И жизнь моя уж не сестра,
а смутный призрак Пастернака...
Про пользу афродизиака
давно уже забыть пора.
Из сонмищ докторов Живаг
моя душа свечой горела —
имеретинца ли, менгрела —
рукой исписанных бумаг.
А в Переделкино рояль
застыл безмолвною бемолью —
бо беспросветной серой молью
побита прежняя мораль.
"Здесь всё меня переживёт —
всё, даже ветхие скворешни"
И смешан с кровью цвет черешни.
Но вновь безмолвствует народ.
И муза бледная молчит
с лица необщим выраженьем —
и дым отечества горчит,
и пахнет полным пораженьем.
Здесь седовласый Бог сидит
на грозовой и чёрной туче —
немеет Фет, бледнеет Тютчев,
и Лев Толстой зело сердит...