь пошла и быстро перестала. Положили его правую руку на плаху и отсекли по запястье, а отсеченная рука на землю упала и сложила персты по преданию и долго лежала так перед народом. Дивился я тоже. Бездушна отсеченная рука обличает судьев! А на третий день я посмотрел в горло Лазарю - нет языка там, чисто,а не болит. И говорить начал он, как будто с языком, все чисто говорит. С Лазарем, Никифором и старцем Епифанием , тоже язык вырвали, довелось жить нам в сырой пятисаженной яме -тюрьме. За все благодарю Господа, за все испытания.
Землей нас осыпали. Выкопали много струбов и ограду общую поставили, за четырьмя замками стража сидит. Мы же сидя в темницах, поем песни пред владыкою Христом песни песням царя Соломона: «Се еси добра, прекрасная моя! Се еси добра, любимая моя! Очи твои горят, яко пламень огня, зубы твои белы паче млека, и вся в красоте сияешь, яко солнечный луч в день в силе своей.(это хвала церкви). Силен Христос всех нас спасти и помиловать. Хранил меня Христос и в струбе земляном.
В 1676 г. царя Алексея не стало. Беззакония совершал, людей велел за ребра вешать, в прорубях топить, замораживать под льдом, жечь и вешать, и это только за отеческую веру в Бога, по всей России-матушке поднялся раскольнический народ против извергов, сами бегая от солдат, в огонь шли, крестясь огнем ради Царства небесного.
Послесловие
Не знал тогда отец Аввакум какою смертью ему надлежит умереть.
Он отсидел 10 долгих лет в земляной тюрьме и был сожжен на костре по царскому указу: «Аввакума и его приверженцев за великие на царский дом хулы- сжечь».
А было это 1 апреля 1681 года возле Пустозерска, за лесом. Там и поныне стоит Аввакумов крест. В том же году, лишенный духовного сана и сосланный в далекое село, скончался бывший патриарх православной церкви Всей Руси Никон.
* в рассказе использованы тексты из книги "Житие протопопа Аввакума"