Обрывая кадык о слово,
что не стало плотью, но близко
подошло к терзаниям плоти, снова
проору, раздвигая чужой английский
до размеров родного: “I love you, darling!”
в равнодушные уши – куда уж хуже! –,
обдирая глотку наречьем дальним,
постигая, darling, что я не нужен
ни тебе, ни миру, в котором стольник
и созвучная стольнику стометровка
представляют, darling, возможность стольких
приключений, что аж неловко
предлагать примагнитить тебя звучаньем
обожжённого сердца - его удары
совпадают по ритму, совсем случайно,
со словами и криком: “I love you, darling!”