Я при тебе сожгу все твои письма,
Чтобы теплей мне стало хоть немного
У этого жестокого костра,
В котором междустрочная любовь
Безмолвно в муках жутких умирала,
Последней искрою в глазах твоих играла
И пеплом оседала на ресницах.
Ты думал, что тебе все это снится,
Не верил ты, что больше не люблю я.
О, милый мальчик, как же был ты прав!
А чье-то сердце, под ноги упав,
Казалось, плакало и плавилось от боли.
Огарок солнца в грязных лужах гас,
Я улыбалась странно, как Джоконда,
А ты молчал зловеще, как палач.
Наверное, тобой бесповоротно
Был мне сейчас подписан приговор,
И не обида, злость или укор,
А тихое «не жди» петлей на шею…
И я стою, как будто не умею
Ни целовать, ни плакать, ни прощать,
Пытаясь страх липучий укрощать
И пряником, и палкой, и пинками…
Но мне сейчас куда страшней,
Что вдруг ты все-таки узнаешь,
Что письма ни за что бы не сожгла я,
Если бы их не знала наизусть…
А ты стоишь – уже неумолимый,
В карманах сжав до боли кулаки,
С кривой улыбочкой, но к ней неуловимо,
Совсем невольно подмешалась грусть:
«Что будешь делать, если не вернусь?..»
Не веришь ты, что больше не люблю я.
О, милый мальчик, знал бы, как ты прав!
Звезда большая, возле нас упав,
К горящим письмам откатилась греться.
Струился вверх сиреневатый дым.
А возле ног твоих, не смея быть живым,
Среди золы мое валялось сердце.
1992