Я вошёл в учебную парикмахерскую на Миллионной улице в 8:47. Я нарочно встал пораньше, чтобы поспеть туда к открытию, но прибыл даже раньше. К счастью, двойная дверь туда всё равно была открыта; я спустился по нескольким ступенькам в белую со всех сторон комнату. В ней было: два дивана, стол со стулом, что-то вроде прилавка с выставленными плакатами о красящих средствах и шампунях и две двери: направо в салон и налево закрытая. На правом диване сидела старушка в поношенных чёрных сапогах и с большими мешками у глаз. За столом был пожилой мужчина в приличном синем костюме, который спросил меня:
- Чего вы хотите?
- Я пришёл в парикмахерскую.
Он сказал, что нужно ещё подождать; а я это знал и сам, ведь заведение начинает работать в 9 часов.
Что делать? я уселся на левом диване, над которым были повешены прейскуранты, почему-то два. В одном из них за модельную стрижку значилось 50 рублей, а за стрижку типа "ЁЖ" или "ПЛАТФОРМА" - 70 рублей. В другом против модельной стрижки (мужской или женской) стояла сумма в 45 рублей, а против простой (деской) и простой (мужской) - 25 рублей. Я стал гадать, во сколько же мне станет моя стрижка. Ещё я разглядывал плакаты о красках: например, зелёный плакат Ро"колора. Только женщины на этих плакатах какие-то странные и неприятные: кажется, что волосы у них приклеенные.
Ну вот. Ещё я изучил цены окраски, завивки и всякой другой обработки волос, и подумал, бережно пересчитав наличные 50 рублей десятирублёвыми билетами, что на мелирование (30 рублей) у меня денег хватит. Может быть, и правда мелировать?
Тут (в 9 минут этак без двух) вошли две женщины. Мужчина шутливо сказал им:
- Вот, клиенты вас уже дожидаются. С вечера очередь занимали.
Те ответили в подобном духе и перешли в салон. Мужчина надел на себя лежавшую на столе неясного цвета куртку, взял сумку и ушёл попрощавшись. Мне было сказано ждать ещё, а седовласую женщину пригласили в салон.
- Мне бы химическую завивку, - сказала она.
- Да я уж вижу, - отвечала ей парикмахерша.
Что делать? я стал бродить по комнате, разглядывая укреплённые повсюду дипломы, полученные учащимися лицея "Локон" на всевозможных конкурсах парикмахерского искусства и чего-то ещё в разных номинациях. Диплом петербургского конкурса был чёрно-белый и изукрашенный псевдобарочными узорами. Дипломы всероссийского - жёлтые, почему-то с изображением Василия Блаженного. У меня есть только одна версия, почему: от Василия два шага до лобного места, а оно как раз к имиджу человека имеет непосредственное прикасательство.
Ждать мне пришлось недолго. Минут десять. На улице приблизились шаги, и ввалились весёлые девушки - молодые парикмахеры с прямоугольной сумкой. Они пошли в салон и стали там раполагаться. Я тем временем глянул на часы - 9:12 - и понял, что к первой паре, в 9:30, мне уж не поспеть. Сквозь дверь салона я посмотрел в зеркало на себя, молодого человека в огромной оранжевой куртке, с кудрями до плеч, в очках и улыбке.
Вышла юная парикмахерша и позвала меня, сказав взять с собою и шапку и рюкзак. Повесив куртку с шапкой на вешалку справа от входа и положив рюкзак подле, я отправился к креслу, на которое мне было указано. По ходу я заметил, что у всех зеркал в верхней части зачем-то сделано что-то вроде глазка, какой бывает на входной двери советских квартир.
Девушка-парикмахер некоторое время искала что-то глазами и руками и наконец справилась у старшей коллеги:
- Где салфетки?
- Вон там, возьми, одноразовые.
Юная парикмахерша прошлась до дальнего угла салона и взяла из упаковки одну.
- Вата какая-то.
- Что?
- Говорю, какая-то вата.
После чего и надела эту какую-то вату мне на воротник и накрыла синей накидкой. Затем спросила:
- Какую вам стрижку?
- Ну стрижку значит стрижку, - сказал я. Эта бессмысленная внешне фраза значила для меня донельзя определённую вещь: мелировать не будем. - Мне бы знаете, под Котовского.
- Что, совсем, под коленку? - спросила парикмахерша постарше.
- Да, - ответил я, - скорей уж под коленку, чем как-нибудь по-другому. - Я не придумал, как достойно закончить фразу, и просто помычал что-то. - Мой дедушка тоже так ходил, это у нас семейная традиция.
- Только состриги сначала, а то машинка не возьмёт, - сказала старшая парикмахерша молодой и ушла делать химическую завивку женщине с мешками у глаз.
- Что ж вы, на лето стрижётесь?
- Да, на лето. Впрочем, с летом сейчас кое-какие проблемы, - улыбаясь, ответил я. Действительно, несмотря на середину апреля, на улице лежал снег и была ужасная слякоть - фирменное петербургское сочетание.
