Намедни Виталию Александровичу стукнуло сто лет. Век. И то, что Кулагин немного не дожил до сего дня, для меня есть факт странный и удивительный. В нем всегда чувствовалась та закваска, которая делает человека несокрушимым и долговечным.
Всего на четыре года, между аспирантурой и началом преподавательской судьбины, я осел в областной газете «Рабочий край». Кое-кто из коренных газетчиков чувствовал, что я здесь – временный, и относился ко мне несколько настороженно. Но не Кулагин. Для него, отдававшего газете, извините за штамп, всего себя, иное отношение к делу было просто непредставимо.
Он, выученик сталинской эпохи, обычно приходил первым и уходил последним, в полночь-заполночь, когда очередной номер подписывался в печать. Типография буянила, грозила санкциями, но Виталий Александрович не ставил свою подпись, пока номер не был вылизан до окончательного, по его представлению, совершенства.
Дежурить по номеру вместе с ним было адовой мукой. Нынешние зубры и акулы пера представить это просто не способны: не было ни компьютеров, ни фотонабора, рукописи перепечатывались девушками и дамами из машбюро, фотографии ретушировались вручную, а страницы газеты вычитывались по оттискам. Все это можно было бы перетерпеть, если бы наш главный не имел привычки править материалы прямо в полосах, порой, по сути дела, переписывая их к чертовой бабушке.
Нюх у Кулагина был потрясающий, и на «воду» нашу журналистскую, и на стилистические ошибки, и на политические – он безжалостно убирал все, что могло быть истолковано двояко, что влекло за собой обкомовскую выволочку. Нет, Виталий Александрович никогда не был ни подхалимом, ни царедворцем, но советскую школу выживания прошел полностью, и окончил ее с золотой медалью. Иначе как бы Кулагин проработал главным редактором областной партийной газеты 34 года?! Ростовчанин, он был заслан в Иваново после «посадки» очередного редактора, еще при Иосифе Виссарионовиче, и въехал в своем кресле прямиком в начало горбачевской перестройки.
...Никогда не забуду эти газетные страницы, испещренные убористым кулагинским почерком! Грызли мы их до стона, до последнего засыпания. Кто-то из журналистов, чьи тексты шеф корёжил особенно кардинально, возмущался и за глаза называл главного сатрапом, но большинство признавало его правоту. Даже тогда, когда дело было в новогоднюю ночь, и редакционная машина привезла меня домой за минуты до боя курантов.
И все равно порой проскакивали совершенно невероятные опечатки, которые пропускало даже недреманное, но постаревшее и усталое к ночи око главного редактора. Не это ли послужило причиной ухода «кощея бессмертного советской прессы», как мы его за глаза называли, со своего поста? Точно не знаю: задолго до этого я уволился из «Рабочего Края»: совковое привычное враньё достало до печёнок, и я предпочёл уважаемую работу, спецбуфет и обкомовскую поликлинику скромному доцентству в компании с древними греками и славными импрессионистами. Но всё это было уже потом ...
А пока… Справедливости ради - вообще к своим сотрудникам Кулагин относился скорее по-отечески: гонораров не жалел, квартиры выбивал и провинившихся сам наказывал, но перед начальством защищал до последнего. И даже нашу манию – затягивать обеденный перерыв, чтобы резаться в настольный теннис в подвальном маленьком зальчике, прощал, поскольку понимал: главное, чтобы материал был сдан вовремя и надлежащего качества.
Однако дисциплинарные пароксизмы порой его все же посещали.
Однажды, привычно опаздывая на работу минут этак на десять, я с ужасом узрел на лестничной площадке Виталия Александровича с хронометром в руках. Вид он при этом имел грозный, брови кустились и топорщились особенно возмущенно, и на мое «Здрасте» редактор только хмыкнул огорченно. Целый день я ждал санкций и расстрельных реляций, но вроде все как-то рассосалось. Однако событие это запомнилось, и снова встретиться поутру с Кулагиным и его часами надолго расхотелось. Так что Виталий Александрович добился своего без излишних кровопусканий.
Но от одного безобразия он отучить меня и моего доброго, к сожалению – уже ушедшего, товарища Жору Харитонова так и не смог. Мы были ярыми «беломорщиками», и смолили эту гадость на пару в редакционном холле. Эх, как хорошо разговаривалось под едкий дымок обо всем на свете! И сколько ни сетовал наш главный на клубы ядовитого дыма, все равно наши посиделки продолжались. Именно здесь Жора и родил безумную идею, которая наполнила нашу жизнь не на один год. Дело в том, что в это время под сильнейшим давлением застойной эпохи по стране один за другим закрывались клубы самодеятельной песни. Загибался и ивановский КСП. Мне, давно баловавшемуся гитарой и сочинявшему под нее песенки, не раз об этом говорили ребята из клуба. Во время одного из перекуров об этом и зашел разговор, и Жора предложил взять клуб под крыло газеты, а мне его возглавить
Совершенно не надеясь на успех, мы отправились в кабинет главного. И окончательно офонарели, когда Виталий Александрович горячо поддержал эту идею. «С молодёжью нужно работать, и привлекать её к газете» - мудро сообщил он. И не раз потом помогал отбиваться от райкомовских перестраховщиков.
Первый концерт состоялся в редакционном актовом зале в День печати. И затем много лет Ивановский КСП был одним из сильнейших в стране. Что-то мне трудно представить такое в любом другом городе, в любой другой областной партийной газете, при любом другом редакторе...
В последний раз я встретил Виталия Александровича на улице, совсем незадолго до его ухода, и мы немного погуляли по бульвару. И хотя нашему главному было уже под девяносто, мысль его оставалась ясной, характеристики происходящего вокруг – едкими и точными. Он был выкован временем хорошо и надолго.
Сокращённый вариант опубликован в журнале «1000 экз.»