Ольге Э.
– Вернись... – тебя я попросил. Но ты уже вошла.
И подбежал к ногам сквозняк из дальнего угла.
И дрогнула у кресла ель, и медленно сошли
к подножью иглы, словно сель. А с уровня земли
из-за окна – где снег лежал каленее стекла –
тянуло в дымное окно поземку через щель.
– Вернись, – тебя я попросил – еще открыта дверь.
– Вернись, – тебя я попросил. Но ты уже вошла.
И руки мне на грудь легли. А из моей груди –
навстречу им – ладони две мою прогнули грудь...
О, смилуйся. О, не входи в меня еще чуть-чуть.
Ты центром времени была – основой всех основ –
как в центре солнечных часов блестящая игла,
что тает в солнечных лучах и в мареве дрожит.
А тень на циферблат легла, и здесь она лежит.
А тень на циферблат легла, закинув тени рук.
Мне тень обозначала час и означала день.
О, не входи на этот круг, любимая, мой прежний друг,
ты – как собаку – уведешь возлюбленную тень.
Она на звук твоих шагов отозвалась во мне.
Ее ладони на груди – на этой стороне...
Ну, не входи. Войдешь, и там она прильнет к ногам –
поволочится за тобой – по судьбам – по пятам.
Кто мне тогда означит час, чтоб, отвратив свой взгляд
от мельтешенья мелких строк, мне оглядеть закат?
И доглядеть – отворотив глаза от этих строк –
и развернуться в темноте ногами на восток.