- Снимите очки.
Я снял. Девица разложила на столике передо мною свои инструменты, взяла расчёску и ножницы и стала обычным у парикмахеров образом состригать пряди, сопровождая это потоком междометий.
- Долго вы так растили?
- Что-то около года, - ответил я, чуть греша против правды.
Она продолжала обстригать меня и одновременно переговаривалась с товарками, сидевшими пока без клиентов. Её звали Настя (мне, кстати сказать, нравились разные девицы с таким именем). Она хвасталась, что вечером идёт на танцевальный вечер. Причёска на ней была довольно короткая, но элегантная; она была накрашена, но вовсе не похабно. Поверх тёмного... свитера, что ли, на Насте было надето нечто полупрозрачное, чёрное в белую крапину. Но здесь, боюсь, мой правдивый рассказ начинает контаминировать с чисто кинематографическим опытом.
- Что это ты так странно стрижёшь? - спросила Настю товарка.
- Так ведь всё равно как, - отвечала Настя.
- Налысо, что ли?
- Да.
- Вот везёт! - и после, через небольшую паузу, - А зачем ты тогда стрижёшь?
- Так ведь не возьмёт машинка, а тем более моя.
Ещё из их разговоров я узнал, что им порядком уже надоели делать старушкам химическую завивку, а кому-то и просто надоело работать.
Оставалась последняя прядь с левой стороны; Настя состригла её и, взяв машинку, велела мне наклонить голову вперёд. Процесс продолжался; я для удобства предлагал расстегнуть воротник, но без этого обошлось. Наконец, Настя сказала:
- Всё. Можете надеть очки.
Я и вправду надел их, пощупал свой скальп и спросил:
- Нельзя ли ещё покороче?
- Куда уж покороче? это самое короткое.
Однако она взяла снова машинку, сняла с неё насадку, накинула на меня синюю штуковину и продолжила дело. А я не торопился, потому что рассчитывал пойти ко второй паре, к 11 часам.
Но вот я снова надел очки, остался доволен своим обликом и дал 30 рублей из требуемых 25. Мелочи у меня было совсем чуть-чуть, и Насте пришлось даже искать, кто бы мог разменять. Это сделала какая-то старушка, пришедшая, верятно, поизвести химическую завивку своих несвежих седин.
У выхода, пока я надевал в рукава куртку (замечательное выражение, заимствованное из Гоголя), мужчина интеллигентного вида лет тридцати с плоским лицом спросил меня доброжелательно:
- Бритвой в конце прошлись?
- Нет, как-нибудь сам.
- Ах да, теперь же запрещено бритвой.
Я вышел. Было весело. Было 9:58. Здорово было проводить рукою по скальпу; я проделал это несколько раз. Но непревзойдённый кайф ждал меня, когда я надел шапку. Вот это было да!
В прекрасном расположении я пошёл по Миллионной, то прибавляя шагу, то вовсе пускаясь бегом; всё вокруг казалось мне большим и замечательным. Я снял шапку, в которой оказалась щетина, отход парикмахерской, растёр свой скальп снегом и надел снова; в ужасном веселье я вдруг понял, как я замечателен и как убоги все остальные, волосатые, которым приходится мыть голову и расчёсываться. Вот глупые, ей-богу!
В буйном веселии я побежал по Марсову полю, на Садовую вышел, распевая "Punks never die! Never die! Never die!" на мотив I Me Mine. Слова песни скоро превратилась в "I never die!"; я попрыгал на деревянный забор, огородивший Михайловский сад, и побежал вперёд мимо памятника Петру.
Песня моя тем временем сменилась на такую: "Голова повязана - кровь на рукаве; кто не знает Тайсона? Мишу знают все!". Эта песня вам, конечно, известна.
Я пришёл во Дворец; первому же, отозвавшемуся о моей причёске неодобрительно, сказал "Иди в задницу, волосатый!"; обнаружил, что уже 10:26, но дожидаться начала следующей пары не стал: постучав из-за закрытой двери, зашёл как ни в чём ни бывало в аудиторию. Началась форменная массовая истерика: одни нервически смеялись, другие рыдали, уткнувшись лицом в руки, кто-то поздравлял, кто-то просил валерьянки, кто-то кричал истошно: "Я тоже так хотел сделать!". И после, в перерыве между парами, я пугал знакомых, здоровался не иначе, как "Привет, волосатое чмо!" - ведь все в сравнении со мною были теперь волосатыми чмо; и провозглашал свою сверхполноценность слоганом:
- Я всех имел сковородой!
И сотворил много весёлых непотребств. Маша, например, моя одноклассница, пробурчала, что прежний я нравился ей больше. Публичный ответ был:
- Я всех имел сковородой, а Маше не понравилось!
А что я сделал? просто в парикмахерской не приобрёл причёску, а избавился от неё.